NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
и я опять скажу, что это отлично работает как переключение башки
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
ну как там это - с точки зрения девушки, космодесантника, доспеха космодесантника...
так вот - с точки зрения Чешменки. прикладной этнографиимехом внутрь очередной кусок
Неровное - задумано, что происходит - еще будет, основной спойлер - у них все будет хорошо
***
....И просто это было нечестно. Обидно и нечестно. Почему здесь, теперь, и в первый день в этом доме... .
Чешменка проснулась рано. Даже не проснулась еще толком - то, что на дворе уже вот-вот и солнечные лучи, ее еще без памяти чуть не подняло с лежанки, как бы не едва задремавшую то, так пора уже - вставать, заводить огонь, кормить зверий двор, работать... что сегодня работать? "Так бы и дошла, - улыбалась она потом, - как бы не до самой печи..." - но остановилась раньше. Но лежанка непривычно спружинила под рукой, а между ней и краем лежанки оказалась... оказалась чужая нога. И все остальное. Ралица спал. А Чешменка совсем проснулась... и легла дальше. Не зная, и снова опасаясь - что она же не знает, как здесь заведено. Это, вот беда, было не единственным, что тут оказалось.
дальше?Так что лежала, думала, слушая - как поднимается солнце, как-то не оттуда – и покряхтывает, просыпаясь, незнакомый дом, и начинает звучать незнакомая жизнь - привычно звучать. Вон, проголосил, коротко и хрипло, обитатель птичьего двора, нового значит завели, после того, что ушел в похлебку. Кормить, небось, пришли, с утречка. Там и ворота запели, затрещали колокольчики, голоса заокликали - тоже ясно, весна только устоялась, люди своих зверей по ближним лугам погонят, неужто коров - вроде их у лехтев не бывало, даром ли им платить сыром и маслом принято-то было, козы, что ли? - о, вон и гуси заорали - и что-то еще затрещало, заскрипело, да так и продолжило скрипеть, непонятное, заунывно так: иииии - тук! Чешменка слушала, долго слушала, чтоб совсем не думать.
...а в доме-то сейчас подниматься птичий двор кормить пора бы была давно. Да стол убирать. За теми, кто проспался и кто проспался не очень. А она далеко и она не будет.
Все равно думала. Было обидно и нечестно. Почему она, почему сейчас и в таком доме? Доме... где есть тот, с кем хотела быть (...еще все здешние совсем подумают, что привез .негодящую.). Почему она и сейчас? Он ж большая, здоровая, на ней, как в Горичке говорили, поле вспахать можно.
…Да разве она и не пахала? Год за годом, три последних без продыху, от своего двора и тех коров, пока были, до чужого сада, с новых виноградников в огород, а там и на поле… И хорошо когда верхом на сноповязалке, а не как вот в последние годы… Как зевнут поле верхние - не им же убирать - приползет желтая повилика, ничего ее не берет, отраву, и солнце ей нипочем, перепутает колосья, никто в ее углы технику ломать не полезет, зря ли средства плачены, а спина своя - гни, подбирай - что зевнешь, из вашей доли высыплют, отработки дело такое, не сладкое есть, шелковое носить… А как разогнешься потом, сколько звезд в летнем небе увидишь – кому тебя спрашивать, у всех лето. Чем думала, когда своих рук в дом не привела? – вот в ушах звучало, было – а только это было до последних трех-то лет, в легкое время старший Свишек попрекал так, когда и земли, и зверей, и своих хлопот у них было...
Как совсем беда пришла, замолк: так и им мечтанные Свербеньки с Верхней Горички, и Расхватцы, с которыми в их Семье традиционнно роднились через каждого второго, влегкую до отца донесли. Что к той, кто второй год в отработках батрачит, со свадебным предложением никто не придет. Если уж вдруг попросит из милости взять со всем, что принесет - подумают. И еще двендацать раз подумают - в дом, где уже свекловицу ставят, поговаривают, кто войдет, кто оттуда заберет - а ну как их несчастье заразное?
"А горели бы они", - и вслух иной раз огрызалась Чешменка. В богатые-то годы и старшему было ясно, что Расхватцев средненький, тот, что возрастом вроде выходил, - средненький, при двоих-то старших, которым будут свои полосы земли делить, - когда сговариваться думал, и даже в дом войти подбивался, ясное дело на их низовые поля нацелился. Когда оттуда вода еще не ушла, ничего земля была, сладкая... Про поля нацелился - то старший Свишек думал, Чешменка сама - что этот-то, пегий, кроме своих свиней, жизни больше и не видит, а для чего всё богатеет не видать, но вот жизнь с ним будет ой хуже, чем у его рыжих ветчинных, разве что по осени не зарежут, и то как сказать. Так и отвечала, зря что ли старший занозой честил...
