NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
Да, я забыл подарочек в виде очередного куска текста. Исполняю
Ралица не решался, понимал, что неуместно будет спросить, что-то случилось или обычай поменялся, в тот первый раз, что он помнил, ехали они своей тележкой, в хвосте, за прочими тремя, глотали пыль, Каменюга седел, прямо... Сейчас... Сейчас они ехали на хозяйской длинной телеге, правил, притом, папа Мрэжек, и на длинной телеге живых только и было четверо, кроме них и хозяина Свишека на длинную телегу села незнакомая сухая женщина - в покрывале, но без траурных повязок, Ралица до того ее не видел, и думал, что лишнего тут не спросит. Села себе и села...
А править, надо думать, должен был хозяин. Должен-то должен... Хозяин Свишек вышел со своего двора полностью - должным видом, снова в чистом, но теперь в жилетке, с траурным поясом и обвязками, в сапогах, шел опять впереди телеги весь подъем Горички, не сбивался. Ралица видел - люди смотрели. Немного – в рабочее-то утро... А там дорога перекатилась за ворота, перевалила лысый луг, ушла за скалу. Так на спуске чуть не сразу хозяин Свишек слышно охнул, попросил придержать, попытался закинуть себя на телегу... и повис. Мешком. Дурацким. "Подсади", - жестом, совсем придержав, попросил папа Мрэжек - ну что, ему, Ралице, трудно... спрыгнул, оббежал, подсадил... Ньера Свишек был ох, нелегок, и навалился всем весом, ну да ладно, случается, вон как кряхтит. И пахнет. И руками хватается...
Ньера Свишек - это Ралица думал, косился, пока они тряслись дальше - эту ночь перенес тяжело. Как покинули Горичку, и никто, стало быть, не смотрел - он и скис. дальше?Назвал Ралица - он думал про падалицу. Сморщенную грушу, откатившуюся в траву и забытую там. Нехорошо так было думать о разумном, но Ралица почти видел - пахнет пьяным и кислым, пошел - рыжей гнилью, скользкой, и пена пузырится. С нелепой такой легкостью - словами:
- Вот сейчас-то послушаю, как будут прощальные службы в Марице на нас орать...
А лехта Мрэжек правил и как раз позволял себе высказываться:
- Так вы затем и лехтев позвали. На лехтев не посмеют...
- И то правда, - хозяин Свишек даже улыбаться пытался, отряхивал из волос что-то невидимое, охал, качал на руке добытую с пояса флягу, выдыхал, вешал обратно. Укладывал обе ладони, а потом и голову, на "прощальный ящик" своего мертвого... и как бы не дремал...
Женщина под покрывалом - внезапно вспоминал Ралица - не особо и шевелилась. Он так и не понимал, кто она и зачем она, но спроси его - точно бы ответил: женщина тоже думала... про падалицу и плесень. Только ей не было неудобно.
К дому прощальных служб, ближайшему разрешенному, дорога, как показалось Ралице, стала еще круче - пришлось спрыгивать, плечом поддерживать, как бы их мертвый старший на горе не остался. Потом помогать снимать. Сначала хозяина Свишека, потом сам прощальный ящик. Второй, думал Ралица, был легче. И хоть руками не хватался. Хватка у хозяина Свишека прочная еще была. И еще стоял, плечо Ралицы так и не отпускал. Или заходить боялся. Первой та женщина пошла, за ней лехта Мрэжек, а за Ралицу еще держались. Слушал - дверь они не задвинули, как говорил папа Мрэжек, что прибыли в должный срок на кремацию умершего своей достойной смертью Зарэчко эс Оршевича, что он, как лехта, приносит свое свидетельство, что смерть была должной и достойной, за ним вступил густой и очень слышный голос, что пока она, Траварка эс Шельды, как представитель старших Семей Горички и наследственный плакальщик сказанное лехта своим словом подкрепит, а оставшийся старший родич сейчас подползёт, его церемонией прощания... утомило. И едкий голос той женщины... ох, а задал ритм работы - понимал Ралица. В этом ритме вслед небрежно переговаривались двое, с которыми он потом прощальный ящик-то и снимал. Слышно, как... словно им казалось должным. Про него же было:
- Вижу. А второй кто такой стоит, - спрашивал, обернувшись назад, бородатый в расшнурованной накидке прощальных служб, - тоже родич? Что-то не всем поселком-то прикатили.
- Не на что ему всем поселком, - возвращал густой голос, - куда там родич, сразу не видно что ли? Лехтев. Не подхвате.
- Аа, да, это ж надо так утомиться, чтоб хвататься за лехтев. Ну ты - раз ты на подхвате, вроде дюжий, давай, подхватывай, - ронял уже ему, Ралице, бородатый. Не злился. Так, досадовал. Ему было лень в такую внезапную весеннюю жару - возиться еще - с горелкой и трамбовкой, а еще у него холодненького фляжечка ждет в ручье. Ралица так и не знал - ритм ли с ним остался, он додумывает, но лучше было об этом думать, чем смотреть, как ньера Свишек только смотрит на это. И ничего, вздыхает. И под прощальный ящик встал, но - что был, что не было...
Потом прощальный ящик раздвигали. Сверяли мертвого. Регистрировали. Ньера Свишек брал кисть, подписывался на вручаемом, криво, один раз не там подписался.
- Над твоим огнем петь никто не будет, неудачник, - высказала только Свишеку та женщина, когда он подписал последний знак. Посмотрел, жалко... улыбнулся: "Приговорила", - моргнул и заплакал. Женщина не заметила. - Но из уважения к ньера Зарэчко - спою. Будешь должен. Как вернусь и проспишься, решу, чем с тебя взять...
Как уезжал прощальный ящик, Ралица не заметил. Потому что та женщина открыла рот. И настал звук. Насыщенный, густой, отражавшийся двенадцать раз по двенадцать от стен... Слов Ралица не мог разобрать. Отражения тоже. Помнил что выдоха два звуку удивлялся. На третий папа Мрэжек перекрыл его легко. Тихим:
- Теперь пойдем, - вышел и продолжил, тоже не слишком отдаляясь – прямо на крыльце. И слышным голосом. – Это затянется на круг времени, как бы не на два. И это только их дело. А мы пока вниз прогуляемся, тут знаю одну лавочку, где на обмен можно договориться… что мы, зря до Марицы тащились? – и Ралица поручился бы – там, внутри, это все тоже могло быть слышно. Несмотря на голос.
Сам он, почему-то, решил заговорить нескоро. Вот только когда лопухи, а там и орешник, над узкой тропкой вниз, которой уверено шел папа Мрэжек, так сошлись, что того здания совсем не стало видно.
- А это… чему-нибудь помогает? – озадачился Ралица. Он пытался вспомнить, было ли так в прошлый раз – и не смог. Решил, что их вроде бы внутрь не пустили.
А лехта Мрэжек повернулся. И усмехнулся – уголками губ. Невесело:
- Ну, насколько я знаю, нет. Традиция. Не спели – вроде как ты и не жил. И очень…. Расходная традиция. Не хочу прикидывать, во сколько ньера Свишеку все обойдется, - и не запнувшись продолжил. – Вымыться хочешь?
