NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
...я обещал про файских бабок, да? раз.
Чешменка подумала - или не зря бабка Ярчиха вспоминалась - с чего-то. И пошла. Спускаться было недолго, шаг да шаг от ворот дома Ралицы, да поворот, а там уже и ворота, так себе ворота, разлапистые... Нараспашку. Заглянув и заступив слегка, Чешменка и удивилась. Что нараспашку... Понятно, что края дальние, близ прохожих дорог никто не живет, лишних не ходит… А нет, как сказать, - так и не знала, как мастеров-то Этэрье на работу зовут, когда вот из той же Горички приходят. Ага, чего забоялась … Вот как представила, что вот так позвавший – втихую эту мелкую, городскую рабочую машинку, что за воротами во дворе на виду стояла – в узком дворике, а ей-то на тесных участках да неудобьях землю поднимать - самое то - на телегу поднимет и с собой прихватит – самой смешно стало. Лехтев хоть и не судят, а как ославят – стыда такой придурок не оберется. Да и тоже ведь - конокрада всей деревней бьют - и каждый, чем под рукой лежит. А все равно - чудно, что на виду, это ж и ходить просить будут, каждый второй, а уж языки каждый первый почешет - что выхваляться? Потом уже вокруг смотрела.
Двор был узким, крыльцо шаг да шаг стояло, у крыльца - на это еще Чешменка вовсю смотрела - не виноград вился, но должны были быть розы, похоже - вон, столбики колючие. Живые. День да день - листьями потянутся. Не вымерзли.
А в дом упираясь, кривовато, наискосок, стоял как еще один. Дом не дом, сарай не сарай, фундамент каменный, а стены гладкие, крашеные, крыша листами, и окна еще пропилены - в несколько светов, зимой вымерзнешь, что за строение - и не понять. Но пока она глазами лупала, их и окликали - из того дома, который просто дом. Из-за открытой двери:
- Кого там во двор привело, подходи, не распознаю? - дальше?звучал голос, сильно, катился, и Ралица сдвигался, к открытой двери, к крыльцу, словно точно зная, куда вставать... За ним и Чешменка успевала взглянуть под ноги, подумать - вот как бы тут не рядок в дорожке белыми камнями вымощен, чтоб понятно было, где остановиться... Или ей казалось, что успевала? Что раньше говорил Ралица, вот только пятками заступив за тот ряд камушков, что еще не заметила:
- Меня, er'mei Х'рошечка, сейчас, поднимусь.
- Ты ли, Ралица, или раздвоился, не распознала? Стой-стой, уже выкатываюсь, - прозвучало извне.
Он стоял, Чешменка... ну, чуть за ним стояла, смотрела. По звуку... бабка говорила. Медленно должна была бы выходить. И дорожка для того... чтоб кривому дому на место прийти, когда к горе окнами, к тебе дверьми поворачивается. Вот это Чешменка думала, и вот от этого... дура-дурой стояла, очнувшись... Из кривого дома должна выйти Бабушка-Смерть. А перед Ралицей, сверху на крыльце, стояла - сухая, маленькая, седая с притемнью, и без ноги. Левой. Той, что ближе к перилам крыльца. И выше колена. В рабочих штанах было видно. И пальцем еще на нее, Чешменку, показывала. Указательного жеста:
- Ай, хорошего полудня al’mei Ралица. А ты тут не один... я-то думала, досиделась с нитками, глазам совсем плохо, тени двоятся, а нет... Ты-то точно не купить пришел. Что пришел?
- Посмотреть, - отзывался Ралица. И вставал с Чешменкой близко. - А второй, это Чешменка, er'mei Х'рошечка. Моя Чешменка.
А она бы год слушала, как этот сероглазый определяет ее в свои одни такие близкие. На этом… высоком и вечном. Увесисто и легко. Так, что всё небо и вся земля слышали.
Так, что... а Бабушка-Смерть голову влево-вправо качнула, присмотрелась. Припечатала - это потом думала Чешменка, отдыхиваясь. Все выслушав:
- А что, хорошая девочка. Приглядливая. Так, - и считать начала. На пальцах. - С ногой у меня- это почти с первого имени. Слишком долго под оползнем пролежала, пока искали. В том доме мы как раз ковры ткем, по которым мы Ковровый угол зовемся, поэтому он такой странный. На культиватор, этот, который у ворот, тем и заработали, другое на иных на наших полях и вряд ли развернётся, оценишь, как в поля поднимешься. Как, про всё сказала?
Ралица смотрел на Чешменку. Взгляд чувствовался, кусал где-то за ухом. Она на бабушку. Выдыхала, открывала рот - и дивилась, какими легкими выходили слова:
- Еще - это розы? Тут, у крыльца?
- Розы, девочка. Красивые розы. Масляные. Сама ращу. Надо же мне смотреть на что-то красивое. Кроме этих ниток и иных образин заказчиков. Кого Борянко присылает, чтоб сами сговаривались. Приходи, тебе разрешу сорвать. Больно косы хороши, - ух, улыбалась. Щурилась. - И вообще приходи. Я хожу... не очень, - показала, стукнула палкой. - А поболтать люблю, а здесь всех знаю. Тебя не знаю. А и тебе интересно, глядишь? Хоть просто так приходи. Ты ж, Ралица, небось просто так пришел? Смотреть пришел.
- Мы Этэрье шли смотреть, er'mei Х'рошечка, - говорил ей в ответ Ралица. - А у вас с утра… водосброс в работе, запускаете уже? Вот... и было любопытно, и зашли.
- Не работаем еще. Борянко запустил, ругался - с полной воды еще задвижка хлябает. Если за день водоспуском не разгонит, приедет - придется ему на гору лезть, клинья выбивать, новые резать. Если ты еще ходить-болтатся будешь, и тебя возьмем. Тебе-то с твоим ростом - раз нагнуться... А яиц вот ты наверняка не взял, а?
- Не подумал, er'mei Х'рошечка. Мы ж уже за крыльцом к вам идти подумали.
- Ну и лопух ты, Ралица, - проворчала Бабушка-Смерть. - На иной раз зайдешь, заноси. Я-то до вас по камешкам вверх-вниз туда-сюда не напрыгаюсь. А пока - ну-ка подойди, скажу что...
... А ей ведь было страшно - думала Чешменка. Это было глупо - потому что самым корнем-то были - сказочки, кто в них в самый серьез верит - а ей, Чешменке было страшно - пока Ралица шел по ступенькам к Бабушке-Смерти. А ну как сейчас повернётся кривой домишко, улетит - ищи его - за двенадцать гор, двенадцать пещер...