Старший Свишек в тучные годы хорохорился еще - что ну мало тебе ровни тут под твоё время выросло, год-другой - а там на ярмарки поедем, что купить, что продать, всем показаться, а может и понизу и к городским тебя сповадить удастся, как старшие ушли, поглядим. Только год-другой прошел, и стало - ох, не до ярмарок... Разве вот только дожить, как подрастут проглотики - до того, что дом на них оставить можно будет, и спускаться в услужение уходить.
Ну, было дело – и об этом думала, а что ж не думать? И так приходило, а в ближнюю минувшую зиму как на веревочке таскалось, что тут-то, ой, как ни пашешь, все зря, все как в прорву, что ни приноси в дом, как того ради ни работай чисто, спины ни гни почтительно - ни выслушивай терпеливо, что там говорят старшие владения между собой. Что они сказать могут. Что вот молодой народ счастливый пошел, в отработки идет, и все одно только о своей малой доле подумывает. То-то было в старые, добрые времена, когда работничкам хлеба с молодым вином хватало, и то не всем давали… Если языками чешут, значит, думают дать – стой, жди и слушай. В своем-то доме - вот как без старших зверей, без коровы остались, день ото дня все трудней становилось. А в спину шептались, она знала - говорили - что Семье Орсшевичей прилетело. Бог за своей землей и своими вещами как-никак, а присматривает, и того, кто руки тянет, не спросясь - по рукам-то и хряснет...
Те говорили, с чего зло брало - кто и сами-то в ту летнюю пору, где по верхним пастбищам гулял огонь, и с нижних, что не взяли звери, добирала жара - первыми подтвердить вылезли тихое предложение старшего Свишека - а не перегнать ли нам зверей туда, за перевал, долго ли? - в земли лехтев огонь не ходил, травы и воды там ну не то, чтобы прямо богато, но им ли выбирать... С лехтев сговариваться, понятно, стыд - о таком-то, но что сговариваться? - они о своих верхних землях помнят еле-еле, то-то, зверей у них немного, а потом - ну что они, в суд пойдут, за потраву? Вот тот четвертый Расхватцев оглодок самый меньшой, тогда про суд смеялся со старшим Свишеком, а потом и бегал глядеть, прибегал - говорил, что нет никого, и много зим не было, а травы во - до загривка.
Он же потом, по весне, в спину и первым лаял - что от Бога прилетело, что порченые. И добегался, близко вился, спускать бесштанным Чешменку не растили, шла как не видит, а потом развернулась скоренько - а зима была, шлепнулся, оглодок, в руки попался, пригрозила - что сейчас пасть ему заткнет и до речки докинет, по весне найдут, если рыбы не съедят. Зла была - ух - испугался, заскулил, что он-то что, все старшие говорят - что за то пастбище - так дело не делают - надо было богу найти, по кому придется, видно их и выбрали, что ж теперь... Столкнула паршивца, конечно, за ближайший забор, жаль не к навознице - и крепко думала...
Было, было, старший Свишек опасался выходить тогда, на пастбища-то лехтев своих зверей гнать опасался, велел тем, кто собрался, лишнего не говорить, зверей по предрассветью гнать. Но туда все гладко прошло. А обратно, вот с самого перевала, как спускались, по полусвету трогались, с фонарями шли, старший Свишек говорил - на их стороне дымом встретило, кто их знает, откуда... а там все четыре запретные бора по дороге, если туда огонь пришел, да с ветерком, это назад бежать, на скалы, если успеешь. Пока люди думали, пока спорили, звери, встревоженные не меньше, и выбились, рванули низом – мимо тропы, по склону, в самый лес. Пока собрали, пока согнали, пока поняли, что огонь не идет... Их Бесхвостая там и напоролась - в сумерках, по горам, по чужому лесу, мало ли. До дома дошла, думали еще, заживет, выздоровеет, но не случилось. Дед еще до специалиста с основной станции доходил, всех облаяв, тот уже сказал, что повреждения сильны, толком стоять не сможет, пользы не будет, пора зверю и людям на еду пойти, пока что есть осталось.
Дед тогда еще хорошо ходил,хорошо стоял, и все, что умел – хорошо делал. И учил ее, Чешменку, как здесь делать правильно, зверя на еду людям разбирать - где топориком, где ножичком, пройтись. Чтоб на еду старших зверей пускать - так у людей не каждый год бывает, не каждые и несколько лет.
А вот старший Свишек с того дня ходил хуже, на спину жаловался. Дед его лаял еще, что это поглядим, на весы не бросили, когда ему в спину вступило - когда корову, по чужим лесам шарясь, упустил, или когда шкуру продавать поехал, через два дня прибыл.
