NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
читать дальшеMORE=предыдущие]вступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
бытовухи и ну да... разного.
На те первые дни это нет - так не доходило. Там всего было много. Там было первое знакомство с остальными внешними помещениями медпункта Этэрье, вот с лабораторией. Там был - выход из объемного и темного этого жилого низа, еще одним кривым коридором - снова в блеск, чистоту и свет... Да, Бабушке-Жизни у лехтев и не надо было жить на горах - своя пещера и свой перевал у нее были внутри одного дома дальше?- смеялась про себя Чешменка, бегая по коридору - а побегать по нему пришлось. С незнакомой зеленью к… "Своего рода перегонному аппарату. Только нам сейчас нужен не спирт, а масло" - поясняла ей лехта Цватанка, а Чешменка робела спросить, как это, булькающее и фыркающее вообще называется... Пока ей объясняли, за чем следить - знаки этот чудной показывал, благо, знакомые - попутно рассказывая, что вот когда у них масло из лепестков варят, не у них, ниже? - ну так и у них, процесс примерно такой же. Разве что, как Цватанка знает, расходнее - что ли. Чтобы того масла с палец сделать, лепестков тех как бы вот не с телегу собрать надо... Дорогое дело, а им, к счастью, не благовония варить - растирку и каменные добавки. "А для чего?" - спрашивала Чешменка и получала радостное: "Отлично - а вот вечером могу показать тебе, для чего - и тебе в купальне прогреться полезно будет, и Ралицу с собой прихвати, пригодится... - Бабушка-Жизнь весело взглядывала и урчала. - А если потом до дома станет лень идти, у меня там лежанка есть. Широкая. Я тебе еще повторю - с добрым, теплым и одним таким хорошим славно порадоваться - чаще на здоровье".
До дому идти - да, это тоже было - им так и стало лень, после жаркой-то воды, и каменных лежанок, и запахов, а она, Чешменка, наконец, так хорошо продышалась... что не столько радовались, сколько вот только сопела ему на ухо, как уснула - не вспомнила. Помнила, как ранним утром вот, делала вид, что спит - краем глаза глядела, как сидит Ралица, с жаровней возится - утром туман пришел, у лежанки и поостыло - после той зимы она-то точно не скажет, повыстыло. Ну нет, она не думала, она смотрела. Красивый. Потом ходили на туман смотреть - добрый туман, мягкий, к сытому лету... А вот потом уже хорошо им было и очень было, проспали вместе. Бабушка-Жизнь - что - улыбалась: что самый звездный год - он раз в жизни наступает. А изгородь так или этак встанет. А Чешменка ей радовалась - что пошло на пользу - вот выздоровела... Ну... и за новой порцией той растирки следила. И разливала, процеживала, шелк портила. Пока они изгородь доделывали.
Проверяли потом - изгородь-то - вместе. Как веселилась Цватанка: "А ты разбегись и подтянись, если все хорошо, должна выдержать, ладно-ладно, ща экспертов по побегам выпущу, посмотрю, удастся ли им", - и веселилась, подгоняя к изгороди жирненького вздорного индюка - с двумя супругами. И говорила, выделываясь: "Ну, высокая комиссия принимает здание. Если эти не прорвутся - все у нас в порядке".
Веселилась она и дальше: "Понимаешь, Чешменка, на какой-то части огорода что эти твари бородатые, что куры соседки Лозовачки - дело благое, всякую тварь ненужную подожрут, а вот на моем рабочем - нечего им делать на моем рабочем! Ладно, что пожрут - но так и высидят потом что-нибудь не то... Шучу, шучу, в хлам потравятся просто. И вот пойми с первого раза, куда они рвутся - все склевать и разорить? Да-да, верный ответ. Я тем летом, как порасширить это растущее пришлось, просто всех бы их на суп пустила, так надоело все караулить. А теперь не выйдет, мелкие мои пузатые воришки, буль-буль", - индюка она так отчетливо передразнила, что тот уставился, и словно переспросил - чем насмешил уже Чешменку. И она смеялась, когда лехта Цватанка продолжала: "А вот дальше там, за изгородью, копать и высаживать - я тоже твоих рук попрошу... По правде, круг на третий всех этих грядок я очень хочу кого-нибудь пустить на суп", - Чешменка вспомнила - о, хорошо вспомнила - "ближайшую зелень", что растет у дома, и обихаживать-то которую и трудом-то не считается. И продолжение речи лехта Цватанки, внутреннее снова: "Жаль, что некого", - столкнулось с ответным честным: "Я тоже!"
А Знахарка поймала, рассмотрела пойманное, и улыбалась шире: "Ага, предупреждена. Ну что, под конец работы кого-нибудь пустим? Цыцько, тварь бородатая, пойдешь в суп?" - Чешменка снова думала, не иначе, индюк ее понял - булькал слышно, башкой тряс - видно, не хотел. Смешил все-таки. Цватанку тоже. "Ладно-ладно, посмотрим, - подгоняла индюка Цватанка. - С кем из курей наши виноделы с ярмарки вернутся, кому шею да свернут. Ралица, как, придешь на супчик? Или сразу куря твоей старшей дадим? Это... нормальную еду она куда лучше меня готовит, - поясняла лехта Цватанка и дальше тоже. - Ну так, все дети не так давно повыросли", - и Ралицу... поворачивала.
И - ой, знала Чешменка, добравшись до этого их огорода - в суп тут... кого-нибудь захочется. Это был вот четвертый день, когда Ралице пришлось ехать на виноградники, корни чистить. А она... в общем, посчитала себя достаточно выздоровевшей, чтоб помочь ниери Цватанке верх того закрытого огорода и перекопать. И раз за разом, как лопата вгрызалась в землю - ой, тяжело вгрызалась, с хрустом, шага так с пятого, - старалась не думать Чешменка - не рано ли решила, что выздоровела, и тому вслед на себя шипела - что жопу отсидеть время будет и зимой, а весна и лопата никого не ждут, и наваливалась, наскоро остужая злость - уже знала, под лопатой тут - нет-нет, скрежещет - а что толку инструмент тупить? Видно, ногой видно: пахали. Равно видно: злая земля. Тяжелая. С камнями. Та, на какой только лес растет.
- Камень, - проворчала лехта Цватанка. Шли друг другу навстречу и шагов за семь она остановилась. Рукой махнула: передыхаем. Вот той рукой, которой держала только что добытый из земли валун - как бы не в ладонь. И заговорила - вот на каком-то вообще высоком. - Хлеб архитектуры. Он растет на полях, - и легко соскользнула к обычной речи. - И как, порой, я думаю, ведь и правда, гад, растёт. Я тут копаюсь вот... как бы не четвертый звездный. И каждую весну все те же вот эти гости... уже не один погреб можно было бы сложить? Как, сейчас передохнем, в холодке-то, или допашем уж... Не сбежит?
- Не сбежит, полдень прибежит, - возвращала Чешменка. - Давайте... полегонечку, пока тень-то, а? Дальше все полегче будет - грабли там, телега с дерьмищем, не без нее же?
- Не без нее... местами. Тут разные будут расти. Передохнуть пойдем - покажу, - откликалась ей Цватанка, и все же прежде, чем взяться за лопату, отпускала спрашивающий жест, Чешменка зачем-то решала, что спрашивают ее, про то, с чего она - про говнотележку то, и поясняла, сбиваясь на уже начатом звуке - что злая земля - как-то негодно так о земле, на которой долго будешь работать. И поправлялась с налету:
- Земля... такая. На которой только лес растет, - и прятала неловкость, снова наступая на лопату...