Но лехта Х'рошечка только ткнула подошедшего Ралицу пальцами в бок, ощутимо, кажется - он сдвинулся, жест сделала - наклонись, мол. Но голос притушить и не подумала:
-Отличную девочку уволок, Ралица, уволок - не отпускай. Боевая девочка, еще не раз за тебя топором помашет. Вон, я только на тебя ворчать взялась - а как на меня засверкала. Верно все говорю, а? – и теперь на нее смотрела. Подмигивала.
А Чешменка стояла и не знала совсем. Никаких метких слов на язык не приходило. Да и стоило ли с такой - меткие-то слова. Только понимала, что стоит... сама, наверно, красная, вот как та роза. Масляная. И точно отдельно –еще больше красная - когда Ралица вслед взялся отвечать:
- Не отпущу, er'mei Х'рошечка. Ни за что, - и его сопроводили направляющим жестом со ступенек - что он кажется тоже качнулся (...так что если она захочет - этот дом и улетит...) Но пока Бабушка-Смерть только добродушно проворчала вслед:
- Ну и дело. Я спускаться не буду, а вы, раз пришли смотреть, загляните. Подменыш с Борянко как встала, так и села. Небось уже каждое зерно в глазах муравьем кажется. Целым муравейником. Красных муравьев. Кусачих. Все отвлечется.
- Подменыш - и отвлечется? - Ралица точно не поверил. Поворачивая - к этому длинному дому. И ее за собой тоже разворачивая. Легким движением. А она, Чешменка, про все и забоялась спрашивать. Да и где там спрашивать было. Три шага. До мелкого крыльца странного дома.
И прямо за его дверью был цвет... Спускаясь - снизу доверху, вот от выше их голов и до самого низа -цветные, разные - это и правда были мотки ниток, какие-то густые полные, какие-то смотанные до кости мотка - изумительной подробности цветов, которой Чешменка могла только восхититься, потому что среди и тех городских шелков таких цветов и не было - эх, не знали... что - соседи не поменяли бы?
А как знать? - это она думала за шаг вперед, к свету, в просторное помещение, вот казалось, что изнутри оно больше, чем можно было подумать снаружи, или то от того, что таких длинных и светлых и видела она мало, летом выжаришься, зимой не прогреешь, Хотя в нем и было тесно: хребет странного дома - назвала себе Чешменка - распирали рёбра. Толстые - что, неужто железные? -как между полом и потолком распертые лишние балки, за опорные толщиной сошли бы - с одной из которых, той что поближе, стекало, свешивалось - густое, плотное - как... как жила, и даже схожего цвета - что-то...
А снизу этого чего-то... росли цветы. Прекрасные цветы.
Чешменка знала. Ей понадобился шаг, вдох и выдох. Чтобы понять и назвать все. Валик. Нити основы. Ковер. Ковровый... угол? - да, у них это вроде называется угол. "Может, я и врезалась взглядом сначала в ту, что ткала эти цветы. И поняла. Слишком она была... обычная, - знала потом Чешменка и еще раз запиналась продолжать. - Как... кусок бревна".
Сидела она на табуретке. Все же. Удобной. Высокой. Но всему есть, чем опереться. Спине ли, пяткам. Это сначала показалось вот тем куском бревна. И по правде с ней вместе. Сидела такая... серая девочка. В длинной, шерстяной, некрашеной накидке. Незаплетенные волосы цветом почти с ней совпадали. Круглая девочка. С очень круглым лицом и мелкими глазами. Которые вот так прорезали... что никак не понять, не два выдоха назад ли ее разбудили. Только рабочая лента на волосах цветная. В самых осенних ягодах. Вышитых.
Чешменка не рассматривала очень. Ну, невежливо лупать глазами на человека, который работает. А круглая девочка сидела, шуршала, перебирала - нитку за ниткой - этого совсем плотного, что сначала показалась одним. Жилой.
Сидела. И выращивала цветы.
Недолго, по правде. Выдох там был и еще выдох. Потом она отвлеклась - тогда Чешменка и еще раз подумала, что от работы девочка выпрямляется и просыпается. Или не просыпается. Ну... она перестала шуршать. Руки остановились. Смотрела кажется на них. Не изменилась. Круглая.
- Здравствуй, Ралица, - сказала. Голос был тоже... проснувшийся. А то и не очень проснувшийся. - Ты...зачем-то? А вроде не надо. Ни срезать, ни натягивать. Или снова надо, еще? - но все же она видела. Отчетливо видела. - Здравствуй и ты, красивая. Извини, я тебя не знаю. Но не с заказом...
Было ли это вопросом - Чешменка не знала. Она вообще не знала. Неловко вот было. Как говорить со странным человеком, который... спит? Ралица знал:
- Здравствуй, Подменыш. Нет, ничего натягивать не надо. И срезать. Вроде бы. Она - моя Чешменка, мы посмотреть пришли. А тебя er'mei Х'рошечка отвлечь сказала. Потому что долго сидишь. Там полдень.
- Полдень... - сонно еще сказала... Подменыш? (…Человеческим словом, которое для нее ничего не значило?)
И внезапно спрыгнула с табуретки. Быстро и странно. Откатилась. Оказалась вообще низенькой. Шариком. Улыбающимся:
- Проходите. Посмотреть. Ну ты видел. Ты знаешь, - проснулась. И светилась. И смотрела на нее. Теперь лукавая (...тоже лисья). - Тебе нравится, красивая?
Чешменка боялась. Честно боялась. Что девочке Подменышу будет видно. Что первую мысль она подумала - ой, а стоило ли - смотреть на этот ковер? Второй отряхнулась - стоило.
Это было только-только начало, только-только конец рамки ковра - широкий, в полтора локтя, это ж под какой дом такая стена... ну не диван же? - и самый, самый корень основного орнамента. Цветы. Чудные, точно кованые. В золото и латунь. Но цветы были. Цветы текли. Цветы росли. Прекрасные и чужие. И где-то над ними, в синеве фона, был ветер. Который и это золото и латунь смял и заплел. Как тростники над рекой.
Чешменка даже прямо проверила, сначала и попросив разрешения прикоснуться. Как к чужому живому. Ей разрешили. Шерстяное. Пушистое. Теплое. Хорошо будет той стене.
И вот тут ее спросили. Нет, Ралица, тоже спросил. И как?