Чешменка сама что там было на дороге не видела, сзади, с младшими зверями, с овцами шли. Хорошо шли, до них и той тревоги с дымом не долетело. До нее бы дважды не долетело. Там легко было, помнила, как подвешивала на повозку то самое ведро, с которым по воду-то ходила, ну и все - то самое, улыбалась, как не в себя...
Ей-то эта потрава чужих земель - принесла свое счастье. Маленькое, тайное, краденое счастье. И сейчас... может быть, оно так и будет? - все и полностью ее. Если она сейчас сама его не сломает... уже не сломала? - откуда она знает, может, ей давно уже было пора вставать, будить? Но если ж все равно не встала - что гадать, что рыпаться? - отталкивала она. Ну надо ж так было - думала вслед (...а он спал) - и заводилась снова. И гнала от себя мысль... другую тащила наверх.
Что так с ней будет – онадумать не могла. Другое, куда деваться - думала. Ой, ведь еще в ту пору, когда она еще знать не знала и не задумывалась, сколько на ней пахать можно. И в погребе было как надо, и на зверьем дворе, и думала она, там, что вот сбор урожая, а за ним ярмарка, о бусках - стеклянных, с проблеском, зеленых, а то те-то, что есть, совсем детские… это сейчас с собой не забыла унести. А еще о золотой ниточке, какой праздничной рубашке по цветам подвышить, что тетка подарила. Что там было большего думать, работа, думай о ней, не думай, не сбежит...
А этот вот, такой живой, который потом еще будет лехтев Ралица, в тот первый раз ей и вообще все мысли умудрился перебить. Она ж... не сразу так побежала. Сначала вообще от поросят шла, наверх залезла, с подъемника корморезки поглядеть –ну а то, часто ли в Нижнюю Горичку добираются гости, да еще такие, о которых всякое разное разговаривают. Иногда и вообще – ух, сказочное. О лучших из лучших мастерах, из тех, что вроде люди-люди, а не совсем: лехтев. Колёсники, телегу пришли чинить. Любопытно же...
А он вот, вот Ралица, этот... лис-с-хвостом, как назло, только она высунулась, возьми да встань. Возок их, домашний, знакомый, тяжелый - и вот только плечом подпирать, поднимать, надо этому лехтев становиться было, а? Чтобы его, значит, старшему удобней было посмотреть, как там хлябает колесо, и снять его. И ох, что это было за плечо, что за спина... - он потом еще и наклонись, когда ему мастер Мрэжек - ну, этого-то она и знала – говорил, что на колесе нижние спицы посмотреть, не менять ли их пора - что за ноги были, что за зад, что за весь был... Что лучше не было. Ей только ой как было – хоть за оградку сброса того подъемника хватайся - аж дыхание перехватывает, коленки ватные, сердце вовсе не там бьется, хоть ляжь - и растекайся лужицей. Этот же - обнимет, хрупнешь, на руку посадит - не согнется, на вторую подсадит, до утра любить будет, не устанет...
Да, так и думала. А что ей было не думать? В самые свои золотые весны врастала, год-два и самая пора (это теперь-то, где те весны, допахалась, что же), и с праздников - уже не малая, никто не погонит, а что праздники, вот он - урожай, вот он, за ним, - виноград, обо всем до полуночи наливают, до рассвета пляшут, а кто с кем куда пошел - кому надо, видят, кому не надо – забудут, ну или драку заведут, то реже – мало ли в теплые ночи на двоих хороших мест? Если посчитать - так из "детей черешни", как раз к золотой весне после тех праздников поспевающих, как бы не каждый третий в Горичке - лишние руки, лишние выплаты, скажут в Семье, ругнутся у старосты, да зарегистрируют... Вон, даже и их младшие, проглотики, как в ту весну подгадали...
Да и к ней самой подходили, было уже недалече, в те сытые года, правда что в холода, в Somilat, когда носились, в шубах навыворот, с оческами во всю голову, по хозяевам - кто откупится, мяса там поднесет, а кто и чарочку-чоканчик, тем славу спеть, удачи пожелать…. Ну а кто ворота закрывает, тем и повалить их можно. Снег тогда валил, вздорному Рушковичу, с края Верхней Горички, в три слоя все ворота комьями в рост завалили. Потом, когда у бабки Ярчихи выпрошенное делили, пели да допивали - это вот еще один, по годам почти и удачный, Лютачка, Свербеньковский младший, только что вот-вот, а на полный год и четверть ее младше будет, в теплом уголку подловил, слова уже не очень складывал, но быстрей разрешения руками ей под рубашку все же не полез. А руки были мокрые, теплые, и весь такой мокрый - дрожали - и то, Свербеньки - они всей семьей какие-то непропеченые, а этого вовсе, как над рыбьим костями выкармливали - тощий, белесый. Так и подумала - это ж я его на руку посажу, на верхний сеновал водружу, во-он туда... Отпихнула необидно, не в сугроб же, сказала - ты подрасти пока. И плясать пошла. Хорошо плясали, пыль выколачивали...