Тропинка выводила к броду через речушку, над которым, ступеньками, спускался небольшой водопадик, Ралица нашел место, куда вскарабкаться, вылез из рубашки и с удовольствием нырнул под холодную воду. Вполне чистая. Хорошая. Папа Мрэжек, кажется, только умылся. Стоял, смотрел на Ралицу, отчетливо выдыхал, что-то взвешивал на пальцах. Неодобрительно. Ралица обдумал - скорее не его. Но о чем тот думает, решил запросить:
- О чем я думаю? - переспросил лехта Мрэжек. - О ньера Зарэчко... и о том, что он просчитался. Думаю, он мог хотеть умереть вовремя и избавить свою Семью от лишних и непосильных хлопот и затрат. Но мог ли он забыть... что здесь горы, и здесь никто не рождается и не умирает один. Все придут... и мало кто с помощью, много кто подойти и проверить, соответствуют ли эти разумные своему статусу теперь и после, - жест "глупо" Ралица удержал. У разумных свои правила... важно не то, что поменяться он бы не хотел, но что он должен придумать. Это было все ярче. Как бы не все заметней. Пока лехта Мрэжек продолжал. - И я не знаю, как это все дальше потянет ньера Свишек, но статусные прибабахи он считает себя должным обеспечить. И лопнуть. Споласкивайся. Нам еще обратная дорога предстоит. И праздник. Это будет нелегко...
Про то, что он должен придумать - Ралица не заговаривал. Он не знал, как об этом заговаривать. Всю обратную дорогу. Про которую... ой, недаром папа Мрэжек его предупреждал. Она была тяжелее. Для него так точно.
Тот же бородатый из прощальных служб, сидящий - как они пришли, с трубкой на том крыльце (больше из живых наблюдалась только копавшаяся в пыли курица... Старую Брюкву здесь не обидели, устроили) - покосился на них и беззлобно хмыкнул:
- О, лехтев пришли. Давайте, выгребайте ваших покойничков, - вставать не стал. Рукой показал. Что по лестнице ниже.
Плитки лестницы давно надо было чинить, как бы не до его рождения - обдумывал Ралица еще на спуске, плитки были сбиты и качались, где и вовсе осыпалась основа. Ступенек было почему-то семь – и Ралица почему-то это запомнил. Потом - сначала они спустились, в тесном зальчике, меньше иных нижних гостевых покоев, не иначе, зимнем, хозяин Свишек сидел один, смаргивал, вытирал пот, возвращался к свитку, что лежал перед ним, кусал кисть, снова вытирал пот. Пахло пылью, жарой и тушью, летали мухи. Ничем о границе мира живых не пахло - отмечал Ралица. И да, с чего бы. Той женщины не было. Вообще никого не было. Вот только они встали в дверях. Выдоха четыре стояли. Пока лехта Мрэжек не переступил слышно - с плитки на плитку. И еще раз переступил. Когда посмотрел на него хозяин Свишек. И очень очевидно обрадовался:
- Лехта... ниери Мрэжек, вы мне в этом понять поможете?
- Лехтев, конечно, не судят, - протянул вот очень подчеркнутой, городской речью-для-лехтев папа Мрэжек, потом посмотрел на хозяина Свишека и продолжил обычным. - Ну, да я тут не первый раз и точно чаще, чем вы. Сажусь. Давайте понимать.
Ралицу папа Мрэжек учил - старательно учил, что знание, как заполнять и где подписывать разного рода сложные рукописные документы для лехтев предполагаемо запретное. Официально считается, что им и знаки официального начертания разбирать недолжно. Однако это не то, что прописано в Договоре, и в меру разумения, в здешнем месте, со здешними разумными, если потребуется... в общем, если его возьмут, Ралица может считать себя вправе это изучить. Но лехта Мрэжек не настаивал. Говорил - понадобится - запомнишь. Учи пока свое полуразрешенное техническое.
Так что Ралица стоял и смотрел, как лехта Мрэжек раскручивает свиток, зачитывает... утомительный официальный, вслушивайся Ралица внимательней - зевал бы… Как поясняет для хозяина Свишека местным, объясняя, где прикладывать руку. Довольно долго. Но служитель точно появился ровно к концу объяснения. Этот был седым и хмурым, забрал свиток, сверил подписи, ушел за загородку и через какое-то время вынес ньера Мрэжеку... горшок. Это первым делом подумал Ралица. Большой глиняный горшок.
Он не очень помнил, как выглядела в тот раз емкость с прахом умершего - надо думать, их тогда и близко не подпустили. Но в этот раз точно был горшок. Глиняный. По хозяину Свишеку показалось - горячий. И тяжелый. Поднимавшийся - с трудом поднимавшийся от места выдачи горшка хозяин Свишек - эти два круга времени, что их здесь не было - плакал ли, прикладывался к фляге, делал и то и другое - но шел невыносимо неудобно, они шли за ним, и Ралица поневоле следил. И на четвертой ступеньке ньера Свишек запнулся. Развесисто так запнулся. Точно не разглядел скола плитки, встал опорной ногой на ребро, нога и подвернись...
Горшок. Да, это сначала знал Ралица, когда рванулся вперед. Хрупкий глиняный горшок и лестница – каменные плитки. Грохнет сейчас - сметай потом. Всем на смех. Даже той курице.
...Он оказался легким. И не горячим. Теплым, так, чуть теплей - ну, обычного горшка. И то... может, это об хозяина Свишека нагрелся? Ралица, как подхватывал горшок, хозяина-то подпер, а тот охнул. Потратился на извиняющийся жест даже. Ралица рукой махнул - ну и в самом деле, а что там? А Свишек так об него и оперся. Навалился. Горшок вроде нес, но так, одно слово. Хромал и охал. И хватался. Лапищи были цепкие, мокрые и горячие.
Ралица три раза только за лестницу - и куда больше, чем двенадцать раз за всю дорогу - думал, он не знает, может и правду у хозяина Свишека со всех хлопот снова схватило спину, и на лестнице он успел оступиться так сильно. "И живот ему прихватило - ну чтоб все сразу", - добавлял он про себя. Не знал... он был рад - он всегда бывал рад, когда помогал папе Мрэжеку с его работой, когда это проходит. Когда ритм его оставляет и блики на воде так не накрывают его, оставляя внутри разумных - что они такое и каково им. Был бы рад и в этот раз... если бы его так не занимало другое.
"Скинь его в речку, лехтев", - жест, которым в спину проводил бородатый из прощальных служб погрузку на длинную телегу сначала горшка, потом ньера Свишека, был прозрачен. Ралица еще частью себя посочувствовал. Еще когда отец, оглянувшись со своего места возчика, как там - погрузили ли, усадили? - спросил почтительно, ждать ли им, а хозяин Свишек глазами заморгал: "Ушла ниери Траварка. Обложила меня руганью на три жизни вперед - и ушла". И без всякого там ритма было слышно - этому разумному тоскливо. Тоскливо и страшно.
Напутствие бородатого Ралица вспомнил примерно к третьей речке. К которой всё его сочувствие куда-то утекло. Он старательно дышал, собирал должное по статусу терпение, пытался его оформить, выковать - в подходящую форму... все равно выходило - он очень сожалеет, что между ним и хозяином Свишеком больше нет "прощального ящика". Тот задремывал. Он клонился на сторону под каждый поворот и мешком качался под ухабы, пытался отпустить горшок, пытался упасть сам, упал бы - когда бы Ралица позволил, просыпался, хватался еще не проснувшись, а крепко, совсем просыпался - упрашивал приостановить пока, скатывался - охал, заваливался в заросли - хромал, как возвращался, от него пахло, так и застревал у телеги, в первый раз только попробовал снова себя закинуть, охнул, присел набок. Снова приходилось Ралице слезать, подсобить... а тот там цеплялся, тут хватался. Да, не раз повторялось, не два даже, на третий Ралица уже - как дышать и терпение собрать уставал, думал - со всех сторон хозяин обминал, вот прямо ощупывал. "Только что пальцем в зад не залез, как зимнему кабанчику, проверить, сколько жирка нагулял", - назвал Ралица к очередному спуску, уже не пытаясь додышаться до терпения. "Груша, - потом сосредотачивался Ралица, - забытая гнилая груша. Темная. В плесени. Недоглядишь, закинешь такую - и из доброй живанинки, как говорят иные старые люди, такое пойло выйдет - врагов насмерть травить". Еще думал - к четвертой речке совет бородатого он ведь и готов выполнить...