Чешменка опасливо открыла рот, как бы из него вдруг не вылетело. Что-нибудь то, что было на уме. Про девочкуПодменыша вот. Не вылетало. Выдохнула - и решила сама доверить:
- Ой, красиво... вот только... под какой же диван этот ковер, если у него кайма в локоть?.. Да нет, глупая я, красота такая, как для дворца Властного…
- Совсем не глупая, - ей так серьезно вернули. - Заказчиком, он сюда приходил, я видела, ньера в таком сушеном платье был. Из города, Х'рошечка сказала - Семьи Ллидаи третий посредник. Если Эс Лиддаи, может и ко Властному в дом пойдет, разве нам скажут. А сторговываться будет до последнего, тухлый говнюк, не найти ему своей дороги до своей смерти и после...
Ругалась - если она ругалась - девочка-Подменыш вот тоже - спокойно. Засыпала. А может и не ругалась - видела впереди - кто знает, оттуда-то виднее. У нее-то разве спросишь. Боязно спрашивать. Тем более, что она уже карабкалась обратно, на табуретку. Ралице говорила:
- Ты Х'рошечке скажи - посмотрели. Передохнула. А я дальше возьмусь - тут еще работы... - выдыхала, подбирала нитку, синюю-синюю, ледяную, вот как вода в сапогах по зиме. Думала Чешменка - и очухивалась, потому что на нее смотрели. Совсем смотрели. - Тоже работы, красивая. Нудной работы. Пусть тебе не нравится, не надо. Ты про другое. Как срезать будем - позовем, Ралица, ты покажешь? У тебя удар... должен быть хорошим. Еще и не такое срежешь.
- Это ж сколько работы тебе, Подменыш, - осмелилась вслед Чешменка. Потому что пока смотрела - основу видела, нитки видела. Рисунок видела. Все это плести, да стричь, да в ниточку укладывать. Вздохнула даже. - Поле. Непаханное. На годы?
- А, сколько бы ни было, вся моя, - ответили ей не отвлекаясь. - А какая не моя, та наша. Ничего - ковры растут быстрей, чем дети.
***
Ралица помнил. Ралица хорошо помнил. Внутри - той жизни, что была у них дальше, он вспоминал и не раз. Чешменка не раз, не два так вздыхала: "Сколько ж тут работы... на годы?" - и знала, что с ним на тот момент было Этэрье... И дальше тоже знала...
Ралица, уже лехта Ралица - прошедший - через эвакуацию и ту воду - видел порой - где-то внутри перед глазами нити того ковра, с синим фоном и коваными цветами. И думал. Порой - а вот в те первые годы, и не без злости - что не досталось той красоты Наместничку, утонула... Потом исправлялся: да нет. И в самом деле - ковры растут быстрее, чем дети. А в том Этэрье они успели - жить. Работать. Старшую дорастить до того, как уже можно стать взрослой. Если совсем надо. И точно помнил - срезали же. До рождения этой старшей...
Под ту воду - со всем Ковровым углом, его домом, со всем Этэрье ушли совсем другие ковры...
Все равно утонул - поправлял он себя потом. Неважно - преподнес ли taer-na Амайерин эс Лиддаи тогдашнему Властному, Дэриалу а'Лайетт, этот великой сложности и стоимости подарок, оставил ли - покрывать полы в своей резиденции. Что резиденция Властного, что дом его Тени - все утонули.
Ралице, в очередной его жизни странно было понимать - а ведь он может спросить. Просто - взять и спросить... Рьен'галь Эс'Хорн, в его же присутствии как-то обронивший, что с тех пор, как стал Тенью, дорогих подарков этот местный Амайерин не делал - но охотно принимал, скорей всего владел всей документацией, и не отказался бы проследить - скорей всего. Ралица удивлялся этим мыслям. И рассматривал. Пока они не растекались. Не важно. Все равно. На дне, до которого больше не достать. Утонули. Как его - и их - первая жизнь. Как Этэрье. Как те люди.
Потом еще Ралица выдыхал. Сжимал зубы. И говорил мысли - нет. Те люди не утонули. Те люди встали. И еще раз выдыхал. Это было важно. Очень важно.
Встали - и задержали воду...
Чем - ему было подумать об этом там? Где они стояли между домиками ткацкого угла, и уткнувшаялся ему в плечо Чешменка кусала его за ухо. Нечем о таком людям думать. Ну... да и хорошо. Что нечем.
***
А она ведь забыла. Во всем этом доме - забыла. Как боялась, что хворая, что чихнет, что еще чего-нибудь выдаст. Потом Чешменка смеялась - для себя вполголоса - ну да, в доме-то Бабушки-Смерти - и правда, чего тут было бояться.
Чего - знала. Это словами назвать не очень-то получалось. Вот того самого. Что нужно было встать и нюхать. Большого, живого и своего. Который и что ты его - говорит. Говорит и делает. Куснуть его за ухо. Вспомнить, что ты, наверное, горячая... ну потому что сопишь и хрюкаешь. И это нюхать мешает. Какой он. Прочный. Гладит. Держит. Принюхивается, цепляется губами куда-то надо лбом. И совсем не спрашивает - что ты. И ничего, что в этом дворе... в этом углу. Вот по тому, как он стоит, видно, что ничего. Поэтому и говорить надо:
- Так... неловко. Ну... перед ней. Что она такая (...что про серое бревно подумала... - знала, не могла сказать Чешменка). Удивительно красиво. Страшно. А она сидит и сидит. С утра и... такие цветы получаются. Это она одна так?
- Вместе, - ей было неловко, но Ралица слышал. Слышал и отвечал. - Ткацкий угол работает. Их всего семеро. Сейчас все на виноградники уехали, ну, и к полям. А они, ты видишь, ходят плохо. Х'рошечка и Подменыш. Ну, и за домашним сидят.
- Не видела. Ну, про нее не видела. Что круглая видела, - она отстранилась. И шмыгнула носом. Ралица вот... кажется, не заметил. Ей хотелось спросить - а почему она такая, и Чешменка почти начала, и сбилась, и испугалась, и из того, что получилось, получилось так. - А почему... почему она Подменыш?
- Ну... - сказал Ралица. И чуть сдвинулся с места. Он знал: здесь можно. Встать совсем на скользкое. - Ее, я когда мелкий был, по дороге в снегу нашли. Борянко нашел. Ну... то есть, собака Борянко. Еr'mei Х'рошечка решила выхаживать, все сказали - ладно, пусть будет. Стала. А сказки про чужих детей... подменышей... и куда их правильно девать - это у вас рассказывают?