...Знала еще: отцу и мамке, как поутру пришла, не сказалась. Выговорили бы. Как ни есть, а с их места думай - неплохого, глядишь, обидела. С их-то места считать, с места Семьи считать, пора - порой, и Лютачка выспеет, а Верхняя Горичка все повыше, а Свербеньки со старостой крепко знаются, с налоговым обозом ездят, ладно поля машиной пашут, уже виноград ей собирали, чудной такой... Год поплясать, другой - глядишь, если покрепче обнять да поплотней прижать, и самый непропеченный куда надо достанет - а там может и взять стоило бы, а то и пойти, это уж как рассчиталось бы...
Права была, что не сказалась. Потом и выговорили. Ладно, потом и сама думала. Вот той частью головы, что не про корни, не про то, как место в мире прочно, - а про землю, про городских коз, чудной текучий их сыр и длинную шерсть…Про то, что та чудная машинка на виноградниках ряд пройдет - как не бывало, пока три грозди собрать не успеешь, и спину не гни, и руки не особо. И было ей что подумать. Лютачка-то вырос, вот как бы не той же осенью уехал с обозом вниз - и приехал нескоро. Как болтали, так и узнали - Свербеньки своих детей могли учить не как все: должные зимы отбегал, свое прочитает, посчитает, подпишет - ну и ладно, а много старались, на что-то сильно сложное городское тратились. Лютачка старшему объездчику Властного глянулся, был в работу взят, в лето уже с патрулём приехал. Зарабатывал - за работу ему полагались выплаты, тем, чего в поле не растет. Привез в родной дом новых саженцев винограда и очередную смешную машинку. Что теперь под саженцы лунки тяпала, пыхтела, смешная. Потом говорили - не с них ли корневая куколка пошла. А если и не с них пошла, то не на них ли развилась, оскорбившись. Не любит земля таких, брезгующих своим местом – точно говорили.
А не далее как в совсем последнее минувшее лето - ехал Лютачка, помощник объездчика, проверять, что там в заповедном урочище между Треснутых скал, дошел дотуда огонь или нет. Огонь дошел. И нашел. То есть, дальше разное разговаривали: то ли что Треснутые скалы поймали Лютачку с другими в огненную ловушку, там тоже сосны, да со старых зимних лавин всякого сухого дерева несчитано. А еще говорили - может, и лихие люди, оттуда, из-за гор, из города, кому чужая беда на радость, на перепуганного лесного зверя самый лов, пожар все спишет - объездчиков-то и подкараулили, удачно, а что осталось - то и в новый пал сбросили, кому оно надо, след искать? Это вот болтали - потому что на место, где что-то от того Лютачки осталось, как раз местного эксперта звали, а кого, как не лехта Мрэжека. Его в Горичке потом Свербеньки за столом, не чинясь, угощали, вино в последнем колодце студили... А тот что, говорил, что след смерти не вовремя есть, что трещины нет - а если что и было, само затянулось, там такой огонь прошел - камни плавились. Если попросят - вообще и надо бы сделать, полагается, как малый год пройдет, проверить прийти, ну как там что посерьезнее - от неправильной смерти-то застряло... Только если оно и в самом деле так - это ж совсем мастера Туманных троп звать придется, это с вызовом... Таких, как лехта Мрэжек знает, среди Этэрье нет. А может и вообще в Ставиште нет. Вот как загнул, говорили. Властно.
Ох, нет, не к черным годам, а вот еще в ту весну, и лето за ней, когда первый раз-то мастера-колесники ушли, Чешменке подумать надо было - это лехта Мрэжеку, мастеру, уж по-правде, стоило бы вставать. Где-где, перед глазами, под те сказочки. Их же люди говорят о ком – правильно, о принадлежащих и божьих, о мастерах-лехта.
А и тогда глазами было видно, что тот рослый (...у которого ноги, плечи, спина – ах, и со спины… а там, глядишь, рябым не будет, кривым не будет, нечестно) - что он пока, так, подмастерье. А ей что с того было – засмотрелась, так еле с той корморезки слезла, и то, с верхнего двора старший Свишек звал. И в первый раз отлаял. Что что она распустёхой ходит, когда гости в доме - пусть себе переоденется и идет с угощением поможет. Гостям полагается, мастерам-колёсникам вдвое... чтоб снова столько зерна было, чтоб их работу крепко проверило. Дважды она себя просить не заставила, и сбегала, и косы переплела, и в лучшее платье влезла, жаркое, так что ж, и зашнуровалась...
И застряла поначалу вот вообще. Когда с водой прибежала, а этот выпрямился всего-то.