Цватанка же ей возвращала
- А другой-то нет...
А другая-то была... вот в той картинке, в том устроении, что раскатывала перед ней Цватанка, когда сидели в ее пещере – вот в той нижней комнате, на лежанке, где Чешменка отсыпалась – сколько там дней назад… Хлебали свежий весенний кисляк – и Цватанка показывала, что где уже растет, а что вот здесь и придется посадить. И под кого из них придется говнотележку подгонять, а кто и так, хоть на камни взберется, и расти будет - как любая трава, только и гляди, чтоб к соседям не переполз. Долго говорила. Чешменка укладывала... а все-таки слова не удержала:
- Мудреная наука... знахарочья ваша...
-Не сложней капусты. - хмыкнула ей в ответ Цватанка. - Точно не капризней перцев. И вот уж не занудней того, как тесто на злэничку тянут - а это ты точно должна уметь, а? Ну то есть, если ты того захочешь - год, другой, третий - как, что, для чего тут растет и по какую его хворь применять, выучу. Дело так не хуже прочих, - изучила ведь, рассмотрела, как Чешменке эта мысль в голову входит, входила - ну вот как в эту землю лопата. И продолжала, снова фыркая. - А пока - я вот как вся я - тебе сознаюсь - вот работа огород пахать.... ой, как не самая любима из моих работ, но и снова - а другого-то способа считай и нет...
Чешменка думала. Плотно. Взвешивала еще - а что, она и правда может? (....но к знахаркам же поступали в помощники. Бывало. Чтоб добиться. Так она что ж, всего добилась? ) Сама и испугалась, что не посчитала - что а вдруг она уже невесть сколько сидит тут, молчит, с ней-то говорят. И жестом, так, само собой отозвалась, что слушает же, что пусть... продолжают. И уже, когда на нее посмотрели, проснулась. Посмотрели и заговорили:
- Ну, с чего тут начать, в лоб? Понимаешь, милая Чешменка, я до-олго на этом месте, я знаю. Что разработанные промышленным образом лекарства... ну, городские - действуют быстрее, проще и более предсказуемо. Если бы я могла выбирать, с чем мне работать... что-то бы оставила, наверно. Привыкла, - да, и она снова посмеивалась. Но веселого в том смехе не было. Ну... понятно, что не было. - Но пахать здесь, я пахала бы меньше. Перенеслась бы... в лабораторию. Не, в практику -по доступным курсам… и способам их отрыть, - пропела снова для себя под нос и отмахнулась. - Но я там, где я есть. И пока наша ближайшая задача - грабли, говнотележка и снова лопата. Если у ткацкого не освободился их этот рыхлитель...
- Вроде, стоял, тогда еще... в первый день, - заторопилась Чешменка. Дальше, как оказалось, тоже заторопилась. - Потому что все городское требует денег, а они... ну в поле не растут?
- А они в поле не растут, - продолжала Цватанка. - А если бы и росли - кто бы нам хоть что нибудь из мне необходимого продал? - она смотрела на Чешменку, дохлебывала спокойно, вслед тому и поясняла. – Продают. Но очень через задницу. Как знают все и даже здесь, лехтев не торгуют. Людям... формально законом не запрещено, но... Ну, а дальше каждый решает сам, насколько ему Закон не запрещает нам что-то продавать, извините, обменивать. Прямо сказать, добыча чего угодно, что мы не можем сделать своими силами - это очень причудливая многосоставная затея... Со строго лицензирумыми производствами… а, я говорю про лекарства и медицинскую технику, вот в лаборатории, понимаешь - эта затея трижды сложна и причудлива, кому, говорят, как срать на потолок, досрать до неба, нам, как посмотреть - недолжно жаловаться, - договорила Цватанка, отщипнула от сухого стебелька на столе листик, растёрла, хорошо запах - долетало.
Говорить продолжила. Чешменка слушала, думала: "Вот как бы не недолжное".
- Видимо, по Великой и Нерушимой считается, что со своими болячками - ну и с бедой тех, кто к нам прибежит, когда припекло, сил нет, а дело вообще помощи Бога не требует, лехтев - а куда им деваться - помогут – нам должно работать правом Милосердного, волей Господина Тени и руками Многоликого. Ну-ну, вот тут привыкай, - прервалась она на отодвинувшуюся Чешменку. Выдохнула и усмехнулась... усмехалась дальше, она раньше начала. - Ну еще с помощью пожертвований и тележки-говновозки. А нам куда деваться - работаем. Помощью Бога, людей и говновозки. Без которой тут мало, что растет.
- Да, - глотнула Чешменка. - Говнотележка. Я говорю... большая телега говна. Это все. И не того, которое на удобрение, - про себя... она радовалась. Очень... стыдно радовалась. Что то, что знала всегда, что в Горичке всегда говорили, а в последние две зимы - всегда и чаще - дважды всегда. Что это же лехтев, у них же отчисления. И их бог им всегда поможет. Что вот это вот в голову только сейчас и постучалось, уже не чтобы ляпнуть сгоряча... чтобы спрашивать изнутри и удивляться. И злиться. Потому что... ну, потому что Цватанка не врет. Хоть и так говорит. Ну, ведь злится...
Стукнуло ее на середине. Этой... ну ой, не той сейчас мысли. Начавшейся вот с дурацкой, под выплаты. Ведь можно. Ведь все куда как проще:
- Ниери Цватанка, а я? А я могу? Если надо только где-то дойти и что-то купить - я ведь могу? Я ведь... - и запнулась, она не знала умных слов, которыми это говорить, а как есть - страшно было, не хотела, сказала. - Не ваша.
- Хммм, - долго протянула Цватанка, - подумать бы можно. Только... эх, Ралицу бы тебе под бок, чтоб легче слышать. Боюсь, Чешменка, не пойдешь. И уже не купишь. Мы, конечно, не почесались тебя переписывать и еще долго не почешемся - глядишь, от нас местные отчета не спрашивают, с нас же платы не отожмешь. А вот из ваших кто и мог постараться, - смотрела на Чешменку, смотрела, как не понимает. Спросила странное. - Много ведь людей было? На прощальном празднике? Когда твоего деда провожали?
- Были, - не понимала, куда разговор-то идет, Чешменка. - Ой были. Что бы я еще на них смотрела. Сами же понимаете, кухня...
- Думаю, плохо понимаю, - возвращала Цватанка. - Но ты не видела, а они-то - очень видели. Тебя, Ралицу, как тебя отдали... как думаю, не один там был зол, что тебя так отдали...раз вы кругом должны были, так?
- У вас тоже. Все про всех знают, - посчитала тогда Чешменка. Сморгнула. Вот Ралица под боком - как знать, помог или только хуже было бы.
- Знают. А с чего еще в дырявых сапогах по сугробам бегают? - возвращала Знахарка. Продолжала. - Я с того, Чешменка, говорю... что долго ли вашим добежать - до старосты, твой статус перерегистрировать - мог не второй, так третий. Это выйти от нас никак, а войти - дверка настежь. И с зубами, - а потом она перестала. И подсчитывала пальцами. - Так, Мрэжек день-другой и поедет. Выяснять, что там со швом и что там Ралице отрабатывать. За отданные руки. Спрошу, пусть выжмет. Чешменка?