Ралице было неудобно. Жало - как новый сапог. На третьем часе по горам. Словно это Ралица сейчас сам Чешменку упрекнул, что это у них - в жизни - принято. В плохие годы не самого годного младшего то в лес относить, а сказки говорят – то и в печку... И некстати помнил, что вот когда он мелким был - это по Омутнице, по их речке, что под Горичкой течет, ходил лехта Мрэжек, искал - где там того четырехлетку, плохой смертью погибшего, в речку скинули, нет ли там прорехи - и дважды нет ли того, кто захочет знать и в суд подать - лехтев-то слушать не станут. И чем дело кончилось, папа Мрэжек тоже не рассказывал.
Вот потому и вспомнилось, что как бы не тогда, мал был, время заплелось, мама под одну руку младшую Лопушочка сдвигала, а под вторую да вот эту, теперь Подменыша. А он сверху глядел. Он уже бегал. И по лестнице. "Ну, где один - там и двое", - вот совсем голосом помнил, как смеялась мама, а er'mei Х'рошечка отзывалась ей: "И то. Я до дома к ней не набегаюсь. А пылью - что ей дышать, надышится".
Вспоминал, смотрел на черноглазую, думал - вот не обидел ли, думал - как же им, получается, много придется делить и как это делать...
А Чешменка сказок не припоминала. Она смотрела на его ухо. Круглое. Мочка вот покраснела. Неужели так куснула. И что он хороший. Вот сейчас. Пока мнется и говорит дальше:
- Ну... а мы ее, потом, по-разному звали. Но она себе это взяла... - смотрел, выдыхал, гладил и спрашивал. - Мы... мы тебя не напугали?
И неловко вообще не было. Вот так, вот сейчас - укладывать на него голову, и называть. Честно:
- Вы... я испугалась. Я за тебя испугалась. Вот как ты на крыльцо вошел и встал. Слушать, - он же говорил про сказки, в него же - можно и нужно - было продолжать. Глядеть, как он удивляется, еще - языком цепляет, быстрым "лизь" - родинку над ближним уголком рта. Удивление слизывает. Волосы поправляет, тоже, слева... Еще раз выдохнуть надо было. И продолжать. - Я подумала, а ну как дом повернется и улетит, и ты с ним улетишь... Ралица... а она - они - умеют? - и Чешменка его тянула, вперед, вбок, мимо того крыльца, к выходу, ей так думалось, что будет проще и чуть менее страшно, сказать это вне, вне их дома, дальше этой мелкой техники, дальше ворот, и еше на два шага спустившись - и еще, на всякий случай на ухо. - Умеют... в жаб превращать? Если надо? Мне кажется, такая должна...
- В жаб? - Ралица удивился на нее так слышно, что она чуть ему рот запечатывать не стала. Это посреди улицы. - Как в жаб? Зачем?
- А... - ой, как ей было неловко дальше-то. - Это твоя старшая говорила. Вот... вот когда я прибежала тогда. Вас к деду звать, а ты уже коня смотреть пошел. Чтобы я вот не боялась за стол садиться. Что никто меня в жабу не превратит. Что и она не умеет. Ну вообще она сказала... что у вас никто не умеет. Зовут таких. Если надо...
Он так... светло удивлялся, этот сероглазый. Открыто, полностью удивлялся. Задумывался. Долго бы смотрела. Не боялась. Ну да, она не знает. А кто что про них знает? Про волшебных. Вот неловко ему кажется.
- Мама... - выдал, наконец, Ралица. - Ой, она скажет. Вышутит она так. Она вот это умеет. Чтоб легче было. А в жабу вроде никогда никто не делал. Зачем?
Так терялся - что это его хотелось. Загрести и куснуть. Удержалась все-таки. Показалось - из окошка смотрят. Из того вот дома. Задумалась:
- Ладно... но она - ой, могла бы... Она такая... ну, ты говорил про наши сказки - знаешь, Бабушка-Смерть. Что под горой живёт. В лесу, не с людьми, да...
- Бабушка-Смерть... В лесу, - Ралица еще и так сосредоточенно это повторял. - Вот, ты знаешь, er'mei Х'рошечка - она совсем не про жаб. Она наоборот. Вот если у разумного... совсем жабы и улитки... внутри разума завелись. И чтобы вывести, да... А про Бабушку-Смерть под горой – нет, не было. Не слышал.
Чешменке еще неловко было - потому что перебивала, перебила полностью, он только про Бабушку-Смерть начинал говорить, а она уже выпаливала.
- Ой, какая полезная работа. У нас... у нас в Горичке - как многим бы не помешало, - а Ралица вот договаривал - и договорил. И спешила говорить. - Ну, у нас рассказывают. Что живет у горы и под горой. В кривом доме. У которого гусиные крылья есть. Если надо –дом развернётся и улетит. С тем, кто не в срок пришел. Как ей захочется. А нога у нее одна. Я боялась, - и она все-таки загребла Ралицу. И отстранилась. Ой, а от выдоха-то отбивает. Горячим. - Ну что, а как домик повернётся и ты с ним улетишь? - руку-то можно было не отпускать, цеплять, проминать - ой, какое прочное - плечо - говорить дальше и улыбаться. –И а вот ну как идти мне - в чем есть, с чем есть, за двенадцать гор, на вершину последней, туда, где Бабушка-Жизнь живет...
- Бабушка-Жизнь? - а он гладился. И улыбался. - А она какая?
- Ну... знахарка. У нее еще печка есть. И колодец. И яблоня. А что, у вас должна быть. Может, у вас и обе... в деревне живут? - это она смотрела - как светится, как расплывается в улыбке Ралица. Как узнает. Точно узнает.
- Только черешня, - выпалил он сразу. - Во дворе, над личным огородом. И мно-ого грядок. Есть. Вот ты знаешь, есть. Я так и так к ниери Цватанке должен был зайти, пойдем сразу?
"Мне б тогда спросить, кто она такая. Мне бы что нибудь спросить", - Чешменка улыбалась. Потом.
*авторской сноски:
за вечную тему про потерянный дом придется просить прощения - ну да, она тут есть
за вдохновение конкретно части этого куска - и матчасть к нему - сознаюсь) деревня Костандово, близ Велинграда, Болгария, далее гуглится.
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
...я обещал про файских бабок, да? раз.