Ну а что, привыкла... что стать-то у них, у Оршевичей, такая... Ну, как старший Свишек лаял еще, это кому стать, а кому - оглобля вымахала, эй, достань галку с подкрылка, кто ж тебя, дочка-дочище, обнимать-то подпрыгнет? Вот и не привыкла голову поднимать, чтоб разглядеть - и как смотрит-то? А смотрел (ох какой рослый, вовсе не рябой, хорошо работой подмеченный, румяный, сероглазый) - а вот весь был. Там, где смотрел. Как ему кадушку с размаха на голову надели. Как не так себе девка перед ним встала, а прямо чудо из-за небесных гор какое... Тоже помнила, ой, долго… не каждый же раз увидишь, что вот вправду изумляются – как с небесных родников… она такая всплыла.
Что - а как было делать, в то и вцепилась, что на вороте висело, подразнилась. А даже не отдразнился, чудно было. Как сказала - так и побежал.
А еще это старший Свишек тоже... то ли виноват был, то ли помог. При гостях это он так себе гавкнул. И сказал тихо потом, в глаза, что порядку не знаешь (что на всякого кобеля привизгнешь, знаешь, не куснёт), ну так вон иди от гостей, не позорь перед чужими. Обидно было. А ввечеру перед всеми за столом так отлаял - и даже дед за него встал. Что ну нашла на ком свой норов - заполуденных слепней надоедливей - показывать, на лехтев. С любой стороны посмотри - глупо это. Глупо и дурно.И оттуда, что не по статусу разумным задирать Принадлежащих - а то можно подумать, вещи вправе ответить... И оттуда, что лехтев - они известно, непростые соседи, сочтут себя оскорбленными - а кто их знает, могут и ответить - возьмут, нырнут, и привяжут там, под водой, тень вздорной девки корнями к неудаче - бегай к ним потом, кланяйся, проси, чтобы отвязали... и это еще неизвестно, чем заплатить попросят.
Да-да, старший Свишек это говорил, уверенно так, прямо в ушах застряло, вот как пришлось к лехтев побежать - и всплыло вовсю. И потом еще отлаивал, одно твое счастье, что у лехтев и пареньки-кобельки умны, на вздорных девок не обижаются... так, чтобы утруждаться.
А вот не отлай он тогда, так спусти, кто бы то знал - поглазела бы и забыла, ну, хорош, так а мало ли их ходит? А вот как вздумали лаять и сказочки еще рассказывать... корнями не корнями, но - сами постарались, сами первой ниточкой привязали. Чтобы уж точно не забыла.
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
ну как там это - с точки зрения девушки, космодесантника, доспеха космодесантника...
так вот - с точки зрения Чешменки. прикладной этнографии
Неровное - задумано, что происходит - еще будет, основной спойлер - у них все будет хорошо
***
....И просто это было нечестно. Обидно и нечестно. Почему здесь, теперь, и в первый день в этом доме... .
Чешменка проснулась рано. Даже не проснулась еще толком - то, что на дворе уже вот-вот и солнечные лучи, ее еще без памяти чуть не подняло с лежанки, как бы не едва задремавшую то, так пора уже - вставать, заводить огонь, кормить зверий двор, работать... что сегодня работать? "Так бы и дошла, - улыбалась она потом, - как бы не до самой печи..." - но остановилась раньше. Но лежанка непривычно спружинила под рукой, а между ней и краем лежанки оказалась... оказалась чужая нога. И все остальное. Ралица спал. А Чешменка совсем проснулась... и легла дальше. Не зная, и снова опасаясь - что она же не знает, как здесь заведено. Это, вот беда, было не единственным, что тут оказалось.
дальше?Так что лежала, думала, слушая - как поднимается солнце, как-то не оттуда – и покряхтывает, просыпаясь, незнакомый дом, и начинает звучать незнакомая жизнь - привычно звучать. Вон, проголосил, коротко и хрипло, обитатель птичьего двора, нового значит завели, после того, что ушел в похлебку. Кормить, небось, пришли, с утречка. Там и ворота запели, затрещали колокольчики, голоса заокликали - тоже ясно, весна только устоялась, люди своих зверей по ближним лугам погонят, неужто коров - вроде их у лехтев не бывало, даром ли им платить сыром и маслом принято-то было, козы, что ли? - о, вон и гуси заорали - и что-то еще затрещало, заскрипело, да так и продолжило скрипеть, непонятное, заунывно так: иииии - тук! Чешменка слушала, долго слушала, чтоб совсем не думать.
...а в доме-то сейчас подниматься птичий двор кормить пора бы была давно. Да стол убирать. За теми, кто проспался и кто проспался не очень. А она далеко и она не будет.
Все равно думала. Было обидно и нечестно. Почему она, почему сейчас и в таком доме? Доме... где есть тот, с кем хотела быть (...еще все здешние совсем подумают, что привез .негодящую.). Почему она и сейчас? Он ж большая, здоровая, на ней, как в Горичке говорили, поле вспахать можно.