- А я... и я буду - вашей, - Чешменка надеялась - из всех сил надеялась. Что слова так плавят, как хочется. И не так дрожат, как кажется. - Я упрямая. Я смогу. И горели бы они...
Ниери Цватанка - Чешменка ой, да, пригляделась и прислушалась - выдохнула. Слышно. Удержалась? Вернула.
- Думаю, будешь. Донесёшь. А я рада, что будешь. Работать будем?
- Пойдем говнотележку грузить? Как всхолодает? - вернула Чешменка. - Вот я думаю, самое то...
...А она подзабыла - еще знала Чешменка. Подзабыла, все равно подзабыла, не хотела помнить. Что лехта Мрэжек, что поедет разговаривать, что Ралица еще... что-то будет должен Горичке. Работать. За отданные руки. Вообще забыла к вечеру. Вот когда все с верха возвращались. Теперь она уже знала, что те легендарные виноградники Этэрье - где-то там. Наверху. Пока все, что знала. Высматривала, как шел, как скатывался, быстрей, ей навстречу... ни за что не смогла бы сказать, смотрели на нее, нет - те, кто вместе с ним спускался. Значит, если и смотрели, не так смотрели. Смеялся, что спину ломит - возвращала. Про тележку и лопату. Было хорошо. Золотой был вечер. Хорошая должна была быть весна. Наконец-то.
Такая, что просто вот совсем... не так - было то, что было тем же вечером. Глубоким вечером. Когда лехта Мрэжек приехал. Чешменка вот даже и не вспомнила сначала, откуда... и в голове не удержалось, да и не дали той голове. Помнила - лехта Мрэжек сидел над крыльцом, трубку курил, ей говорил - значит, Цватанке с огородом помогаешь, завтра тебе с собой корзинку соберу, кое-что ей давно наменяное довёз. И ведь даже тогда не вспомнила.
А потом про нее не вспомнили. Или так, не посчитали нужным вспомнить. Самым вечером. А она под боком у Ралицы сидела. Тихо-тихо. Боялась. А старшие Ралицы - это вот в теплой комнате внизу, говорили так, словно их тут вообще не было.
Сначала было, лехта Мрэжек вернулся в дом, вечерний хлеб доел, чашечку осушил, начал говорить:
- А теперь слушай, Ралица, о чем договорился, - и усмехнулся. Очень четко. - Лехтев не торгуют, но я считал нужным давить, сколько могу. Уповая на то, как это я считаю должным и справедливым. Мне... скоро перестали возражать. Выговорил, что с нас, с тебя, причитается всего по двенадцать дней на каждый круг одного года, это справедливо и не так много, можно сказать - как с разумного спросили, с нас недолжно взыскивать чужие долги, - и Чешменке было удивительно – Ралица точно сидел и не понимал. Запрашивал своего старшего, что ему теперь должно делать. Старший отвечал. - День через день я тебя отвезу в Горичку. За полным инструктажем. Кому и как возвращать долги. Ралица, тебе придется этот сезон всей пахоты, пастбищ и урожая работать не только у нас, но еще и в Горичке. В счет тех рук, что стали нашими. Я вынужден признать, что это справдливо...
Чешменка слышала. Ей еще не хотелось провалиться. Спрятаться - уже хотелось. Стать мелкой котичкой, мельче, полевым мышонком, лечь в ладонь небрежному жесту Ралицы - вроде - ну ладно, поработаю. Пока лехта Мрэжек договаривал - так, подсчитывая... несложное.
- Как мне ни жаль, что это время ты не будешь работать у нас, и сколько тебе придется работать за всё это время. Многовато. И что я ума не приложу, у кого бы лишних рук-то нам пока попросить...
Ща, вот, мышонком... Чешменка услышала, осознала и зарычала. Громко. (...она потом думала: котиком - маленьким рыжим котиком времен своих детских лет. Что стащил где-то целый рыбий хвост. Большой хвост. Почти с котика. Донес вверх по лестнице до спален-то и зарычал над ним. Так, что она, мелкая Чешменка, серьезно испугалась тогда... не ждет ли их за дверью самая большая собака).
- Я могу. На виноградниках за работника была, на покосах тоже. Справлюсь, - но сглатывала: "не думаю, что у вас сложнее" - а можно было бы, знала - земли-то меньше, глядишь - не так, чтоб другой край поля вовсе после своей смерти казался - и так с каждым поворотом. А потом вспомнила про огород Цватанки, про камни, что как знать - может и сложнее... Все равно продолжала, отпечатывая понятое. - Ну раз вы так меня выкупаете.
Услышала, как лехта Мрэжек ответил. Глянул, оценил:
- Да. Ты. Я не посчитал. Проверим, как сможешь работать.
А потом вот это стало все как не было. Как ни про кого не вспомнили и вообще не видят, что они тут под боком сидят. Их как... ковром накрыли и закатали. И положили глухо и отдельно. Ниери Колишна, мама Ралицы, только лехта Мрэжеку говорила.
- Ты понимаешь, что ты им рискуешь? Зачем ты им рискуешь? Любой... случайный оскорблённый, любая драка, любой придурок с ружьем... с шилом...
...Хорошо, что их накрыло - еще знала, потом знала, Чешменка. Так плотно. В такой огонь - разве мокрым ковром накрывшись.
А лехта Мрэжек... лед жахнет, испарится, вода зашипит, притушит огонь, мокрый ковёр вот нагреется, затлеет. Самый камень, самая кость земли - и та раскалится, трескается, оплавляется... Лехта Мрэжек был... очень мокрой сетью. Отдельной. Такой, что огонь не смог ее взять. Никак:
- Отлично понимаю, зачем. Еще понимаю, что мы не так рискуем. Если речь идет о придурках. Я видел - к Ралице присматривался и присмотрелся ньера Таэри, а он то, что рассмотрел, он не выпустит. Тем более, не позволит какому-то злому селянину... - а потом Мрэжек посмотрел на них... и точно ее, Чешменки, не видел. И сказал. - Я знаю, есть опасное. В другом. Ему понравилось. Отлично знаешь, как это, когда берут и рассматривают, - это он выговаривал, обращаясь к лехта Колишне и поворачивался снова на Ралицу. - Так вот, я был, я видел, ему понравилось... Тебе ведь понравилось - ощущение, что ты ростом до неба и все можешь? И как все разумные на него смотрят... со всяким страхом - тоже ведь понравилось, - последнее - это он уже не спрашивал. Но Ралица, по нему было видно - он особо и не скрывал. Улыбался. Смотрел и улыбался. Так вот - улыбка сама всплывала. - Я вижу, отработка долгов среди разумных, это хороший способ это недолжное пообломать. И напомнить ему, где на самом деле его место. Потому что иначе... вот это для него действительно опасно.
- Да, - через четыре выдоха согласилась лехта Колишна. - Но если... с ним что-то случится...
- Ничего, - это уже ответил Ралица. - Ничего со мной не должно случиться.
Чешменка не поняла. Чешменка прочно знала одно: ее напугали.