Пожалуй, на немалое счастье ньера Свишека, через четвертую речку шел низкий брод, потом - ей оказалась хорошо знакомая Омутница, по весне еще как-то похожая на своё имя, не на тихий ручеек где-то под камнями. Та, над которой поднималась Горичка. А больше на его счастье - теперь лехта Мрэжек придержал телегу сам. Сказал увесистым:
- Подъезжаем, ньера Свишек. Вы не хотите... сполоснуться хоть спуститься?
- Ох и правда, - выдохнул тот. Скатился - сам на этот раз. Заковылял вниз, к воде. Ралица и не хотел, а наблюдал - камешки-то у Омутницы с норовом, а что такому оступиться? Ладно, лицо, а ну как башку расшибет? Нет, вспоминал рядом - про Чешменку, про плотину, злился, но куда деваться-то - следил. А тот из всего верхнего облачения вылез, из сапог вылез, осторожно спустился, стоял, водой на себя плескал, голову споласкивал, лицо, вылез, сел на камень, обувался медленно, одевался быстрее, поднимался - прихрамывал, встал у телеги, сделал шаг туда, два шага обратно, даже сам на этот раз залез, грузно. Отца поблагодарил, большой благодарностью, спросил, все ли так, лехта Мрэжек ладонью взвесил - что ну как-то держится. Так и перевалили Омутницу.
Ралица косился - ньера Свишек сидел, на этот раз прямо, достал флягу, взвесил еще раз, глотнул быстро. Как до дороги поднялись - попросил придержать. Слез. Долго, но сам. Прошелся шага по три туда-сюда-вдоль, что-то про жизнь выдохнул, что тяжела она, растакая, очевидно допил фляжку, очевидно подобрался - как бы не губу прикусил, сначала Ралице махнул - попросил горшок передать, потом лехта Мрэжеку - чтоб после поезжал и придерживал, выдохнул сквозь зубы, с шипом - и пошел, с горшком, вверх по дороге, к Горичке. Медленно, а почти не хромая.
Ралица так смотрел и ругался, вперед, чуть не под бок папе Мрэжеку переползя - ну как гробанется наконец, все рассыплет, и спрыгнуть не успеешь. Про себя, вслух-то сдерживался. А папа Мрэжек Старую Брюкву сдерживал - та тоже знала, что горка последняя, а над ней вон они, скоро - свой зверий двор и своя еда... И, как могла, пыталась поспешать. Так и поднимались, следя и сдерживая...
Но хозяин Свишек так и не запнулся. И до стола, и после. А стол в его дворе был - на улицу выходил. Запах Ралица еще на подъеме учуял... дымом пахло. Хорошим дымом, с холодной летней кухни, сытной еды, мяса. Откуда-то они да взяли мясо...
…А он все еще ничего не придумал – не оставляло Ралицу. Но так… далеко. Где-то – не на дне, там, где корни. А стоял он здесь. Он стоял, смотрел, был стол, очень длинный стол, выкатившийся из парадных ворот дома хозяина Свишека, было правда очень много людей, совсем не знакомых ему людей, которые бегали, что-то делали, подтаскивали к столу, или уже угощались. И звучали. Никого из семьи хозяина Свишека притом было не разглядеть. Ралица выдыхал, называл себе - ну да, они ушли, им же надо определить место последнему пеплу своего разумного... Знать бы - у них тоже удобряют сад? - и виноградники? А целы ли у них теперь - сад и виноградники? - а что тогда они делают... с горшком? - а может и в погребе хранят? - кто тех разумных знает...
Что он так ничего и не придумал - лежало на дне тех размышлений, лежало, булькало...
Но потом Ралице на ум приходило, что с утра съел и мало, а густой, жирный запах еды - он вспоминал, да, люди готовят обетную похлебку, знакомую обетную похлебку, без которой не обойдется ни одно событие, особенно вот то, когда Бог слишком близко посмотрел, будь то про рождение, про новую семью, про смерть, или скажем, ехал ты дорогой, и камнепад шел своей, и пути ваши были очень близко, но не пересеклись... То, из которого прежними не выходят. Похлебка, для которой можно забить и старого, много дому отдавшего, зверя... варить ее долго, кореньев в ней много, если богатая, если нет - для нее никто не пожалеет соседу с поводом - ни зерна, ни луковки, ни лишнего яйца, хотя вот за ними-то Чешменка ночью бегала. Ни миски гостю не пожалеют, на обетную похлебку всех позовут, лехтев он, не лехтев... По правде при такой-то традиции лехтев рядом с котлом такой похлебки нередко оказываются...
Да и посуде, что сейчас на столе - он знал - не всей до следующего вечера достоять, что побьют, что унесут, у себя дома разбить, и осколки закопать. "Чтобы смерть думала, что тут уже прошла и ходила подольше мимо", - он знал, говорили здешние люди, а у себя, в Этэрье, папа Мрэжек иной раз говорил с лехта Цюэ, спорили. Папа как всегда ворчал, что это никак не работает, это традиция, пожалуй, из безобидных. Цюэ легко отвечал, что если она помогает людям успокоиться и стабилизироваться, то свою роль она вполне выполняет, на что папа высказывался о нелюбви к бессмысленным подергушкам. Ралица все думал о посуде и делал еще шаг к столу...
…А на столе уже есть - хлеб и пироги и прощальная каша, только он, Ралица, не помнил, а есть ли у него право взять хоть что-то с этого стола, всяко должным будет подождать, пока начнется, пока совсем начнется... " И в такой-то суматохе, да после первой бочки, тут полдома исчезни, не найдут", - булькало пузырем со дна... И Ралица пытался понять, пытался добраться - где-то там за воротами, во дворе, и их телега и их еда, будет, что перехватить...
Но тут самого его перехватывали за плечо, незнакомая молодуха в яркой рубашке, на которой терялась траурная лента, да и молодуха была ну совсем нетраурной, улыбалась и прямо впихивала Ралице в руки мелкого, вот наверно под Somilat только родился, своего младшего, только-только в опояске. Ралица не понимал, младший лупал темными глазёнками, молодуха поясняла, с сильным выговором нижних, как бы не заречных селений - то-то незнакомая: "Возьми, лехтев, подержи, тебе хорошо, ему надо, от перепуга", - ну Ралице жалко не было, малой был легким и мягким, с пушком вокруг лысинки на затылке, а в щеку его комар укусил, здоровый волдырь такой... "Вот ща эта заречная взъестся, что ты на ее младшего уставился", - говорил себе Ралица, смотрел на молодуху, спрашивал, вроде, ну взял, а что делать-то, та улыбалась, говорила, ну скажите что-то хорошее, как вы умеете, да посмотрите... И Ралица расслаблялся, уютный был мелкий, решал и вправду посмотреть... Кажется, хороший и правда младший был, укорененный, не разглядел - вот на тот выдох, как нырнул, молодуха как хватанула его за волосы... пол-хвоста выдрала, не иначе. И как он еще с такого нежданчика мелкого не выпустил, Ралица и не знал, а та улыбалась, во все зубы, зубы были кривые: "Испугался? Вот и хорошо. Теперь запечатано", - и ну не пол-хвоста, но несколько волосин наматывала на палец. "Дура", - не удержался Ралица, та только шире заулыбалась, забирая мелкого: "Да не лайся ты, лехтев, я ж не со зла, надо так, заведено. Иди, лехтев, хочешь я тебе каши отсыплю, с тобой поделю"...