Чешменка подумала - или не зря бабка Ярчиха вспоминалась - с чего-то. И пошла. Спускаться было недолго, шаг да шаг от ворот дома Ралицы, да поворот, а там уже и ворота, так себе ворота, разлапистые... Нараспашку. Заглянув и заступив слегка, Чешменка и удивилась. Что нараспашку... Понятно, что края дальние, близ прохожих дорог никто не живет, лишних не ходит… А нет, как сказать, - так и не знала, как мастеров-то Этэрье на работу зовут, когда вот из той же Горички приходят. Ага, чего забоялась … Вот как представила, что вот так позвавший – втихую эту мелкую, городскую рабочую машинку, что за воротами во дворе на виду стояла – в узком дворике, а ей-то на тесных участках да неудобьях землю поднимать - самое то - на телегу поднимет и с собой прихватит – самой смешно стало. Лехтев хоть и не судят, а как ославят – стыда такой придурок не оберется. Да и тоже ведь - конокрада всей деревней бьют - и каждый, чем под рукой лежит. А все равно - чудно, что на виду, это ж и ходить просить будут, каждый второй, а уж языки каждый первый почешет - что выхваляться? Потом уже вокруг смотрела.
Двор был узким, крыльцо шаг да шаг стояло, у крыльца - на это еще Чешменка вовсю смотрела - не виноград вился, но должны были быть розы, похоже - вон, столбики колючие. Живые. День да день - листьями потянутся. Не вымерзли.
А в дом упираясь, кривовато, наискосок, стоял как еще один. Дом не дом, сарай не сарай, фундамент каменный, а стены гладкие, крашеные, крыша листами, и окна еще пропилены - в несколько светов, зимой вымерзнешь, что за строение - и не понять. Но пока она глазами лупала, их и окликали - из того дома, который просто дом. Из-за открытой двери:
- Кого там во двор привело, подходи, не распознаю? - дальше?звучал голос, сильно, катился, и Ралица сдвигался, к открытой двери, к крыльцу, словно точно зная, куда вставать... За ним и Чешменка успевала взглянуть под ноги, подумать - вот как бы тут не рядок в дорожке белыми камнями вымощен, чтоб понятно было, где остановиться... Или ей казалось, что успевала? Что раньше говорил Ралица, вот только пятками заступив за тот ряд камушков, что еще не заметила:
- Меня, er'mei Х'рошечка, сейчас, поднимусь.
- Ты ли, Ралица, или раздвоился, не распознала? Стой-стой, уже выкатываюсь, - прозвучало извне.
Он стоял, Чешменка... ну, чуть за ним стояла, смотрела. По звуку... бабка говорила. Медленно должна была бы выходить. И дорожка для того... чтоб кривому дому на место прийти, когда к горе окнами, к тебе дверьми поворачивается. Вот это Чешменка думала, и вот от этого... дура-дурой стояла, очнувшись... Из кривого дома должна выйти Бабушка-Смерть. А перед Ралицей, сверху на крыльце, стояла - сухая, маленькая, седая с притемнью, и без ноги. Левой. Той, что ближе к перилам крыльца. И выше колена. В рабочих штанах было видно. И пальцем еще на нее, Чешменку, показывала. Указательного жеста:
- Ай, хорошего полудня al’mei Ралица. А ты тут не один... я-то думала, досиделась с нитками, глазам совсем плохо, тени двоятся, а нет... Ты-то точно не купить пришел. Что пришел?
- Посмотреть, - отзывался Ралица. И вставал с Чешменкой близко. - А второй, это Чешменка, er'mei Х'рошечка. Моя Чешменка.
А она бы год слушала, как этот сероглазый определяет ее в свои одни такие близкие. На этом… высоком и вечном. Увесисто и легко. Так, что всё небо и вся земля слышали.
Так, что... а Бабушка-Смерть голову влево-вправо качнула, присмотрелась. Припечатала - это потом думала Чешменка, отдыхиваясь. Все выслушав:
- А что, хорошая девочка. Приглядливая. Так, - и считать начала. На пальцах. - С ногой у меня- это почти с первого имени. Слишком долго под оползнем пролежала, пока искали. В том доме мы как раз ковры ткем, по которым мы Ковровый угол зовемся, поэтому он такой странный. На культиватор, этот, который у ворот, тем и заработали, другое на иных на наших полях и вряд ли развернётся, оценишь, как в поля поднимешься. Как, про всё сказала?
Ралица смотрел на Чешменку. Взгляд чувствовался, кусал где-то за ухом. Она на бабушку. Выдыхала, открывала рот - и дивилась, какими легкими выходили слова:
- Еще - это розы? Тут, у крыльца?
- Розы, девочка. Красивые розы. Масляные. Сама ращу. Надо же мне смотреть на что-то красивое. Кроме этих ниток и иных образин заказчиков. Кого Борянко присылает, чтоб сами сговаривались. Приходи, тебе разрешу сорвать. Больно косы хороши, - ух, улыбалась. Щурилась. - И вообще приходи. Я хожу... не очень, - показала, стукнула палкой. - А поболтать люблю, а здесь всех знаю. Тебя не знаю. А и тебе интересно, глядишь? Хоть просто так приходи. Ты ж, Ралица, небось просто так пришел? Смотреть пришел.
- Мы Этэрье шли смотреть, er'mei Х'рошечка, - говорил ей в ответ Ралица. - А у вас с утра… водосброс в работе, запускаете уже? Вот... и было любопытно, и зашли.
- Не работаем еще. Борянко запустил, ругался - с полной воды еще задвижка хлябает. Если за день водоспуском не разгонит, приедет - придется ему на гору лезть, клинья выбивать, новые резать. Если ты еще ходить-болтатся будешь, и тебя возьмем. Тебе-то с твоим ростом - раз нагнуться... А яиц вот ты наверняка не взял, а?
- Не подумал, er'mei Х'рошечка. Мы ж уже за крыльцом к вам идти подумали.
- Ну и лопух ты, Ралица, - проворчала Бабушка-Смерть. - На иной раз зайдешь, заноси. Я-то до вас по камешкам вверх-вниз туда-сюда не напрыгаюсь. А пока - ну-ка подойди, скажу что...
... А ей ведь было страшно - думала Чешменка. Это было глупо - потому что самым корнем-то были - сказочки, кто в них в самый серьез верит - а ей, Чешменке было страшно - пока Ралица шел по ступенькам к Бабушке-Смерти. А ну как сейчас повернётся кривой домишко, улетит - ищи его - за двенадцать гор, двенадцать пещер...