Ее сильней напугали потом, потому что совсем вечером, их вечером, только для них, ее тоже - дёрнуло ведь за язык! - спросить. Просто он стоял, она стояла - близко, уже в его месте дома, в его верхнем "логове", где вот вчера лежанку расширяли, пилили, подбивали, стелили новым, проверяли потом на прочность. И снова думали проверять. Просто и вот тут, вот вспомнить никак, с чего - заговорил Ралица. О том, что доедет поработать, может что и передать. И Чешменка-то сначала знала только то... как она не хочет думать. Как она ничего не хочет о них думать, ну, того больше ехать.
...Это утром будет, вот когда она Ралицу провожать выйдет. Когда - на том же месте, на той же тележке, с той же трубкой - лехта Мрэжек поглядит на нее - вот до дна - поглядит, подождет, пока друг от друга отцепятся, и так, хмыкнет:
- Вот тебе бы ним ехать - я бы вообще никак не советовал, - "А то бы я собралась!" - злое, полное, Чешменка в себе удержала. Ей новым по голове пришлось. - Ралица-то им здешний лехтев, а ты теперь непонятно, кто. И про тебя я не то, чтобы знаю.
- Ладно, непонятно кто, - проворчала она потом. С этим вот запасом злости. - Раз уже сами поспешили переписать, значит понятно. Выперли.
…То, о чем Цватанка спрашивала - Мрэжек-то привез. Подтвердил. Что не ошиблась. Еще сказал - к весенним податям, небось, посчитали - меньше отдавать стало быть. С них и на то, что скинут станет надеяться, только это-то зря. Уж скорей злы - будут местные властные...
А лехта Мрэжек что, лехта Мрэжек только и хмыкнул. Что "потому и не поймут..."
А она... А с ней уже было. Что вот тогда-то, их вечером, она и не смогла удержаться. И не сказать не смогла:
- Меня... напугал твой старший, - и дальше не удержалась не спросить не смогла. - Но зачем? Ралица, зачем тебе к ним ехать?
- Но я же лехтев, Чешменка. Меня пообещали - я должен, - просто ответил Ралица.
Только Чешменка видела. Между - там где был Ралица - ее живой, теплый, мягкий Ралица - вдруг стояла стена. Очень большая - до неба дотягивалась - стена. Каменная. Из того, что не умеет плавиться. Недолго стояла - раз - и снова Ралица чесал в загривке, смотрел вбок, говорил чуть виновато, что ничего - и недолго, и не страшно и он все успеет. А Чешменка стояла внутри - внутри вот того, что она увидела стену. Что она теперь знает - эта стена есть. И никогда никуда не денется. И она сможет только знать, только насовсем знать - эта стена тоже есть. И с ней... с ней совершенно бесполезно его делить...
А еще знала... она потом искала - она боялась нащупать, где – не зацепилось ли за хвост, сзади, под лопатками - не караулит ли за спиной… Весь ли он, Ралица, здесь, такой, ее теплый, целый, и мягкий с ней, проверяла пальцами, проверяла на зуб, прикусывала - не осталась ли сейчас, с ним, на их лежанке, внутри их дела двоих (...в том, как он любит) - стена. И пусть несколько раз понятно, что отравить она не может. Наоборот.
(...а взять может. Уже давно взяла).
и да, дальше еще будет Горичка)
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
бытовухи и ну да... разного.
На те первые дни это нет - так не доходило. Там всего было много. Там было первое знакомство с остальными внешними помещениями медпункта Этэрье, вот с лабораторией. Там был - выход из объемного и темного этого жилого низа, еще одним кривым коридором - снова в блеск, чистоту и свет... Да, Бабушке-Жизни у лехтев и не надо было жить на горах - своя пещера и свой перевал у нее были внутри одного дома дальше?- смеялась про себя Чешменка, бегая по коридору - а побегать по нему пришлось. С незнакомой зеленью к… "Своего рода перегонному аппарату. Только нам сейчас нужен не спирт, а масло" - поясняла ей лехта Цватанка, а Чешменка робела спросить, как это, булькающее и фыркающее вообще называется... Пока ей объясняли, за чем следить - знаки этот чудной показывал, благо, знакомые - попутно рассказывая, что вот когда у них масло из лепестков варят, не у них, ниже? - ну так и у них, процесс примерно такой же. Разве что, как Цватанка знает, расходнее - что ли. Чтобы того масла с палец сделать, лепестков тех как бы вот не с телегу собрать надо... Дорогое дело, а им, к счастью, не благовония варить - растирку и каменные добавки. "А для чего?" - спрашивала Чешменка и получала радостное: "Отлично - а вот вечером могу показать тебе, для чего - и тебе в купальне прогреться полезно будет, и Ралицу с собой прихвати, пригодится... - Бабушка-Жизнь весело взглядывала и урчала. - А если потом до дома станет лень идти, у меня там лежанка есть. Широкая. Я тебе еще повторю - с добрым, теплым и одним таким хорошим славно порадоваться - чаще на здоровье".
До дому идти - да, это тоже было - им так и стало лень, после жаркой-то воды, и каменных лежанок, и запахов, а она, Чешменка, наконец, так хорошо продышалась... что не столько радовались, сколько вот только сопела ему на ухо, как уснула - не вспомнила. Помнила, как ранним утром вот, делала вид, что спит - краем глаза глядела, как сидит Ралица, с жаровней возится - утром туман пришел, у лежанки и поостыло - после той зимы она-то точно не скажет, повыстыло. Ну нет, она не думала, она смотрела. Красивый. Потом ходили на туман смотреть - добрый туман, мягкий, к сытому лету... А вот потом уже хорошо им было и очень было, проспали вместе. Бабушка-Жизнь - что - улыбалась: что самый звездный год - он раз в жизни наступает. А изгородь так или этак встанет. А Чешменка ей радовалась - что пошло на пользу - вот выздоровела... Ну... и за новой порцией той растирки следила. И разливала, процеживала, шелк портила. Пока они изгородь доделывали.
Проверяли потом - изгородь-то - вместе. Как веселилась Цватанка: "А ты разбегись и подтянись, если все хорошо, должна выдержать, ладно-ладно, ща экспертов по побегам выпущу, посмотрю, удастся ли им", - и веселилась, подгоняя к изгороди жирненького вздорного индюка - с двумя супругами. И говорила, выделываясь: "Ну, высокая комиссия принимает здание. Если эти не прорвутся - все у нас в порядке".
Веселилась она и дальше: "Понимаешь, Чешменка, на какой-то части огорода что эти твари бородатые, что куры соседки Лозовачки - дело благое, всякую тварь ненужную подожрут, а вот на моем рабочем - нечего им делать на моем рабочем! Ладно, что пожрут - но так и высидят потом что-нибудь не то... Шучу, шучу, в хлам потравятся просто. И вот пойми с первого раза, куда они рвутся - все склевать и разорить? Да-да, верный ответ. Я тем летом, как порасширить это растущее пришлось, просто всех бы их на суп пустила, так надоело все караулить. А теперь не выйдет, мелкие мои пузатые воришки, буль-буль", - индюка она так отчетливо передразнила, что тот уставился, и словно переспросил - чем насмешил уже Чешменку. И она смеялась, когда лехта Цватанка продолжала: "А вот дальше там, за изгородью, копать и высаживать - я тоже твоих рук попрошу... По правде, круг на третий всех этих грядок я очень хочу кого-нибудь пустить на суп", - Чешменка вспомнила - о, хорошо вспомнила - "ближайшую зелень", что растет у дома, и обихаживать-то которую и трудом-то не считается. И продолжение речи лехта Цватанки, внутреннее снова: "Жаль, что некого", - столкнулось с ответным честным: "Я тоже!"