Не иначе какую-то связку из моей памяти молодуха-то выдернула, - смеялся потом Ралица. Понимая – конечно, дело было проще. Он мало спал, и за время сна практиковался в сложной работе, после которой - бывало, что долго - люди казались оглушающими, а здесь их было - и много, и громко, он мало ел, его - со дна - подгрызал непривычный вопрос - все называл себе Ралица потом, пытась допонять, почему то, что было до на этом вечере помнится так отдельно. А может, его тогда уже сдвинуло. А может - просто то, что случилось потом, расколотило - какой-никакой, но привычный мир - вот как тот горшок - и посыпалось, и так и лежит в голове - осколками.
Но точно, что сидел за столом, за общим столом, ел из общей посуды... Ну как, ел - в том моменте, что был, Ралица смотрел в миску, миска была щербатой, в миске была обетная похлебка, знал, надо доесть, пока не остыла, пока не поросла мелкими жиринками. Знал, что зверь для похлебки точно был старым, что хочет есть, а еда не лезет... Что может в черед, проторить путь голоду, попросить живанинки –папа Мрэжек сидел рядом, а где-то рядом с ним была и их, привезенная из Этэрье, бочечка. Не то, чтобы отец отказывал.
Но - думал Ралица, потом пытаясь вспомнить, как же оказался рядом с ними хозяин Свишек, уж не к их живанинке ли его поначалу привело. Он сидел точно не на своем месте, верхом на скамейке, перед миской с чужими объедками, держа в руках малую чарочку, чоканчик, под живанинку, и чарочка была ой, не первой, и беседа с лехта Мрэжеком была дольше, скорее-то... Ралица не слушал, а оглядываться - и тогда - да, оглядывался, и до того оглядывался, но Чешменки взгляд не находил... На ее старшего смотреть он не смотрел, устал за дорогу, но с того же и так мог сообразить, не пялясь - а тухлой груше, не иначе, полегчало, то ли полный стол и много живанинки сделали свое дело - хозяин Свишек прихлебывал, точно вино и легко вел разговор. И когда в нем начались эти слова, Ралица и подумать не мог, чем они закончатся.
- Видите, сосед, - говорил хозяин Свишек, глядя как лехта Мрэжек зачерпнул ложку, а теперь грызет кус мяса, - вам бы по совести полагалось за работу поросенком или овцой отдать. Только свиней у меня нет, и за последних биты, и овцы под расход теперь нет... Может, моей младшей возьмёте?
И мир остановился и грохнул. Как в пожарный колокол. Ралица смотрел - он как оглох, словно под тем колоколом и стоял... Как его старший не вставал - но очевидно выпрямился. На все слои. Настолько, что сейчас ой как верилось - в байки Этэрье, что рассказывали, впрочем, о здешних краях, о землях разумных - что как-то давно, еще когда Ралица вообще не родился, лехта Мрэжек сорвавшегося быка останавливал - словом, промеж рогов не понадобилось. Верилось - глядя на то, как за лехта Мрэжеком поднялось, сгустилось, встало плотно - и окатило...
А сказал его Старший просто. Тихо. Как ничего за ним не было:
- Очевидно, вы очень много выпили… сосед, - но это тоже было, и было – так…
Что хозяин Свишек - это было понятно - трезвел на глазах, вот сейчас, между выдохом и выдохом. Но улыбался - видел уставившийся Ралица, до которого доходило. Улыбался виновато и упрямо. И говорил - навстречу тому, что обрушивалось:
- Ну да, что скрывать-то - выпил, выпил и немало... Только знаете, сосед, я смотрю и замечаю... что моя младшая, да ваш, вот не знаю, какой, тот, что подмастерье, и сейчас с вами, день да день, а до сеновала подумают добраться... А какое там сено-то, в такую весну, горе одно... А так я скажу, что я бы и не возражал, - он говорил, а трезветь ему похоже не хотелось, он тянулся - к их бочонку, снова наполнить чарочку живанинкой...
А Ралица - по которому тоже пришлось волной, и он не сказал бы - насколько ненарочно, он точно знал, насколько был лехта Мрэжеку очевиден - и не раз уже - могло быть очевидным и то, что он никак не придумал... Ему нечем было сказать, куда там пришлось волной - его захлестнуло и уносило, и вот только четко казалось, что несло отчетливо наверх, туда, к небу... Но только не сверху, не с гребня волны, с тяжелым удивлением думал Ралица - а здесь, где вставала стена и били воды, то что сейчас знал этот противный человек, эта тухлая груша, те вероятные слои, что кишели, булькали, собирались у его вполне прочных корней, были... такими теплыми, простыми и живыми...
...человек не боялся, человек смотрел - в свое придуманное будущее. Он думал про поле, про старое поле, которое он с такими руками точно вспашет. И виноградники. Почему бы и не виноградники. А вдруг подарят и сделают. А если опять будет дрянное лето... Он думал о старом пастбище, о старом пастбище эс Этэрье - ну, ох, дорога, и через перевал, и эти овцы, и корова эта дурацкая, только и хорошо что мясо потом сытно поели… Но он сможет... тихо, не как нарушитель межи красться-то, жить вполсилы, а с правом.... по родичу... Плотно прикидывал - прямо траву было видно, на том пастбище. И камни. И туман над перевалом. (....это он не там зверя вытаскивая, спину-то надорвал?) Что Ралица, как бы его ни несла волна, вовсю удивился, что тут пол-выдоха только прошло, и человек... и хозяин Свишек все еще говорит. Придвигается, машет чарочкой, ритм речи отмечает - не зря, тот и прямо рвался приплясывать:
- А по самой правде, ничего скрывать не буду - и от того бы не возразил... Ну я не знаю, сосед, как у вас принято, есть ли - дары за "ушедшие руки", а у нас только очень приняты. А с вашим зерном и со всем, что рядом присудят, мы и засеемся и дальше пойдем, а к осени, если год устоится и даст - так и сами встанем...
- Пойдем... сосед, - приподнимаясь, властно - пока время все еще течет мимо –Ралица слышал, как медленно отзывается ему лехта Мрэжек. - Пойдем, хозяин Семьи Свишек. Пойдем, отдельно, потолкуем.
- А и то, пойдем, - отзывался хозяин Свишек, выпрямлялся... опасливо, тянулся еще с чарочкой к бочонку. Дотягивался. Отец смотрел - люди, наверное, тоже смотрели - и хозяин Свишек торопливо катился вслед. К своему дому.
Ралица не очень помнил, что вокруг где-то есть люди. До него - как он подумал, дотянулся только отцовский взгляд. Как он подумал - так, ненарочно, искра отлетела, бывает. Но он, Ралица, оказался далеко. На гребне волны...
Еще один кусок до Нового года положу точно спойлервсе будет хорошо
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
Да, я забыл подарочек в виде очередного куска текста. Исполняю
Ралица не решался, понимал, что неуместно будет спросить, что-то случилось или обычай поменялся, в тот первый раз, что он помнил, ехали они своей тележкой, в хвосте, за прочими тремя, глотали пыль, Каменюга седел, прямо... Сейчас... Сейчас они ехали на хозяйской длинной телеге, правил, притом, папа Мрэжек, и на длинной телеге живых только и было четверо, кроме них и хозяина Свишека на длинную телегу села незнакомая сухая женщина - в покрывале, но без траурных повязок, Ралица до того ее не видел, и думал, что лишнего тут не спросит. Села себе и села...