Но лехта Х'рошечка только ткнула подошедшего Ралицу пальцами в бок, ощутимо, кажется - он сдвинулся, жест сделала - наклонись, мол. Но голос притушить и не подумала:
-Отличную девочку уволок, Ралица, уволок - не отпускай. Боевая девочка, еще не раз за тебя топором помашет. Вон, я только на тебя ворчать взялась - а как на меня засверкала. Верно все говорю, а? – и теперь на нее смотрела. Подмигивала.
А Чешменка стояла и не знала совсем. Никаких метких слов на язык не приходило. Да и стоило ли с такой - меткие-то слова. Только понимала, что стоит... сама, наверно, красная, вот как та роза. Масляная. И точно отдельно –еще больше красная - когда Ралица вслед взялся отвечать:
- Не отпущу, er'mei Х'рошечка. Ни за что, - и его сопроводили направляющим жестом со ступенек - что он кажется тоже качнулся (...так что если она захочет - этот дом и улетит...) Но пока Бабушка-Смерть только добродушно проворчала вслед:
- Ну и дело. Я спускаться не буду, а вы, раз пришли смотреть, загляните. Подменыш с Борянко как встала, так и села. Небось уже каждое зерно в глазах муравьем кажется. Целым муравейником. Красных муравьев. Кусачих. Все отвлечется.
- Подменыш - и отвлечется? - Ралица точно не поверил. Поворачивая - к этому длинному дому. И ее за собой тоже разворачивая. Легким движением. А она, Чешменка, про все и забоялась спрашивать. Да и где там спрашивать было. Три шага. До мелкого крыльца странного дома.
И прямо за его дверью был цвет... Спускаясь - снизу доверху, вот от выше их голов и до самого низа -цветные, разные - это и правда были мотки ниток, какие-то густые полные, какие-то смотанные до кости мотка - изумительной подробности цветов, которой Чешменка могла только восхититься, потому что среди и тех городских шелков таких цветов и не было - эх, не знали... что - соседи не поменяли бы?
А как знать? - это она думала за шаг вперед, к свету, в просторное помещение, вот казалось, что изнутри оно больше, чем можно было подумать снаружи, или то от того, что таких длинных и светлых и видела она мало, летом выжаришься, зимой не прогреешь, Хотя в нем и было тесно: хребет странного дома - назвала себе Чешменка - распирали рёбра. Толстые - что, неужто железные? -как между полом и потолком распертые лишние балки, за опорные толщиной сошли бы - с одной из которых, той что поближе, стекало, свешивалось - густое, плотное - как... как жила, и даже схожего цвета - что-то...
А снизу этого чего-то... росли цветы. Прекрасные цветы.
Чешменка знала. Ей понадобился шаг, вдох и выдох. Чтобы понять и назвать все. Валик. Нити основы. Ковер. Ковровый... угол? - да, у них это вроде называется угол. "Может, я и врезалась взглядом сначала в ту, что ткала эти цветы. И поняла. Слишком она была... обычная, - знала потом Чешменка и еще раз запиналась продолжать. - Как... кусок бревна".
Сидела она на табуретке. Все же. Удобной. Высокой. Но всему есть, чем опереться. Спине ли, пяткам. Это сначала показалось вот тем куском бревна. И по правде с ней вместе. Сидела такая... серая девочка. В длинной, шерстяной, некрашеной накидке. Незаплетенные волосы цветом почти с ней совпадали. Круглая девочка. С очень круглым лицом и мелкими глазами. Которые вот так прорезали... что никак не понять, не два выдоха назад ли ее разбудили. Только рабочая лента на волосах цветная. В самых осенних ягодах. Вышитых.
Чешменка не рассматривала очень. Ну, невежливо лупать глазами на человека, который работает. А круглая девочка сидела, шуршала, перебирала - нитку за ниткой - этого совсем плотного, что сначала показалась одним. Жилой.
Сидела. И выращивала цветы.
Недолго, по правде. Выдох там был и еще выдох. Потом она отвлеклась - тогда Чешменка и еще раз подумала, что от работы девочка выпрямляется и просыпается. Или не просыпается. Ну... она перестала шуршать. Руки остановились. Смотрела кажется на них. Не изменилась. Круглая.
- Здравствуй, Ралица, - сказала. Голос был тоже... проснувшийся. А то и не очень проснувшийся. - Ты...зачем-то? А вроде не надо. Ни срезать, ни натягивать. Или снова надо, еще? - но все же она видела. Отчетливо видела. - Здравствуй и ты, красивая. Извини, я тебя не знаю. Но не с заказом...
Было ли это вопросом - Чешменка не знала. Она вообще не знала. Неловко вот было. Как говорить со странным человеком, который... спит? Ралица знал:
- Здравствуй, Подменыш. Нет, ничего натягивать не надо. И срезать. Вроде бы. Она - моя Чешменка, мы посмотреть пришли. А тебя er'mei Х'рошечка отвлечь сказала. Потому что долго сидишь. Там полдень.
- Полдень... - сонно еще сказала... Подменыш? (…Человеческим словом, которое для нее ничего не значило?)
И внезапно спрыгнула с табуретки. Быстро и странно. Откатилась. Оказалась вообще низенькой. Шариком. Улыбающимся:
- Проходите. Посмотреть. Ну ты видел. Ты знаешь, - проснулась. И светилась. И смотрела на нее. Теперь лукавая (...тоже лисья). - Тебе нравится, красивая?
Чешменка боялась. Честно боялась. Что девочке Подменышу будет видно. Что первую мысль она подумала - ой, а стоило ли - смотреть на этот ковер? Второй отряхнулась - стоило.
Это было только-только начало, только-только конец рамки ковра - широкий, в полтора локтя, это ж под какой дом такая стена... ну не диван же? - и самый, самый корень основного орнамента. Цветы. Чудные, точно кованые. В золото и латунь. Но цветы были. Цветы текли. Цветы росли. Прекрасные и чужие. И где-то над ними, в синеве фона, был ветер. Который и это золото и латунь смял и заплел. Как тростники над рекой.
Чешменка даже прямо проверила, сначала и попросив разрешения прикоснуться. Как к чужому живому. Ей разрешили. Шерстяное. Пушистое. Теплое. Хорошо будет той стене.
И вот тут ее спросили. Нет, Ралица, тоже спросил. И как?