…Да разве она и не пахала? Год за годом, три последних без продыху, от своего двора и тех коров, пока были, до чужого сада, с новых виноградников в огород, а там и на поле… И хорошо когда верхом на сноповязалке, а не как вот в последние годы… Как зевнут поле верхние - не им же убирать - приползет желтая повилика, ничего ее не берет, отраву, и солнце ей нипочем, перепутает колосья, никто в ее углы технику ломать не полезет, зря ли средства плачены, а спина своя - гни, подбирай - что зевнешь, из вашей доли высыплют, отработки дело такое, не сладкое есть, шелковое носить… А как разогнешься потом, сколько звезд в летнем небе увидишь – кому тебя спрашивать, у всех лето. Чем думала, когда своих рук в дом не привела? – вот в ушах звучало, было – а только это было до последних трех-то лет, в легкое время старший Свишек попрекал так, когда и земли, и зверей, и своих хлопот у них было...
Как совсем беда пришла, замолк: так и им мечтанные Свербеньки с Верхней Горички, и Расхватцы, с которыми в их Семье традиционнно роднились через каждого второго, влегкую до отца донесли. Что к той, кто второй год в отработках батрачит, со свадебным предложением никто не придет. Если уж вдруг попросит из милости взять со всем, что принесет - подумают. И еще двендацать раз подумают - в дом, где уже свекловицу ставят, поговаривают, кто войдет, кто оттуда заберет - а ну как их несчастье заразное?
"А горели бы они", - и вслух иной раз огрызалась Чешменка. В богатые-то годы и старшему было ясно, что Расхватцев средненький, тот, что возрастом вроде выходил, - средненький, при двоих-то старших, которым будут свои полосы земли делить, - когда сговариваться думал, и даже в дом войти подбивался, ясное дело на их низовые поля нацелился. Когда оттуда вода еще не ушла, ничего земля была, сладкая... Про поля нацелился - то старший Свишек думал, Чешменка сама - что этот-то, пегий, кроме своих свиней, жизни больше и не видит, а для чего всё богатеет не видать, но вот жизнь с ним будет ой хуже, чем у его рыжих ветчинных, разве что по осени не зарежут, и то как сказать. Так и отвечала, зря что ли старший занозой честил...
Старший Свишек в тучные годы хорохорился еще - что ну мало тебе ровни тут под твоё время выросло, год-другой - а там на ярмарки поедем, что купить, что продать, всем показаться, а может и понизу и к городским тебя сповадить удастся, как старшие ушли, поглядим. Только год-другой прошел, и стало - ох, не до ярмарок... Разве вот только дожить, как подрастут проглотики - до того, что дом на них оставить можно будет, и спускаться в услужение уходить.
Ну, было дело – и об этом думала, а что ж не думать? И так приходило, а в ближнюю минувшую зиму как на веревочке таскалось, что тут-то, ой, как ни пашешь, все зря, все как в прорву, что ни приноси в дом, как того ради ни работай чисто, спины ни гни почтительно - ни выслушивай терпеливо, что там говорят старшие владения между собой. Что они сказать могут. Что вот молодой народ счастливый пошел, в отработки идет, и все одно только о своей малой доле подумывает. То-то было в старые, добрые времена, когда работничкам хлеба с молодым вином хватало, и то не всем давали… Если языками чешут, значит, думают дать – стой, жди и слушай. В своем-то доме - вот как без старших зверей, без коровы остались, день ото дня все трудней становилось. А в спину шептались, она знала - говорили - что Семье Орсшевичей прилетело. Бог за своей землей и своими вещами как-никак, а присматривает, и того, кто руки тянет, не спросясь - по рукам-то и хряснет...
Те говорили, с чего зло брало - кто и сами-то в ту летнюю пору, где по верхним пастбищам гулял огонь, и с нижних, что не взяли звери, добирала жара - первыми подтвердить вылезли тихое предложение старшего Свишека - а не перегнать ли нам зверей туда, за перевал, долго ли? - в земли лехтев огонь не ходил, травы и воды там ну не то, чтобы прямо богато, но им ли выбирать... С лехтев сговариваться, понятно, стыд - о таком-то, но что сговариваться? - они о своих верхних землях помнят еле-еле, то-то, зверей у них немного, а потом - ну что они, в суд пойдут, за потраву? Вот тот четвертый Расхватцев оглодок самый меньшой, тогда про суд смеялся со старшим Свишеком, а потом и бегал глядеть, прибегал - говорил, что нет никого, и много зим не было, а травы во - до загривка.