А править, надо думать, должен был хозяин. Должен-то должен... Хозяин Свишек вышел со своего двора полностью - должным видом, снова в чистом, но теперь в жилетке, с траурным поясом и обвязками, в сапогах, шел опять впереди телеги весь подъем Горички, не сбивался. Ралица видел - люди смотрели. Немного – в рабочее-то утро... А там дорога перекатилась за ворота, перевалила лысый луг, ушла за скалу. Так на спуске чуть не сразу хозяин Свишек слышно охнул, попросил придержать, попытался закинуть себя на телегу... и повис. Мешком. Дурацким. "Подсади", - жестом, совсем придержав, попросил папа Мрэжек - ну что, ему, Ралице, трудно... спрыгнул, оббежал, подсадил... Ньера Свишек был ох, нелегок, и навалился всем весом, ну да ладно, случается, вон как кряхтит. И пахнет. И руками хватается...
Ньера Свишек - это Ралица думал, косился, пока они тряслись дальше - эту ночь перенес тяжело. Как покинули Горичку, и никто, стало быть, не смотрел - он и скис. дальше?Назвал Ралица - он думал про падалицу. Сморщенную грушу, откатившуюся в траву и забытую там. Нехорошо так было думать о разумном, но Ралица почти видел - пахнет пьяным и кислым, пошел - рыжей гнилью, скользкой, и пена пузырится. С нелепой такой легкостью - словами:
- Вот сейчас-то послушаю, как будут прощальные службы в Марице на нас орать...
А лехта Мрэжек правил и как раз позволял себе высказываться:
- Так вы затем и лехтев позвали. На лехтев не посмеют...
- И то правда, - хозяин Свишек даже улыбаться пытался, отряхивал из волос что-то невидимое, охал, качал на руке добытую с пояса флягу, выдыхал, вешал обратно. Укладывал обе ладони, а потом и голову, на "прощальный ящик" своего мертвого... и как бы не дремал...
Женщина под покрывалом - внезапно вспоминал Ралица - не особо и шевелилась. Он так и не понимал, кто она и зачем она, но спроси его - точно бы ответил: женщина тоже думала... про падалицу и плесень. Только ей не было неудобно.
К дому прощальных служб, ближайшему разрешенному, дорога, как показалось Ралице, стала еще круче - пришлось спрыгивать, плечом поддерживать, как бы их мертвый старший на горе не остался. Потом помогать снимать. Сначала хозяина Свишека, потом сам прощальный ящик. Второй, думал Ралица, был легче. И хоть руками не хватался. Хватка у хозяина Свишека прочная еще была. И еще стоял, плечо Ралицы так и не отпускал. Или заходить боялся. Первой та женщина пошла, за ней лехта Мрэжек, а за Ралицу еще держались. Слушал - дверь они не задвинули, как говорил папа Мрэжек, что прибыли в должный срок на кремацию умершего своей достойной смертью Зарэчко эс Оршевича, что он, как лехта, приносит свое свидетельство, что смерть была должной и достойной, за ним вступил густой и очень слышный голос, что пока она, Траварка эс Шельды, как представитель старших Семей Горички и наследственный плакальщик сказанное лехта своим словом подкрепит, а оставшийся старший родич сейчас подползёт, его церемонией прощания... утомило. И едкий голос той женщины... ох, а задал ритм работы - понимал Ралица. В этом ритме вслед небрежно переговаривались двое, с которыми он потом прощальный ящик-то и снимал. Слышно, как... словно им казалось должным. Про него же было:
- Вижу. А второй кто такой стоит, - спрашивал, обернувшись назад, бородатый в расшнурованной накидке прощальных служб, - тоже родич? Что-то не всем поселком-то прикатили.
- Не на что ему всем поселком, - возвращал густой голос, - куда там родич, сразу не видно что ли? Лехтев. Не подхвате.
- Аа, да, это ж надо так утомиться, чтоб хвататься за лехтев. Ну ты - раз ты на подхвате, вроде дюжий, давай, подхватывай, - ронял уже ему, Ралице, бородатый. Не злился. Так, досадовал. Ему было лень в такую внезапную весеннюю жару - возиться еще - с горелкой и трамбовкой, а еще у него холодненького фляжечка ждет в ручье. Ралица так и не знал - ритм ли с ним остался, он додумывает, но лучше было об этом думать, чем смотреть, как ньера Свишек только смотрит на это. И ничего, вздыхает. И под прощальный ящик встал, но - что был, что не было...
Потом прощальный ящик раздвигали. Сверяли мертвого. Регистрировали. Ньера Свишек брал кисть, подписывался на вручаемом, криво, один раз не там подписался.
- Над твоим огнем петь никто не будет, неудачник, - высказала только Свишеку та женщина, когда он подписал последний знак. Посмотрел, жалко... улыбнулся: "Приговорила", - моргнул и заплакал. Женщина не заметила. - Но из уважения к ньера Зарэчко - спою. Будешь должен. Как вернусь и проспишься, решу, чем с тебя взять...
Как уезжал прощальный ящик, Ралица не заметил. Потому что та женщина открыла рот. И настал звук. Насыщенный, густой, отражавшийся двенадцать раз по двенадцать от стен... Слов Ралица не мог разобрать. Отражения тоже. Помнил что выдоха два звуку удивлялся. На третий папа Мрэжек перекрыл его легко. Тихим:
- Теперь пойдем, - вышел и продолжил, тоже не слишком отдаляясь – прямо на крыльце. И слышным голосом. – Это затянется на круг времени, как бы не на два. И это только их дело. А мы пока вниз прогуляемся, тут знаю одну лавочку, где на обмен можно договориться… что мы, зря до Марицы тащились? – и Ралица поручился бы – там, внутри, это все тоже могло быть слышно. Несмотря на голос.
Сам он, почему-то, решил заговорить нескоро. Вот только когда лопухи, а там и орешник, над узкой тропкой вниз, которой уверено шел папа Мрэжек, так сошлись, что того здания совсем не стало видно.
- А это… чему-нибудь помогает? – озадачился Ралица. Он пытался вспомнить, было ли так в прошлый раз – и не смог. Решил, что их вроде бы внутрь не пустили.
А лехта Мрэжек повернулся. И усмехнулся – уголками губ. Невесело:
- Ну, насколько я знаю, нет. Традиция. Не спели – вроде как ты и не жил. И очень…. Расходная традиция. Не хочу прикидывать, во сколько ньера Свишеку все обойдется, - и не запнувшись продолжил. – Вымыться хочешь?
Тропинка выводила к броду через речушку, над которым, ступеньками, спускался небольшой водопадик, Ралица нашел место, куда вскарабкаться, вылез из рубашки и с удовольствием нырнул под холодную воду. Вполне чистая. Хорошая. Папа Мрэжек, кажется, только умылся. Стоял, смотрел на Ралицу, отчетливо выдыхал, что-то взвешивал на пальцах. Неодобрительно. Ралица обдумал - скорее не его. Но о чем тот думает, решил запросить:
- О чем я думаю? - переспросил лехта Мрэжек. - О ньера Зарэчко... и о том, что он просчитался. Думаю, он мог хотеть умереть вовремя и избавить свою Семью от лишних и непосильных хлопот и затрат. Но мог ли он забыть... что здесь горы, и здесь никто не рождается и не умирает один. Все придут... и мало кто с помощью, много кто подойти и проверить, соответствуют ли эти разумные своему статусу теперь и после, - жест "глупо" Ралица удержал. У разумных свои правила... важно не то, что поменяться он бы не хотел, но что он должен придумать. Это было все ярче. Как бы не все заметней. Пока лехта Мрэжек продолжал. - И я не знаю, как это все дальше потянет ньера Свишек, но статусные прибабахи он считает себя должным обеспечить. И лопнуть. Споласкивайся. Нам еще обратная дорога предстоит. И праздник. Это будет нелегко...
Про то, что он должен придумать - Ралица не заговаривал. Он не знал, как об этом заговаривать. Всю обратную дорогу. Про которую... ой, недаром папа Мрэжек его предупреждал. Она была тяжелее. Для него так точно.