Чешменка опасливо открыла рот, как бы из него вдруг не вылетело. Что-нибудь то, что было на уме. Про девочкуПодменыша вот. Не вылетало. Выдохнула - и решила сама доверить:
- Ой, красиво... вот только... под какой же диван этот ковер, если у него кайма в локоть?.. Да нет, глупая я, красота такая, как для дворца Властного…
- Совсем не глупая, - ей так серьезно вернули. - Заказчиком, он сюда приходил, я видела, ньера в таком сушеном платье был. Из города, Х'рошечка сказала - Семьи Ллидаи третий посредник. Если Эс Лиддаи, может и ко Властному в дом пойдет, разве нам скажут. А сторговываться будет до последнего, тухлый говнюк, не найти ему своей дороги до своей смерти и после...
Ругалась - если она ругалась - девочка-Подменыш вот тоже - спокойно. Засыпала. А может и не ругалась - видела впереди - кто знает, оттуда-то виднее. У нее-то разве спросишь. Боязно спрашивать. Тем более, что она уже карабкалась обратно, на табуретку. Ралице говорила:
- Ты Х'рошечке скажи - посмотрели. Передохнула. А я дальше возьмусь - тут еще работы... - выдыхала, подбирала нитку, синюю-синюю, ледяную, вот как вода в сапогах по зиме. Думала Чешменка - и очухивалась, потому что на нее смотрели. Совсем смотрели. - Тоже работы, красивая. Нудной работы. Пусть тебе не нравится, не надо. Ты про другое. Как срезать будем - позовем, Ралица, ты покажешь? У тебя удар... должен быть хорошим. Еще и не такое срежешь.
- Это ж сколько работы тебе, Подменыш, - осмелилась вслед Чешменка. Потому что пока смотрела - основу видела, нитки видела. Рисунок видела. Все это плести, да стричь, да в ниточку укладывать. Вздохнула даже. - Поле. Непаханное. На годы?
- А, сколько бы ни было, вся моя, - ответили ей не отвлекаясь. - А какая не моя, та наша. Ничего - ковры растут быстрей, чем дети.
***
Ралица помнил. Ралица хорошо помнил. Внутри - той жизни, что была у них дальше, он вспоминал и не раз. Чешменка не раз, не два так вздыхала: "Сколько ж тут работы... на годы?" - и знала, что с ним на тот момент было Этэрье... И дальше тоже знала...
Ралица, уже лехта Ралица - прошедший - через эвакуацию и ту воду - видел порой - где-то внутри перед глазами нити того ковра, с синим фоном и коваными цветами. И думал. Порой - а вот в те первые годы, и не без злости - что не досталось той красоты Наместничку, утонула... Потом исправлялся: да нет. И в самом деле - ковры растут быстрее, чем дети. А в том Этэрье они успели - жить. Работать. Старшую дорастить до того, как уже можно стать взрослой. Если совсем надо. И точно помнил - срезали же. До рождения этой старшей...
Под ту воду - со всем Ковровым углом, его домом, со всем Этэрье ушли совсем другие ковры...
Все равно утонул - поправлял он себя потом. Неважно - преподнес ли taer-na Амайерин эс Лиддаи тогдашнему Властному, Дэриалу а'Лайетт, этот великой сложности и стоимости подарок, оставил ли - покрывать полы в своей резиденции. Что резиденция Властного, что дом его Тени - все утонули.
Ралице, в очередной его жизни странно было понимать - а ведь он может спросить. Просто - взять и спросить... Рьен'галь Эс'Хорн, в его же присутствии как-то обронивший, что с тех пор, как стал Тенью, дорогих подарков этот местный Амайерин не делал - но охотно принимал, скорей всего владел всей документацией, и не отказался бы проследить - скорей всего. Ралица удивлялся этим мыслям. И рассматривал. Пока они не растекались. Не важно. Все равно. На дне, до которого больше не достать. Утонули. Как его - и их - первая жизнь. Как Этэрье. Как те люди.
Потом еще Ралица выдыхал. Сжимал зубы. И говорил мысли - нет. Те люди не утонули. Те люди встали. И еще раз выдыхал. Это было важно. Очень важно.
Встали - и задержали воду...
Чем - ему было подумать об этом там? Где они стояли между домиками ткацкого угла, и уткнувшаялся ему в плечо Чешменка кусала его за ухо. Нечем о таком людям думать. Ну... да и хорошо. Что нечем.
***
А она ведь забыла. Во всем этом доме - забыла. Как боялась, что хворая, что чихнет, что еще чего-нибудь выдаст. Потом Чешменка смеялась - для себя вполголоса - ну да, в доме-то Бабушки-Смерти - и правда, чего тут было бояться.
Чего - знала. Это словами назвать не очень-то получалось. Вот того самого. Что нужно было встать и нюхать. Большого, живого и своего. Который и что ты его - говорит. Говорит и делает. Куснуть его за ухо. Вспомнить, что ты, наверное, горячая... ну потому что сопишь и хрюкаешь. И это нюхать мешает. Какой он. Прочный. Гладит. Держит. Принюхивается, цепляется губами куда-то надо лбом. И совсем не спрашивает - что ты. И ничего, что в этом дворе... в этом углу. Вот по тому, как он стоит, видно, что ничего. Поэтому и говорить надо:
- Так... неловко. Ну... перед ней. Что она такая (...что про серое бревно подумала... - знала, не могла сказать Чешменка). Удивительно красиво. Страшно. А она сидит и сидит. С утра и... такие цветы получаются. Это она одна так?
- Вместе, - ей было неловко, но Ралица слышал. Слышал и отвечал. - Ткацкий угол работает. Их всего семеро. Сейчас все на виноградники уехали, ну, и к полям. А они, ты видишь, ходят плохо. Х'рошечка и Подменыш. Ну, и за домашним сидят.
- Не видела. Ну, про нее не видела. Что круглая видела, - она отстранилась. И шмыгнула носом. Ралица вот... кажется, не заметил. Ей хотелось спросить - а почему она такая, и Чешменка почти начала, и сбилась, и испугалась, и из того, что получилось, получилось так. - А почему... почему она Подменыш?
- Ну... - сказал Ралица. И чуть сдвинулся с места. Он знал: здесь можно. Встать совсем на скользкое. - Ее, я когда мелкий был, по дороге в снегу нашли. Борянко нашел. Ну... то есть, собака Борянко. Еr'mei Х'рошечка решила выхаживать, все сказали - ладно, пусть будет. Стала. А сказки про чужих детей... подменышей... и куда их правильно девать - это у вас рассказывают?