А Знахарка поймала, рассмотрела пойманное, и улыбалась шире: "Ага, предупреждена. Ну что, под конец работы кого-нибудь пустим? Цыцько, тварь бородатая, пойдешь в суп?" - Чешменка снова думала, не иначе, индюк ее понял - булькал слышно, башкой тряс - видно, не хотел. Смешил все-таки. Цватанку тоже. "Ладно-ладно, посмотрим, - подгоняла индюка Цватанка. - С кем из курей наши виноделы с ярмарки вернутся, кому шею да свернут. Ралица, как, придешь на супчик? Или сразу куря твоей старшей дадим? Это... нормальную еду она куда лучше меня готовит, - поясняла лехта Цватанка и дальше тоже. - Ну так, все дети не так давно повыросли", - и Ралицу... поворачивала.
И - ой, знала Чешменка, добравшись до этого их огорода - в суп тут... кого-нибудь захочется. Это был вот четвертый день, когда Ралице пришлось ехать на виноградники, корни чистить. А она... в общем, посчитала себя достаточно выздоровевшей, чтоб помочь ниери Цватанке верх того закрытого огорода и перекопать. И раз за разом, как лопата вгрызалась в землю - ой, тяжело вгрызалась, с хрустом, шага так с пятого, - старалась не думать Чешменка - не рано ли решила, что выздоровела, и тому вслед на себя шипела - что жопу отсидеть время будет и зимой, а весна и лопата никого не ждут, и наваливалась, наскоро остужая злость - уже знала, под лопатой тут - нет-нет, скрежещет - а что толку инструмент тупить? Видно, ногой видно: пахали. Равно видно: злая земля. Тяжелая. С камнями. Та, на какой только лес растет.
- Камень, - проворчала лехта Цватанка. Шли друг другу навстречу и шагов за семь она остановилась. Рукой махнула: передыхаем. Вот той рукой, которой держала только что добытый из земли валун - как бы не в ладонь. И заговорила - вот на каком-то вообще высоком. - Хлеб архитектуры. Он растет на полях, - и легко соскользнула к обычной речи. - И как, порой, я думаю, ведь и правда, гад, растёт. Я тут копаюсь вот... как бы не четвертый звездный. И каждую весну все те же вот эти гости... уже не один погреб можно было бы сложить? Как, сейчас передохнем, в холодке-то, или допашем уж... Не сбежит?
- Не сбежит, полдень прибежит, - возвращала Чешменка. - Давайте... полегонечку, пока тень-то, а? Дальше все полегче будет - грабли там, телега с дерьмищем, не без нее же?
- Не без нее... местами. Тут разные будут расти. Передохнуть пойдем - покажу, - откликалась ей Цватанка, и все же прежде, чем взяться за лопату, отпускала спрашивающий жест, Чешменка зачем-то решала, что спрашивают ее, про то, с чего она - про говнотележку то, и поясняла, сбиваясь на уже начатом звуке - что злая земля - как-то негодно так о земле, на которой долго будешь работать. И поправлялась с налету:
- Земля... такая. На которой только лес растет, - и прятала неловкость, снова наступая на лопату...
Цватанка же ей возвращала
- А другой-то нет...
А другая-то была... вот в той картинке, в том устроении, что раскатывала перед ней Цватанка, когда сидели в ее пещере – вот в той нижней комнате, на лежанке, где Чешменка отсыпалась – сколько там дней назад… Хлебали свежий весенний кисляк – и Цватанка показывала, что где уже растет, а что вот здесь и придется посадить. И под кого из них придется говнотележку подгонять, а кто и так, хоть на камни взберется, и расти будет - как любая трава, только и гляди, чтоб к соседям не переполз. Долго говорила. Чешменка укладывала... а все-таки слова не удержала:
- Мудреная наука... знахарочья ваша...
-Не сложней капусты. - хмыкнула ей в ответ Цватанка. - Точно не капризней перцев. И вот уж не занудней того, как тесто на злэничку тянут - а это ты точно должна уметь, а? Ну то есть, если ты того захочешь - год, другой, третий - как, что, для чего тут растет и по какую его хворь применять, выучу. Дело так не хуже прочих, - изучила ведь, рассмотрела, как Чешменке эта мысль в голову входит, входила - ну вот как в эту землю лопата. И продолжала, снова фыркая. - А пока - я вот как вся я - тебе сознаюсь - вот работа огород пахать.... ой, как не самая любима из моих работ, но и снова - а другого-то способа считай и нет...
Чешменка думала. Плотно. Взвешивала еще - а что, она и правда может? (....но к знахаркам же поступали в помощники. Бывало. Чтоб добиться. Так она что ж, всего добилась? ) Сама и испугалась, что не посчитала - что а вдруг она уже невесть сколько сидит тут, молчит, с ней-то говорят. И жестом, так, само собой отозвалась, что слушает же, что пусть... продолжают. И уже, когда на нее посмотрели, проснулась. Посмотрели и заговорили:
- Ну, с чего тут начать, в лоб? Понимаешь, милая Чешменка, я до-олго на этом месте, я знаю. Что разработанные промышленным образом лекарства... ну, городские - действуют быстрее, проще и более предсказуемо. Если бы я могла выбирать, с чем мне работать... что-то бы оставила, наверно. Привыкла, - да, и она снова посмеивалась. Но веселого в том смехе не было. Ну... понятно, что не было. - Но пахать здесь, я пахала бы меньше. Перенеслась бы... в лабораторию. Не, в практику -по доступным курсам… и способам их отрыть, - пропела снова для себя под нос и отмахнулась. - Но я там, где я есть. И пока наша ближайшая задача - грабли, говнотележка и снова лопата. Если у ткацкого не освободился их этот рыхлитель...
- Вроде, стоял, тогда еще... в первый день, - заторопилась Чешменка. Дальше, как оказалось, тоже заторопилась. - Потому что все городское требует денег, а они... ну в поле не растут?
- А они в поле не растут, - продолжала Цватанка. - А если бы и росли - кто бы нам хоть что нибудь из мне необходимого продал? - она смотрела на Чешменку, дохлебывала спокойно, вслед тому и поясняла. – Продают. Но очень через задницу. Как знают все и даже здесь, лехтев не торгуют. Людям... формально законом не запрещено, но... Ну, а дальше каждый решает сам, насколько ему Закон не запрещает нам что-то продавать, извините, обменивать. Прямо сказать, добыча чего угодно, что мы не можем сделать своими силами - это очень причудливая многосоставная затея... Со строго лицензирумыми производствами… а, я говорю про лекарства и медицинскую технику, вот в лаборатории, понимаешь - эта затея трижды сложна и причудлива, кому, говорят, как срать на потолок, досрать до неба, нам, как посмотреть - недолжно жаловаться, - договорила Цватанка, отщипнула от сухого стебелька на столе листик, растёрла, хорошо запах - долетало.
Говорить продолжила. Чешменка слушала, думала: "Вот как бы не недолжное".
- Видимо, по Великой и Нерушимой считается, что со своими болячками - ну и с бедой тех, кто к нам прибежит, когда припекло, сил нет, а дело вообще помощи Бога не требует, лехтев - а куда им деваться - помогут – нам должно работать правом Милосердного, волей Господина Тени и руками Многоликого. Ну-ну, вот тут привыкай, - прервалась она на отодвинувшуюся Чешменку. Выдохнула и усмехнулась... усмехалась дальше, она раньше начала. - Ну еще с помощью пожертвований и тележки-говновозки. А нам куда деваться - работаем. Помощью Бога, людей и говновозки. Без которой тут мало, что растет.