Тот же бородатый из прощальных служб, сидящий - как они пришли, с трубкой на том крыльце (больше из живых наблюдалась только копавшаяся в пыли курица... Старую Брюкву здесь не обидели, устроили) - покосился на них и беззлобно хмыкнул:
- О, лехтев пришли. Давайте, выгребайте ваших покойничков, - вставать не стал. Рукой показал. Что по лестнице ниже.
Плитки лестницы давно надо было чинить, как бы не до его рождения - обдумывал Ралица еще на спуске, плитки были сбиты и качались, где и вовсе осыпалась основа. Ступенек было почему-то семь – и Ралица почему-то это запомнил. Потом - сначала они спустились, в тесном зальчике, меньше иных нижних гостевых покоев, не иначе, зимнем, хозяин Свишек сидел один, смаргивал, вытирал пот, возвращался к свитку, что лежал перед ним, кусал кисть, снова вытирал пот. Пахло пылью, жарой и тушью, летали мухи. Ничем о границе мира живых не пахло - отмечал Ралица. И да, с чего бы. Той женщины не было. Вообще никого не было. Вот только они встали в дверях. Выдоха четыре стояли. Пока лехта Мрэжек не переступил слышно - с плитки на плитку. И еще раз переступил. Когда посмотрел на него хозяин Свишек. И очень очевидно обрадовался:
- Лехта... ниери Мрэжек, вы мне в этом понять поможете?
- Лехтев, конечно, не судят, - протянул вот очень подчеркнутой, городской речью-для-лехтев папа Мрэжек, потом посмотрел на хозяина Свишека и продолжил обычным. - Ну, да я тут не первый раз и точно чаще, чем вы. Сажусь. Давайте понимать.
Ралицу папа Мрэжек учил - старательно учил, что знание, как заполнять и где подписывать разного рода сложные рукописные документы для лехтев предполагаемо запретное. Официально считается, что им и знаки официального начертания разбирать недолжно. Однако это не то, что прописано в Договоре, и в меру разумения, в здешнем месте, со здешними разумными, если потребуется... в общем, если его возьмут, Ралица может считать себя вправе это изучить. Но лехта Мрэжек не настаивал. Говорил - понадобится - запомнишь. Учи пока свое полуразрешенное техническое.
Так что Ралица стоял и смотрел, как лехта Мрэжек раскручивает свиток, зачитывает... утомительный официальный, вслушивайся Ралица внимательней - зевал бы… Как поясняет для хозяина Свишека местным, объясняя, где прикладывать руку. Довольно долго. Но служитель точно появился ровно к концу объяснения. Этот был седым и хмурым, забрал свиток, сверил подписи, ушел за загородку и через какое-то время вынес ньера Мрэжеку... горшок. Это первым делом подумал Ралица. Большой глиняный горшок.
Он не очень помнил, как выглядела в тот раз емкость с прахом умершего - надо думать, их тогда и близко не подпустили. Но в этот раз точно был горшок. Глиняный. По хозяину Свишеку показалось - горячий. И тяжелый. Поднимавшийся - с трудом поднимавшийся от места выдачи горшка хозяин Свишек - эти два круга времени, что их здесь не было - плакал ли, прикладывался к фляге, делал и то и другое - но шел невыносимо неудобно, они шли за ним, и Ралица поневоле следил. И на четвертой ступеньке ньера Свишек запнулся. Развесисто так запнулся. Точно не разглядел скола плитки, встал опорной ногой на ребро, нога и подвернись...
Горшок. Да, это сначала знал Ралица, когда рванулся вперед. Хрупкий глиняный горшок и лестница – каменные плитки. Грохнет сейчас - сметай потом. Всем на смех. Даже той курице.
...Он оказался легким. И не горячим. Теплым, так, чуть теплей - ну, обычного горшка. И то... может, это об хозяина Свишека нагрелся? Ралица, как подхватывал горшок, хозяина-то подпер, а тот охнул. Потратился на извиняющийся жест даже. Ралица рукой махнул - ну и в самом деле, а что там? А Свишек так об него и оперся. Навалился. Горшок вроде нес, но так, одно слово. Хромал и охал. И хватался. Лапищи были цепкие, мокрые и горячие.
Ралица три раза только за лестницу - и куда больше, чем двенадцать раз за всю дорогу - думал, он не знает, может и правду у хозяина Свишека со всех хлопот снова схватило спину, и на лестнице он успел оступиться так сильно. "И живот ему прихватило - ну чтоб все сразу", - добавлял он про себя. Не знал... он был рад - он всегда бывал рад, когда помогал папе Мрэжеку с его работой, когда это проходит. Когда ритм его оставляет и блики на воде так не накрывают его, оставляя внутри разумных - что они такое и каково им. Был бы рад и в этот раз... если бы его так не занимало другое.
"Скинь его в речку, лехтев", - жест, которым в спину проводил бородатый из прощальных служб погрузку на длинную телегу сначала горшка, потом ньера Свишека, был прозрачен. Ралица еще частью себя посочувствовал. Еще когда отец, оглянувшись со своего места возчика, как там - погрузили ли, усадили? - спросил почтительно, ждать ли им, а хозяин Свишек глазами заморгал: "Ушла ниери Траварка. Обложила меня руганью на три жизни вперед - и ушла". И без всякого там ритма было слышно - этому разумному тоскливо. Тоскливо и страшно.
Напутствие бородатого Ралица вспомнил примерно к третьей речке. К которой всё его сочувствие куда-то утекло. Он старательно дышал, собирал должное по статусу терпение, пытался его оформить, выковать - в подходящую форму... все равно выходило - он очень сожалеет, что между ним и хозяином Свишеком больше нет "прощального ящика". Тот задремывал. Он клонился на сторону под каждый поворот и мешком качался под ухабы, пытался отпустить горшок, пытался упасть сам, упал бы - когда бы Ралица позволил, просыпался, хватался еще не проснувшись, а крепко, совсем просыпался - упрашивал приостановить пока, скатывался - охал, заваливался в заросли - хромал, как возвращался, от него пахло, так и застревал у телеги, в первый раз только попробовал снова себя закинуть, охнул, присел набок. Снова приходилось Ралице слезать, подсобить... а тот там цеплялся, тут хватался. Да, не раз повторялось, не два даже, на третий Ралица уже - как дышать и терпение собрать уставал, думал - со всех сторон хозяин обминал, вот прямо ощупывал. "Только что пальцем в зад не залез, как зимнему кабанчику, проверить, сколько жирка нагулял", - назвал Ралица к очередному спуску, уже не пытаясь додышаться до терпения. "Груша, - потом сосредотачивался Ралица, - забытая гнилая груша. Темная. В плесени. Недоглядишь, закинешь такую - и из доброй живанинки, как говорят иные старые люди, такое пойло выйдет - врагов насмерть травить". Еще думал - к четвертой речке совет бородатого он ведь и готов выполнить...
Пожалуй, на немалое счастье ньера Свишека, через четвертую речку шел низкий брод, потом - ей оказалась хорошо знакомая Омутница, по весне еще как-то похожая на своё имя, не на тихий ручеек где-то под камнями. Та, над которой поднималась Горичка. А больше на его счастье - теперь лехта Мрэжек придержал телегу сам. Сказал увесистым:
- Подъезжаем, ньера Свишек. Вы не хотите... сполоснуться хоть спуститься?