Он же потом, по весне, в спину и первым лаял - что от Бога прилетело, что порченые. И добегался, близко вился, спускать бесштанным Чешменку не растили, шла как не видит, а потом развернулась скоренько - а зима была, шлепнулся, оглодок, в руки попался, пригрозила - что сейчас пасть ему заткнет и до речки докинет, по весне найдут, если рыбы не съедят. Зла была - ух - испугался, заскулил, что он-то что, все старшие говорят - что за то пастбище - так дело не делают - надо было богу найти, по кому придется, видно их и выбрали, что ж теперь... Столкнула паршивца, конечно, за ближайший забор, жаль не к навознице - и крепко думала...
Было, было, старший Свишек опасался выходить тогда, на пастбища-то лехтев своих зверей гнать опасался, велел тем, кто собрался, лишнего не говорить, зверей по предрассветью гнать. Но туда все гладко прошло. А обратно, вот с самого перевала, как спускались, по полусвету трогались, с фонарями шли, старший Свишек говорил - на их стороне дымом встретило, кто их знает, откуда... а там все четыре запретные бора по дороге, если туда огонь пришел, да с ветерком, это назад бежать, на скалы, если успеешь. Пока люди думали, пока спорили, звери, встревоженные не меньше, и выбились, рванули низом – мимо тропы, по склону, в самый лес. Пока собрали, пока согнали, пока поняли, что огонь не идет... Их Бесхвостая там и напоролась - в сумерках, по горам, по чужому лесу, мало ли. До дома дошла, думали еще, заживет, выздоровеет, но не случилось. Дед еще до специалиста с основной станции доходил, всех облаяв, тот уже сказал, что повреждения сильны, толком стоять не сможет, пользы не будет, пора зверю и людям на еду пойти, пока что есть осталось.
Дед тогда еще хорошо ходил,хорошо стоял, и все, что умел – хорошо делал. И учил ее, Чешменку, как здесь делать правильно, зверя на еду людям разбирать - где топориком, где ножичком, пройтись. Чтоб на еду старших зверей пускать - так у людей не каждый год бывает, не каждые и несколько лет.
А вот старший Свишек с того дня ходил хуже, на спину жаловался. Дед его лаял еще, что это поглядим, на весы не бросили, когда ему в спину вступило - когда корову, по чужим лесам шарясь, упустил, или когда шкуру продавать поехал, через два дня прибыл.
Чешменка сама что там было на дороге не видела, сзади, с младшими зверями, с овцами шли. Хорошо шли, до них и той тревоги с дымом не долетело. До нее бы дважды не долетело. Там легко было, помнила, как подвешивала на повозку то самое ведро, с которым по воду-то ходила, ну и все - то самое, улыбалась, как не в себя...
Ей-то эта потрава чужих земель - принесла свое счастье. Маленькое, тайное, краденое счастье. И сейчас... может быть, оно так и будет? - все и полностью ее. Если она сейчас сама его не сломает... уже не сломала? - откуда она знает, может, ей давно уже было пора вставать, будить? Но если ж все равно не встала - что гадать, что рыпаться? - отталкивала она. Ну надо ж так было - думала вслед (...а он спал) - и заводилась снова. И гнала от себя мысль... другую тащила наверх.
Что так с ней будет – онадумать не могла. Другое, куда деваться - думала. Ой, ведь еще в ту пору, когда она еще знать не знала и не задумывалась, сколько на ней пахать можно. И в погребе было как надо, и на зверьем дворе, и думала она, там, что вот сбор урожая, а за ним ярмарка, о бусках - стеклянных, с проблеском, зеленых, а то те-то, что есть, совсем детские… это сейчас с собой не забыла унести. А еще о золотой ниточке, какой праздничной рубашке по цветам подвышить, что тетка подарила. Что там было большего думать, работа, думай о ней, не думай, не сбежит...
А этот вот, такой живой, который потом еще будет лехтев Ралица, в тот первый раз ей и вообще все мысли умудрился перебить. Она ж... не сразу так побежала. Сначала вообще от поросят шла, наверх залезла, с подъемника корморезки поглядеть –ну а то, часто ли в Нижнюю Горичку добираются гости, да еще такие, о которых всякое разное разговаривают. Иногда и вообще – ух, сказочное. О лучших из лучших мастерах, из тех, что вроде люди-люди, а не совсем: лехтев. Колёсники, телегу пришли чинить. Любопытно же...
А он вот, вот Ралица, этот... лис-с-хвостом, как назло, только она высунулась, возьми да встань. Возок их, домашний, знакомый, тяжелый - и вот только плечом подпирать, поднимать, надо этому лехтев становиться было, а? Чтобы его, значит, старшему удобней было посмотреть, как там хлябает колесо, и снять его. И ох, что это было за плечо, что за спина... - он потом еще и наклонись, когда ему мастер Мрэжек - ну, этого-то она и знала – говорил, что на колесе нижние спицы посмотреть, не менять ли их пора - что за ноги были, что за зад, что за весь был... Что лучше не было. Ей только ой как было – хоть за оградку сброса того подъемника хватайся - аж дыхание перехватывает, коленки ватные, сердце вовсе не там бьется, хоть ляжь - и растекайся лужицей. Этот же - обнимет, хрупнешь, на руку посадит - не согнется, на вторую подсадит, до утра любить будет, не устанет...