- Да, - глотнула Чешменка. - Говнотележка. Я говорю... большая телега говна. Это все. И не того, которое на удобрение, - про себя... она радовалась. Очень... стыдно радовалась. Что то, что знала всегда, что в Горичке всегда говорили, а в последние две зимы - всегда и чаще - дважды всегда. Что это же лехтев, у них же отчисления. И их бог им всегда поможет. Что вот это вот в голову только сейчас и постучалось, уже не чтобы ляпнуть сгоряча... чтобы спрашивать изнутри и удивляться. И злиться. Потому что... ну, потому что Цватанка не врет. Хоть и так говорит. Ну, ведь злится...
Стукнуло ее на середине. Этой... ну ой, не той сейчас мысли. Начавшейся вот с дурацкой, под выплаты. Ведь можно. Ведь все куда как проще:
- Ниери Цватанка, а я? А я могу? Если надо только где-то дойти и что-то купить - я ведь могу? Я ведь... - и запнулась, она не знала умных слов, которыми это говорить, а как есть - страшно было, не хотела, сказала. - Не ваша.
- Хммм, - долго протянула Цватанка, - подумать бы можно. Только... эх, Ралицу бы тебе под бок, чтоб легче слышать. Боюсь, Чешменка, не пойдешь. И уже не купишь. Мы, конечно, не почесались тебя переписывать и еще долго не почешемся - глядишь, от нас местные отчета не спрашивают, с нас же платы не отожмешь. А вот из ваших кто и мог постараться, - смотрела на Чешменку, смотрела, как не понимает. Спросила странное. - Много ведь людей было? На прощальном празднике? Когда твоего деда провожали?
- Были, - не понимала, куда разговор-то идет, Чешменка. - Ой были. Что бы я еще на них смотрела. Сами же понимаете, кухня...
- Думаю, плохо понимаю, - возвращала Цватанка. - Но ты не видела, а они-то - очень видели. Тебя, Ралицу, как тебя отдали... как думаю, не один там был зол, что тебя так отдали...раз вы кругом должны были, так?
- У вас тоже. Все про всех знают, - посчитала тогда Чешменка. Сморгнула. Вот Ралица под боком - как знать, помог или только хуже было бы.
- Знают. А с чего еще в дырявых сапогах по сугробам бегают? - возвращала Знахарка. Продолжала. - Я с того, Чешменка, говорю... что долго ли вашим добежать - до старосты, твой статус перерегистрировать - мог не второй, так третий. Это выйти от нас никак, а войти - дверка настежь. И с зубами, - а потом она перестала. И подсчитывала пальцами. - Так, Мрэжек день-другой и поедет. Выяснять, что там со швом и что там Ралице отрабатывать. За отданные руки. Спрошу, пусть выжмет. Чешменка?
- А я... и я буду - вашей, - Чешменка надеялась - из всех сил надеялась. Что слова так плавят, как хочется. И не так дрожат, как кажется. - Я упрямая. Я смогу. И горели бы они...
Ниери Цватанка - Чешменка ой, да, пригляделась и прислушалась - выдохнула. Слышно. Удержалась? Вернула.
- Думаю, будешь. Донесёшь. А я рада, что будешь. Работать будем?
- Пойдем говнотележку грузить? Как всхолодает? - вернула Чешменка. - Вот я думаю, самое то...
...А она подзабыла - еще знала Чешменка. Подзабыла, все равно подзабыла, не хотела помнить. Что лехта Мрэжек, что поедет разговаривать, что Ралица еще... что-то будет должен Горичке. Работать. За отданные руки. Вообще забыла к вечеру. Вот когда все с верха возвращались. Теперь она уже знала, что те легендарные виноградники Этэрье - где-то там. Наверху. Пока все, что знала. Высматривала, как шел, как скатывался, быстрей, ей навстречу... ни за что не смогла бы сказать, смотрели на нее, нет - те, кто вместе с ним спускался. Значит, если и смотрели, не так смотрели. Смеялся, что спину ломит - возвращала. Про тележку и лопату. Было хорошо. Золотой был вечер. Хорошая должна была быть весна. Наконец-то.
Такая, что просто вот совсем... не так - было то, что было тем же вечером. Глубоким вечером. Когда лехта Мрэжек приехал. Чешменка вот даже и не вспомнила сначала, откуда... и в голове не удержалось, да и не дали той голове. Помнила - лехта Мрэжек сидел над крыльцом, трубку курил, ей говорил - значит, Цватанке с огородом помогаешь, завтра тебе с собой корзинку соберу, кое-что ей давно наменяное довёз. И ведь даже тогда не вспомнила.
А потом про нее не вспомнили. Или так, не посчитали нужным вспомнить. Самым вечером. А она под боком у Ралицы сидела. Тихо-тихо. Боялась. А старшие Ралицы - это вот в теплой комнате внизу, говорили так, словно их тут вообще не было.
Сначала было, лехта Мрэжек вернулся в дом, вечерний хлеб доел, чашечку осушил, начал говорить:
- А теперь слушай, Ралица, о чем договорился, - и усмехнулся. Очень четко. - Лехтев не торгуют, но я считал нужным давить, сколько могу. Уповая на то, как это я считаю должным и справедливым. Мне... скоро перестали возражать. Выговорил, что с нас, с тебя, причитается всего по двенадцать дней на каждый круг одного года, это справедливо и не так много, можно сказать - как с разумного спросили, с нас недолжно взыскивать чужие долги, - и Чешменке было удивительно – Ралица точно сидел и не понимал. Запрашивал своего старшего, что ему теперь должно делать. Старший отвечал. - День через день я тебя отвезу в Горичку. За полным инструктажем. Кому и как возвращать долги. Ралица, тебе придется этот сезон всей пахоты, пастбищ и урожая работать не только у нас, но еще и в Горичке. В счет тех рук, что стали нашими. Я вынужден признать, что это справдливо...
Чешменка слышала. Ей еще не хотелось провалиться. Спрятаться - уже хотелось. Стать мелкой котичкой, мельче, полевым мышонком, лечь в ладонь небрежному жесту Ралицы - вроде - ну ладно, поработаю. Пока лехта Мрэжек договаривал - так, подсчитывая... несложное.
- Как мне ни жаль, что это время ты не будешь работать у нас, и сколько тебе придется работать за всё это время. Многовато. И что я ума не приложу, у кого бы лишних рук-то нам пока попросить...
Ща, вот, мышонком... Чешменка услышала, осознала и зарычала. Громко. (...она потом думала: котиком - маленьким рыжим котиком времен своих детских лет. Что стащил где-то целый рыбий хвост. Большой хвост. Почти с котика. Донес вверх по лестнице до спален-то и зарычал над ним. Так, что она, мелкая Чешменка, серьезно испугалась тогда... не ждет ли их за дверью самая большая собака).
- Я могу. На виноградниках за работника была, на покосах тоже. Справлюсь, - но сглатывала: "не думаю, что у вас сложнее" - а можно было бы, знала - земли-то меньше, глядишь - не так, чтоб другой край поля вовсе после своей смерти казался - и так с каждым поворотом. А потом вспомнила про огород Цватанки, про камни, что как знать - может и сложнее... Все равно продолжала, отпечатывая понятое. - Ну раз вы так меня выкупаете.