- Ох и правда, - выдохнул тот. Скатился - сам на этот раз. Заковылял вниз, к воде. Ралица и не хотел, а наблюдал - камешки-то у Омутницы с норовом, а что такому оступиться? Ладно, лицо, а ну как башку расшибет? Нет, вспоминал рядом - про Чешменку, про плотину, злился, но куда деваться-то - следил. А тот из всего верхнего облачения вылез, из сапог вылез, осторожно спустился, стоял, водой на себя плескал, голову споласкивал, лицо, вылез, сел на камень, обувался медленно, одевался быстрее, поднимался - прихрамывал, встал у телеги, сделал шаг туда, два шага обратно, даже сам на этот раз залез, грузно. Отца поблагодарил, большой благодарностью, спросил, все ли так, лехта Мрэжек ладонью взвесил - что ну как-то держится. Так и перевалили Омутницу.
Ралица косился - ньера Свишек сидел, на этот раз прямо, достал флягу, взвесил еще раз, глотнул быстро. Как до дороги поднялись - попросил придержать. Слез. Долго, но сам. Прошелся шага по три туда-сюда-вдоль, что-то про жизнь выдохнул, что тяжела она, растакая, очевидно допил фляжку, очевидно подобрался - как бы не губу прикусил, сначала Ралице махнул - попросил горшок передать, потом лехта Мрэжеку - чтоб после поезжал и придерживал, выдохнул сквозь зубы, с шипом - и пошел, с горшком, вверх по дороге, к Горичке. Медленно, а почти не хромая.
Ралица так смотрел и ругался, вперед, чуть не под бок папе Мрэжеку переползя - ну как гробанется наконец, все рассыплет, и спрыгнуть не успеешь. Про себя, вслух-то сдерживался. А папа Мрэжек Старую Брюкву сдерживал - та тоже знала, что горка последняя, а над ней вон они, скоро - свой зверий двор и своя еда... И, как могла, пыталась поспешать. Так и поднимались, следя и сдерживая...
Но хозяин Свишек так и не запнулся. И до стола, и после. А стол в его дворе был - на улицу выходил. Запах Ралица еще на подъеме учуял... дымом пахло. Хорошим дымом, с холодной летней кухни, сытной еды, мяса. Откуда-то они да взяли мясо...
…А он все еще ничего не придумал – не оставляло Ралицу. Но так… далеко. Где-то – не на дне, там, где корни. А стоял он здесь. Он стоял, смотрел, был стол, очень длинный стол, выкатившийся из парадных ворот дома хозяина Свишека, было правда очень много людей, совсем не знакомых ему людей, которые бегали, что-то делали, подтаскивали к столу, или уже угощались. И звучали. Никого из семьи хозяина Свишека притом было не разглядеть. Ралица выдыхал, называл себе - ну да, они ушли, им же надо определить место последнему пеплу своего разумного... Знать бы - у них тоже удобряют сад? - и виноградники? А целы ли у них теперь - сад и виноградники? - а что тогда они делают... с горшком? - а может и в погребе хранят? - кто тех разумных знает...
Что он так ничего и не придумал - лежало на дне тех размышлений, лежало, булькало...
Но потом Ралице на ум приходило, что с утра съел и мало, а густой, жирный запах еды - он вспоминал, да, люди готовят обетную похлебку, знакомую обетную похлебку, без которой не обойдется ни одно событие, особенно вот то, когда Бог слишком близко посмотрел, будь то про рождение, про новую семью, про смерть, или скажем, ехал ты дорогой, и камнепад шел своей, и пути ваши были очень близко, но не пересеклись... То, из которого прежними не выходят. Похлебка, для которой можно забить и старого, много дому отдавшего, зверя... варить ее долго, кореньев в ней много, если богатая, если нет - для нее никто не пожалеет соседу с поводом - ни зерна, ни луковки, ни лишнего яйца, хотя вот за ними-то Чешменка ночью бегала. Ни миски гостю не пожалеют, на обетную похлебку всех позовут, лехтев он, не лехтев... По правде при такой-то традиции лехтев рядом с котлом такой похлебки нередко оказываются...
Да и посуде, что сейчас на столе - он знал - не всей до следующего вечера достоять, что побьют, что унесут, у себя дома разбить, и осколки закопать. "Чтобы смерть думала, что тут уже прошла и ходила подольше мимо", - он знал, говорили здешние люди, а у себя, в Этэрье, папа Мрэжек иной раз говорил с лехта Цюэ, спорили. Папа как всегда ворчал, что это никак не работает, это традиция, пожалуй, из безобидных. Цюэ легко отвечал, что если она помогает людям успокоиться и стабилизироваться, то свою роль она вполне выполняет, на что папа высказывался о нелюбви к бессмысленным подергушкам. Ралица все думал о посуде и делал еще шаг к столу...
…А на столе уже есть - хлеб и пироги и прощальная каша, только он, Ралица, не помнил, а есть ли у него право взять хоть что-то с этого стола, всяко должным будет подождать, пока начнется, пока совсем начнется... " И в такой-то суматохе, да после первой бочки, тут полдома исчезни, не найдут", - булькало пузырем со дна... И Ралица пытался понять, пытался добраться - где-то там за воротами, во дворе, и их телега и их еда, будет, что перехватить...
Но тут самого его перехватывали за плечо, незнакомая молодуха в яркой рубашке, на которой терялась траурная лента, да и молодуха была ну совсем нетраурной, улыбалась и прямо впихивала Ралице в руки мелкого, вот наверно под Somilat только родился, своего младшего, только-только в опояске. Ралица не понимал, младший лупал темными глазёнками, молодуха поясняла, с сильным выговором нижних, как бы не заречных селений - то-то незнакомая: "Возьми, лехтев, подержи, тебе хорошо, ему надо, от перепуга", - ну Ралице жалко не было, малой был легким и мягким, с пушком вокруг лысинки на затылке, а в щеку его комар укусил, здоровый волдырь такой... "Вот ща эта заречная взъестся, что ты на ее младшего уставился", - говорил себе Ралица, смотрел на молодуху, спрашивал, вроде, ну взял, а что делать-то, та улыбалась, говорила, ну скажите что-то хорошее, как вы умеете, да посмотрите... И Ралица расслаблялся, уютный был мелкий, решал и вправду посмотреть... Кажется, хороший и правда младший был, укорененный, не разглядел - вот на тот выдох, как нырнул, молодуха как хватанула его за волосы... пол-хвоста выдрала, не иначе. И как он еще с такого нежданчика мелкого не выпустил, Ралица и не знал, а та улыбалась, во все зубы, зубы были кривые: "Испугался? Вот и хорошо. Теперь запечатано", - и ну не пол-хвоста, но несколько волосин наматывала на палец. "Дура", - не удержался Ралица, та только шире заулыбалась, забирая мелкого: "Да не лайся ты, лехтев, я ж не со зла, надо так, заведено. Иди, лехтев, хочешь я тебе каши отсыплю, с тобой поделю"...
Не иначе какую-то связку из моей памяти молодуха-то выдернула, - смеялся потом Ралица. Понимая – конечно, дело было проще. Он мало спал, и за время сна практиковался в сложной работе, после которой - бывало, что долго - люди казались оглушающими, а здесь их было - и много, и громко, он мало ел, его - со дна - подгрызал непривычный вопрос - все называл себе Ралица потом, пытась допонять, почему то, что было до на этом вечере помнится так отдельно. А может, его тогда уже сдвинуло. А может - просто то, что случилось потом, расколотило - какой-никакой, но привычный мир - вот как тот горшок - и посыпалось, и так и лежит в голове - осколками.
Но точно, что сидел за столом, за общим столом, ел из общей посуды... Ну как, ел - в том моменте, что был, Ралица смотрел в миску, миска была щербатой, в миске была обетная похлебка, знал, надо доесть, пока не остыла, пока не поросла мелкими жиринками. Знал, что зверь для похлебки точно был старым, что хочет есть, а еда не лезет... Что может в черед, проторить путь голоду, попросить живанинки –папа Мрэжек сидел рядом, а где-то рядом с ним была и их, привезенная из Этэрье, бочечка. Не то, чтобы отец отказывал.