Ралице было неудобно. Жало - как новый сапог. На третьем часе по горам. Словно это Ралица сейчас сам Чешменку упрекнул, что это у них - в жизни - принято. В плохие годы не самого годного младшего то в лес относить, а сказки говорят – то и в печку... И некстати помнил, что вот когда он мелким был - это по Омутнице, по их речке, что под Горичкой течет, ходил лехта Мрэжек, искал - где там того четырехлетку, плохой смертью погибшего, в речку скинули, нет ли там прорехи - и дважды нет ли того, кто захочет знать и в суд подать - лехтев-то слушать не станут. И чем дело кончилось, папа Мрэжек тоже не рассказывал.
Вот потому и вспомнилось, что как бы не тогда, мал был, время заплелось, мама под одну руку младшую Лопушочка сдвигала, а под вторую да вот эту, теперь Подменыша. А он сверху глядел. Он уже бегал. И по лестнице. "Ну, где один - там и двое", - вот совсем голосом помнил, как смеялась мама, а er'mei Х'рошечка отзывалась ей: "И то. Я до дома к ней не набегаюсь. А пылью - что ей дышать, надышится".
Вспоминал, смотрел на черноглазую, думал - вот не обидел ли, думал - как же им, получается, много придется делить и как это делать...
А Чешменка сказок не припоминала. Она смотрела на его ухо. Круглое. Мочка вот покраснела. Неужели так куснула. И что он хороший. Вот сейчас. Пока мнется и говорит дальше:
- Ну... а мы ее, потом, по-разному звали. Но она себе это взяла... - смотрел, выдыхал, гладил и спрашивал. - Мы... мы тебя не напугали?
И неловко вообще не было. Вот так, вот сейчас - укладывать на него голову, и называть. Честно:
- Вы... я испугалась. Я за тебя испугалась. Вот как ты на крыльцо вошел и встал. Слушать, - он же говорил про сказки, в него же - можно и нужно - было продолжать. Глядеть, как он удивляется, еще - языком цепляет, быстрым "лизь" - родинку над ближним уголком рта. Удивление слизывает. Волосы поправляет, тоже, слева... Еще раз выдохнуть надо было. И продолжать. - Я подумала, а ну как дом повернется и улетит, и ты с ним улетишь... Ралица... а она - они - умеют? - и Чешменка его тянула, вперед, вбок, мимо того крыльца, к выходу, ей так думалось, что будет проще и чуть менее страшно, сказать это вне, вне их дома, дальше этой мелкой техники, дальше ворот, и еше на два шага спустившись - и еще, на всякий случай на ухо. - Умеют... в жаб превращать? Если надо? Мне кажется, такая должна...
- В жаб? - Ралица удивился на нее так слышно, что она чуть ему рот запечатывать не стала. Это посреди улицы. - Как в жаб? Зачем?
- А... - ой, как ей было неловко дальше-то. - Это твоя старшая говорила. Вот... вот когда я прибежала тогда. Вас к деду звать, а ты уже коня смотреть пошел. Чтобы я вот не боялась за стол садиться. Что никто меня в жабу не превратит. Что и она не умеет. Ну вообще она сказала... что у вас никто не умеет. Зовут таких. Если надо...
Он так... светло удивлялся, этот сероглазый. Открыто, полностью удивлялся. Задумывался. Долго бы смотрела. Не боялась. Ну да, она не знает. А кто что про них знает? Про волшебных. Вот неловко ему кажется.
- Мама... - выдал, наконец, Ралица. - Ой, она скажет. Вышутит она так. Она вот это умеет. Чтоб легче было. А в жабу вроде никогда никто не делал. Зачем?
Так терялся - что это его хотелось. Загрести и куснуть. Удержалась все-таки. Показалось - из окошка смотрят. Из того вот дома. Задумалась:
- Ладно... но она - ой, могла бы... Она такая... ну, ты говорил про наши сказки - знаешь, Бабушка-Смерть. Что под горой живёт. В лесу, не с людьми, да...
- Бабушка-Смерть... В лесу, - Ралица еще и так сосредоточенно это повторял. - Вот, ты знаешь, er'mei Х'рошечка - она совсем не про жаб. Она наоборот. Вот если у разумного... совсем жабы и улитки... внутри разума завелись. И чтобы вывести, да... А про Бабушку-Смерть под горой – нет, не было. Не слышал.
Чешменке еще неловко было - потому что перебивала, перебила полностью, он только про Бабушку-Смерть начинал говорить, а она уже выпаливала.
- Ой, какая полезная работа. У нас... у нас в Горичке - как многим бы не помешало, - а Ралица вот договаривал - и договорил. И спешила говорить. - Ну, у нас рассказывают. Что живет у горы и под горой. В кривом доме. У которого гусиные крылья есть. Если надо –дом развернётся и улетит. С тем, кто не в срок пришел. Как ей захочется. А нога у нее одна. Я боялась, - и она все-таки загребла Ралицу. И отстранилась. Ой, а от выдоха-то отбивает. Горячим. - Ну что, а как домик повернётся и ты с ним улетишь? - руку-то можно было не отпускать, цеплять, проминать - ой, какое прочное - плечо - говорить дальше и улыбаться. –И а вот ну как идти мне - в чем есть, с чем есть, за двенадцать гор, на вершину последней, туда, где Бабушка-Жизнь живет...
- Бабушка-Жизнь? - а он гладился. И улыбался. - А она какая?
- Ну... знахарка. У нее еще печка есть. И колодец. И яблоня. А что, у вас должна быть. Может, у вас и обе... в деревне живут? - это она смотрела - как светится, как расплывается в улыбке Ралица. Как узнает. Точно узнает.
- Только черешня, - выпалил он сразу. - Во дворе, над личным огородом. И мно-ого грядок. Есть. Вот ты знаешь, есть. Я так и так к ниери Цватанке должен был зайти, пойдем сразу?
"Мне б тогда спросить, кто она такая. Мне бы что нибудь спросить", - Чешменка улыбалась. Потом.
*авторской сноски:
за вечную тему про потерянный дом придется просить прощения - ну да, она тут есть
за вдохновение конкретно части этого куска - и матчасть к нему - сознаюсь) деревня Костандово, близ Велинграда, Болгария, далее гуглится.
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
А "внутри разума жабы и улитки завелись" - это порой ругательное, а порой очень точное, даже о себе возвратно, бывает такое состояние, когда вот как есть завелись и хулиганят...
о да, знаю. иногда просто чувствуешь себя грядкой салата