Услышала, как лехта Мрэжек ответил. Глянул, оценил:
- Да. Ты. Я не посчитал. Проверим, как сможешь работать.
А потом вот это стало все как не было. Как ни про кого не вспомнили и вообще не видят, что они тут под боком сидят. Их как... ковром накрыли и закатали. И положили глухо и отдельно. Ниери Колишна, мама Ралицы, только лехта Мрэжеку говорила.
- Ты понимаешь, что ты им рискуешь? Зачем ты им рискуешь? Любой... случайный оскорблённый, любая драка, любой придурок с ружьем... с шилом...
...Хорошо, что их накрыло - еще знала, потом знала, Чешменка. Так плотно. В такой огонь - разве мокрым ковром накрывшись.
А лехта Мрэжек... лед жахнет, испарится, вода зашипит, притушит огонь, мокрый ковёр вот нагреется, затлеет. Самый камень, самая кость земли - и та раскалится, трескается, оплавляется... Лехта Мрэжек был... очень мокрой сетью. Отдельной. Такой, что огонь не смог ее взять. Никак:
- Отлично понимаю, зачем. Еще понимаю, что мы не так рискуем. Если речь идет о придурках. Я видел - к Ралице присматривался и присмотрелся ньера Таэри, а он то, что рассмотрел, он не выпустит. Тем более, не позволит какому-то злому селянину... - а потом Мрэжек посмотрел на них... и точно ее, Чешменки, не видел. И сказал. - Я знаю, есть опасное. В другом. Ему понравилось. Отлично знаешь, как это, когда берут и рассматривают, - это он выговаривал, обращаясь к лехта Колишне и поворачивался снова на Ралицу. - Так вот, я был, я видел, ему понравилось... Тебе ведь понравилось - ощущение, что ты ростом до неба и все можешь? И как все разумные на него смотрят... со всяким страхом - тоже ведь понравилось, - последнее - это он уже не спрашивал. Но Ралица, по нему было видно - он особо и не скрывал. Улыбался. Смотрел и улыбался. Так вот - улыбка сама всплывала. - Я вижу, отработка долгов среди разумных, это хороший способ это недолжное пообломать. И напомнить ему, где на самом деле его место. Потому что иначе... вот это для него действительно опасно.
- Да, - через четыре выдоха согласилась лехта Колишна. - Но если... с ним что-то случится...
- Ничего, - это уже ответил Ралица. - Ничего со мной не должно случиться.
Чешменка не поняла. Чешменка прочно знала одно: ее напугали.
Ее сильней напугали потом, потому что совсем вечером, их вечером, только для них, ее тоже - дёрнуло ведь за язык! - спросить. Просто он стоял, она стояла - близко, уже в его месте дома, в его верхнем "логове", где вот вчера лежанку расширяли, пилили, подбивали, стелили новым, проверяли потом на прочность. И снова думали проверять. Просто и вот тут, вот вспомнить никак, с чего - заговорил Ралица. О том, что доедет поработать, может что и передать. И Чешменка-то сначала знала только то... как она не хочет думать. Как она ничего не хочет о них думать, ну, того больше ехать.
...Это утром будет, вот когда она Ралицу провожать выйдет. Когда - на том же месте, на той же тележке, с той же трубкой - лехта Мрэжек поглядит на нее - вот до дна - поглядит, подождет, пока друг от друга отцепятся, и так, хмыкнет:
- Вот тебе бы ним ехать - я бы вообще никак не советовал, - "А то бы я собралась!" - злое, полное, Чешменка в себе удержала. Ей новым по голове пришлось. - Ралица-то им здешний лехтев, а ты теперь непонятно, кто. И про тебя я не то, чтобы знаю.
- Ладно, непонятно кто, - проворчала она потом. С этим вот запасом злости. - Раз уже сами поспешили переписать, значит понятно. Выперли.
…То, о чем Цватанка спрашивала - Мрэжек-то привез. Подтвердил. Что не ошиблась. Еще сказал - к весенним податям, небось, посчитали - меньше отдавать стало быть. С них и на то, что скинут станет надеяться, только это-то зря. Уж скорей злы - будут местные властные...
А лехта Мрэжек что, лехта Мрэжек только и хмыкнул. Что "потому и не поймут..."
А она... А с ней уже было. Что вот тогда-то, их вечером, она и не смогла удержаться. И не сказать не смогла:
- Меня... напугал твой старший, - и дальше не удержалась не спросить не смогла. - Но зачем? Ралица, зачем тебе к ним ехать?
- Но я же лехтев, Чешменка. Меня пообещали - я должен, - просто ответил Ралица.
Только Чешменка видела. Между - там где был Ралица - ее живой, теплый, мягкий Ралица - вдруг стояла стена. Очень большая - до неба дотягивалась - стена. Каменная. Из того, что не умеет плавиться. Недолго стояла - раз - и снова Ралица чесал в загривке, смотрел вбок, говорил чуть виновато, что ничего - и недолго, и не страшно и он все успеет. А Чешменка стояла внутри - внутри вот того, что она увидела стену. Что она теперь знает - эта стена есть. И никогда никуда не денется. И она сможет только знать, только насовсем знать - эта стена тоже есть. И с ней... с ней совершенно бесполезно его делить...
А еще знала... она потом искала - она боялась нащупать, где – не зацепилось ли за хвост, сзади, под лопатками - не караулит ли за спиной… Весь ли он, Ралица, здесь, такой, ее теплый, целый, и мягкий с ней, проверяла пальцами, проверяла на зуб, прикусывала - не осталась ли сейчас, с ним, на их лежанке, внутри их дела двоих (...в том, как он любит) - стена. И пусть несколько раз понятно, что отравить она не может. Наоборот.
(...а взять может. Уже давно взяла).
и да, дальше еще будет Горичка)
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
А как вообще расчёты между лехтев вот в такой общине выстроены?
Сколько-то дней Ралица и Чешменка помогают Цватанке - это же тоже какую-то цену имеет. Это потому что она знахарка и все ей помогают чем могут? Или это отрабатывают конкретно лечение Чешменки? Или просто Цватанке надо, подвернулись вот эти под руки, им оно тоже в тему - вот она и решила (а Колишна, которой рабочие руки в семье не помешали бы - не вмешивается)? Или ещё как-то считаются кто кому сколько должен? Или никто никому не должен?
другая внутренняя система взаимных обязательств
другая внутренняя система взаимных обязательств
А какая?
А как у них здесь и сейчас с личными вещами и возможностью их наследования?
И кем в хозяйственно-бытовом плане работают появившиеся в кадре ближайшие родственники Ралицы?
теперь я позадаю уточняющие вопросы:
что имеется в виду под личными вещами? но в если говорить в целом - формально, плохо. Все, чем владеет лехтев принадлежит богу, а бог его может взять и переставить. С тем что на себе унесет. Практически - по-разному
И кем в хозяйственно-бытовом плане работают появившиеся в кадре ближайшие родственники Ралицы?