Но - думал Ралица, потом пытаясь вспомнить, как же оказался рядом с ними хозяин Свишек, уж не к их живанинке ли его поначалу привело. Он сидел точно не на своем месте, верхом на скамейке, перед миской с чужими объедками, держа в руках малую чарочку, чоканчик, под живанинку, и чарочка была ой, не первой, и беседа с лехта Мрэжеком была дольше, скорее-то... Ралица не слушал, а оглядываться - и тогда - да, оглядывался, и до того оглядывался, но Чешменки взгляд не находил... На ее старшего смотреть он не смотрел, устал за дорогу, но с того же и так мог сообразить, не пялясь - а тухлой груше, не иначе, полегчало, то ли полный стол и много живанинки сделали свое дело - хозяин Свишек прихлебывал, точно вино и легко вел разговор. И когда в нем начались эти слова, Ралица и подумать не мог, чем они закончатся.
- Видите, сосед, - говорил хозяин Свишек, глядя как лехта Мрэжек зачерпнул ложку, а теперь грызет кус мяса, - вам бы по совести полагалось за работу поросенком или овцой отдать. Только свиней у меня нет, и за последних биты, и овцы под расход теперь нет... Может, моей младшей возьмёте?
И мир остановился и грохнул. Как в пожарный колокол. Ралица смотрел - он как оглох, словно под тем колоколом и стоял... Как его старший не вставал - но очевидно выпрямился. На все слои. Настолько, что сейчас ой как верилось - в байки Этэрье, что рассказывали, впрочем, о здешних краях, о землях разумных - что как-то давно, еще когда Ралица вообще не родился, лехта Мрэжек сорвавшегося быка останавливал - словом, промеж рогов не понадобилось. Верилось - глядя на то, как за лехта Мрэжеком поднялось, сгустилось, встало плотно - и окатило...
А сказал его Старший просто. Тихо. Как ничего за ним не было:
- Очевидно, вы очень много выпили… сосед, - но это тоже было, и было – так…
Что хозяин Свишек - это было понятно - трезвел на глазах, вот сейчас, между выдохом и выдохом. Но улыбался - видел уставившийся Ралица, до которого доходило. Улыбался виновато и упрямо. И говорил - навстречу тому, что обрушивалось:
- Ну да, что скрывать-то - выпил, выпил и немало... Только знаете, сосед, я смотрю и замечаю... что моя младшая, да ваш, вот не знаю, какой, тот, что подмастерье, и сейчас с вами, день да день, а до сеновала подумают добраться... А какое там сено-то, в такую весну, горе одно... А так я скажу, что я бы и не возражал, - он говорил, а трезветь ему похоже не хотелось, он тянулся - к их бочонку, снова наполнить чарочку живанинкой...
А Ралица - по которому тоже пришлось волной, и он не сказал бы - насколько ненарочно, он точно знал, насколько был лехта Мрэжеку очевиден - и не раз уже - могло быть очевидным и то, что он никак не придумал... Ему нечем было сказать, куда там пришлось волной - его захлестнуло и уносило, и вот только четко казалось, что несло отчетливо наверх, туда, к небу... Но только не сверху, не с гребня волны, с тяжелым удивлением думал Ралица - а здесь, где вставала стена и били воды, то что сейчас знал этот противный человек, эта тухлая груша, те вероятные слои, что кишели, булькали, собирались у его вполне прочных корней, были... такими теплыми, простыми и живыми...
...человек не боялся, человек смотрел - в свое придуманное будущее. Он думал про поле, про старое поле, которое он с такими руками точно вспашет. И виноградники. Почему бы и не виноградники. А вдруг подарят и сделают. А если опять будет дрянное лето... Он думал о старом пастбище, о старом пастбище эс Этэрье - ну, ох, дорога, и через перевал, и эти овцы, и корова эта дурацкая, только и хорошо что мясо потом сытно поели… Но он сможет... тихо, не как нарушитель межи красться-то, жить вполсилы, а с правом.... по родичу... Плотно прикидывал - прямо траву было видно, на том пастбище. И камни. И туман над перевалом. (....это он не там зверя вытаскивая, спину-то надорвал?) Что Ралица, как бы его ни несла волна, вовсю удивился, что тут пол-выдоха только прошло, и человек... и хозяин Свишек все еще говорит. Придвигается, машет чарочкой, ритм речи отмечает - не зря, тот и прямо рвался приплясывать:
- А по самой правде, ничего скрывать не буду - и от того бы не возразил... Ну я не знаю, сосед, как у вас принято, есть ли - дары за "ушедшие руки", а у нас только очень приняты. А с вашим зерном и со всем, что рядом присудят, мы и засеемся и дальше пойдем, а к осени, если год устоится и даст - так и сами встанем...
- Пойдем... сосед, - приподнимаясь, властно - пока время все еще течет мимо –Ралица слышал, как медленно отзывается ему лехта Мрэжек. - Пойдем, хозяин Семьи Свишек. Пойдем, отдельно, потолкуем.
- А и то, пойдем, - отзывался хозяин Свишек, выпрямлялся... опасливо, тянулся еще с чарочкой к бочонку. Дотягивался. Отец смотрел - люди, наверное, тоже смотрели - и хозяин Свишек торопливо катился вслед. К своему дому.
Ралица не очень помнил, что вокруг где-то есть люди. До него - как он подумал, дотянулся только отцовский взгляд. Как он подумал - так, ненарочно, искра отлетела, бывает. Но он, Ралица, оказался далеко. На гребне волны...
Еще один кусок до Нового года положу точно спойлервсе будет хорошо
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
-
-
27.12.2018 в 15:19-
-
27.12.2018 в 15:26-
-
27.12.2018 в 15:30-
-
27.12.2018 в 15:42-
-
27.12.2018 в 15:46И вот то, что Свишек удумал - это хорошее как идея, про Чешменку, но то, от чего и для чего - ну грязно же...
-
-
27.12.2018 в 15:49-
-
27.12.2018 в 15:50-
-
27.12.2018 в 16:00-
-
27.12.2018 в 16:04Хотя Ралице вообще досталось - сначала пришлось упразднованного Свишека на телеге держать, потом непонятная дама его ощипала, а в итоге это...
-
-
27.12.2018 в 16:10-
-
27.12.2018 в 17:52а сеновал чо, констатация факта-
-
27.12.2018 в 18:24Равно как и ожидаемое "если бы" )))-
-
27.12.2018 в 20:53Не хотела бы я по ним работать по большей части...
-
-
27.12.2018 в 20:57Интересные очень детали быта и жизни, внутренний этнограф тащится.
Ещё вообще разные эмоции бродят, но я им слов не знаю, поэтому они просто есть и про задуматься о внезапное.
Как всегда, ура, что дождались проды, и теперь ждём дааальше)) Спасибо!!!
-
-
27.12.2018 в 22:32И почему в голову не приходит идея "поторговаться чтоб подешевле" - лехтев же и так много сделали того, что не должны были, понятно же, что не хотят шкуру драть, и символической платы достаточно будет?
Или тут с самого начала оплата - только предлог, а цель - как-то так зацепиться, чтобы получить право на ресурс от лехтев?
-
-
27.12.2018 в 23:15из пулемета?)
_Ир-Рианн_, ну какое есть... спасибо!
Lomelind, я пока не очень с мозгом, поэтому пока коротко - это традиционно обговоренный бартер. мноого лет назад
дальше отвечу, как найду голову
-
-
27.12.2018 в 23:34-
-
27.12.2018 в 23:50-
-
28.12.2018 в 00:00-
-
28.12.2018 в 00:39