тут я вообще не поняла
Про хозбыт попробую объяснить. Ну вот про красильщиков и Подменыша понятно - они работают, обеспечивая и внутренние нужды общины, и за заказы извне берясь. Цватанка - лекарь и травница, судя по всему, лечит лехтев, не разумных, а вот выращенные травы и настойки может и на обмен с разумными выставить. Ралица внутри общины и гончар, и подсобный разнорабочий. Чешменке Колишна говорит, мол, посмотри, чем живём, выбери себе занятия. А сама она - ну вот по своему дому работу делает, все эти пироги, выпас коз. А для общины она кто - козопас, пекарь, подсобный разнорабочий? Потому что её специализация как лехта про смерть и посмертие, а вот в общинное хозяйство она чем вклад вносит? Мрэжек тоже - кто? Про их дочку, перебиравшую травы в первое утро Чешменки, про другую, которая Лопушонок - вот они, как и Ралица, звание пока не подняли, чем они занимаются?
А про него же было, что он колесник.
ninquenaro,
Личные вещи как таковые у лехтев есть. Такие как топорик Чешменки, ножички Льеанн, например) Вещи, которые принадлежат им и распоряжаются только они. Про то, что такое для них эти вещи уже было и еще будет.
Неформально, в рамках той же общины лехтев/храмового квартала, у каждой семьи в смысле ячейки общества, есть в какой-то мере своя собственность: дом, скот, подозреваю, что какое-то количество земли, инструменты, хотя бы тот же трактор. Да, он не совсем общественная собственность, хотя и пашет в общественных интересах. Но: если лехта (да, это больше касается лехта) потребуется его Богу на другом месте, ему придется уйти. С небольшим количеством личных вещей, которое влезает в вещмещок. С шансами не вернуться никогда. В тексте об этом мельком будет - о детях Цюэ, например. Соответственно, пришедший в подобную общину домом, едой и с шансами условно-своей собственностью будет обеспечен. Опять же, в тесте будет - можно смотреть историю Цюэ, можно - историю Льеанн во Мьенже.
Тема со спёртыми вещами и доказательством, кстати, имеет несколько более интересных поворотов. В первую очередь хочу заметить, что воровство у фай вообще имеет меньшие масштабы) Мне лень здесь это обосновывать, но в двух словах – файдар базово тесное общество с живым институтом репутации, распространяющимся не только на человека, но и на его родственников. Иллюстрация, во что это выливается, есть в истории Илье, точней - в реакции Семьи эс Фретка на гибель своего сокровища в Сокровищнице. Вторая причина — это то, что к госструктурам, в силу первого пункта, у фай вообще обращаются значительно реже. Фраза про то, что делают с конокрадом, которого всей деревней бьют – тем, что под руку попало - она не про жесть, она про местную норму.
Лехтев, при этом, это интересный правовой казус: из сферы официальных правовых отношений они исключены. Так как они вещи. Подать в суд они не могут. Но аналогично не могут и на них. Они вещи - формально принадлежащие Богу со всем своим имуществом. Настырно попрошу тут не забывать, что факт наличия Бога в Тейрвенон таки физическая реальность.
Рассматривая ситуацию: что могут сделать для доказательства. Эти лехтев, в этом кругу, который узок и все более-менее все о соседях знают? Либо обратиться в неофициальные властные инстанции - к той же ниери Траварке. Ставя на институт репутации: спереть у лехтев - это стыд, простите, и зашквар. Либо как вариант - да, они именно имеют право прийти и вернуть личное имущество. Обменяв на пару мешочков пиздюлей позаимствовавшим. Разумные тоже могут поступить аналогично, но им возможно предъявить встречные претензии, а вот с лехтев это будет сложнее. С точки зрения официального закона разумный, побитый лехтев, сам упал. Три раза. Об лопату. Ну, не повезло)
Про деятельность. Что более-менее есть в тексте. Занявшие изначально очень непригодную для жизни и земледелия землю, лехтев эс Этэрье изначально зарабатывали ремеслом - на которое запрос среди местных есть, а предложения не так много и дорого. Спрос предложение получило и развилось. С конкуренцией, конечно, было жестко, но так и реклама неплоха
и демпинг тот еще – простите, профдеформация))Ралица, как он пояснял Тианди, колесник, гончар и бондарь. Чёрное кузнечное дело тоже умеет. То есть ремонт и правку несложного сельского инструмента. Сложный тоже может, потому что хочет. Это тоже в тексте будет.
Лехта Цватанка, местный медик, который лечит не только лехтев. В тексте было - что к ней притаскивали пострадавшего из посёлка, и он такой был не один, да и про логово она шутит про внешних. Кроме того, она школьный преподаватель, грубо говоря, основ ОБЖ и первой помощи, полагаю и не только.
Мама Ралицы, лехта Колишна, как мелькало в тексте, из красильщиков, соответственно, думаю в горячую пору она с ними работает. Как и остальные. Козы у них свои, а вот с дочкой (Лопушочек и Есеничка вообще одно лицо, но тут я признаю, что это неочевидно) - и с козами - вообще готовят южный склон под товарное садоводство. Под местный аналог клубники то есть. Кроме того, периодически на нее сваливается роль условно говоря воспитательницы детсада, то бишь младших подрастающих. Как и на любые свободные и расположенные руки, впрочем.
Из текста же – что у каждой семьи в узком смысле есть свое ремесло. Нет, осваивать любое другое не запрещено, но сначала желательно знать собственное.
Еще мне кажется важным отметить, что и у лехтев каждая семья в узком смысле – фермерское хозяйство на самообеспечении. Излишки, если они есть, и если возможно – да, идут в реализацию. С целью приобретения внешних вещей, которые для лехтев приобрести квест, и в которых лехтев заинтересованы – я подозреваю, все же несколько больше своих соседей.
И именно здесь я бы очень хотел подчеркнуть – подозреваю, скрытое за очевидностью и подачей автора. Но для ответов на вопросы кто кому что зачем должен у лехтев существенно помнить: лехтев в целом – это в обществе и государстве своего рода структура, аналогичная МЧС
пополам со стройбатом. Специфическому МЧС, но тем не менее. И каждая община лехтев, и каждый храмовый квартал – это его подразделение. Постоянно выполняющее свои задачи. От уровня снять кошечку с дерева и взломать дверь – до уровня здесь у нас пиздец и Чернобыль, валите его разгребать.Голыми руками, потому что снарядов не подвезут.Все, до последнего подмастерья.Правда, придется уточнить, что к моменту «Глины…», то есть к началу Золотого Мятежа разные загребущие ручки решили, что это МЧС им можно использовать как стройбат в личных целях. И в итоге огребли.
А как технически происходит "лехта потребовался Богу на другом месте"? Кто об этом скажет этому лехта, кто об этом скажет остальным, как быть с обязательствами этого лехта перед остальными? И как быть, если семья - и у партнёра тоже есть какие-то свои обязательства? А если лехта пришёл куда сказано, сделал свою работу - дальше ему кто-то скажет, куда идти, или если нигде проблем не возникло, то лехта может делать вообще что хочет?
И что происходит, если семья в узком смысле (лехтев, конечно) - с задачей самообеспечения не справилась? Ну, начиная от банального "маленьких детей много, они ещё пока не помощники, но кормить их уже как-то надо", или если кто-то заболел, или если вот старшие дети помогали, но им понадобилось уйти, а без них стало совсем тяжело. Им же помогут остальные?
насчет вопроса "помогут ли?" - я думаю, я столько ответил на него всеми текстами, что жевать еще раз смысла нет