Да, так и думала. А что ей было не думать? В самые свои золотые весны врастала, год-два и самая пора (это теперь-то, где те весны, допахалась, что же), и с праздников - уже не малая, никто не погонит, а что праздники, вот он - урожай, вот он, за ним, - виноград, обо всем до полуночи наливают, до рассвета пляшут, а кто с кем куда пошел - кому надо, видят, кому не надо – забудут, ну или драку заведут, то реже – мало ли в теплые ночи на двоих хороших мест? Если посчитать - так из "детей черешни", как раз к золотой весне после тех праздников поспевающих, как бы не каждый третий в Горичке - лишние руки, лишние выплаты, скажут в Семье, ругнутся у старосты, да зарегистрируют... Вон, даже и их младшие, проглотики, как в ту весну подгадали...
Да и к ней самой подходили, было уже недалече, в те сытые года, правда что в холода, в Somilat, когда носились, в шубах навыворот, с оческами во всю голову, по хозяевам - кто откупится, мяса там поднесет, а кто и чарочку-чоканчик, тем славу спеть, удачи пожелать…. Ну а кто ворота закрывает, тем и повалить их можно. Снег тогда валил, вздорному Рушковичу, с края Верхней Горички, в три слоя все ворота комьями в рост завалили. Потом, когда у бабки Ярчихи выпрошенное делили, пели да допивали - это вот еще один, по годам почти и удачный, Лютачка, Свербеньковский младший, только что вот-вот, а на полный год и четверть ее младше будет, в теплом уголку подловил, слова уже не очень складывал, но быстрей разрешения руками ей под рубашку все же не полез. А руки были мокрые, теплые, и весь такой мокрый - дрожали - и то, Свербеньки - они всей семьей какие-то непропеченые, а этого вовсе, как над рыбьим костями выкармливали - тощий, белесый. Так и подумала - это ж я его на руку посажу, на верхний сеновал водружу, во-он туда... Отпихнула необидно, не в сугроб же, сказала - ты подрасти пока. И плясать пошла. Хорошо плясали, пыль выколачивали...
...Знала еще: отцу и мамке, как поутру пришла, не сказалась. Выговорили бы. Как ни есть, а с их места думай - неплохого, глядишь, обидела. С их-то места считать, с места Семьи считать, пора - порой, и Лютачка выспеет, а Верхняя Горичка все повыше, а Свербеньки со старостой крепко знаются, с налоговым обозом ездят, ладно поля машиной пашут, уже виноград ей собирали, чудной такой... Год поплясать, другой - глядишь, если покрепче обнять да поплотней прижать, и самый непропеченный куда надо достанет - а там может и взять стоило бы, а то и пойти, это уж как рассчиталось бы...
Права была, что не сказалась. Потом и выговорили. Ладно, потом и сама думала. Вот той частью головы, что не про корни, не про то, как место в мире прочно, - а про землю, про городских коз, чудной текучий их сыр и длинную шерсть…Про то, что та чудная машинка на виноградниках ряд пройдет - как не бывало, пока три грозди собрать не успеешь, и спину не гни, и руки не особо. И было ей что подумать. Лютачка-то вырос, вот как бы не той же осенью уехал с обозом вниз - и приехал нескоро. Как болтали, так и узнали - Свербеньки своих детей могли учить не как все: должные зимы отбегал, свое прочитает, посчитает, подпишет - ну и ладно, а много старались, на что-то сильно сложное городское тратились. Лютачка старшему объездчику Властного глянулся, был в работу взят, в лето уже с патрулём приехал. Зарабатывал - за работу ему полагались выплаты, тем, чего в поле не растет. Привез в родной дом новых саженцев винограда и очередную смешную машинку. Что теперь под саженцы лунки тяпала, пыхтела, смешная. Потом говорили - не с них ли корневая куколка пошла. А если и не с них пошла, то не на них ли развилась, оскорбившись. Не любит земля таких, брезгующих своим местом – точно говорили.
А не далее как в совсем последнее минувшее лето - ехал Лютачка, помощник объездчика, проверять, что там в заповедном урочище между Треснутых скал, дошел дотуда огонь или нет. Огонь дошел. И нашел. То есть, дальше разное разговаривали: то ли что Треснутые скалы поймали Лютачку с другими в огненную ловушку, там тоже сосны, да со старых зимних лавин всякого сухого дерева несчитано. А еще говорили - может, и лихие люди, оттуда, из-за гор, из города, кому чужая беда на радость, на перепуганного лесного зверя самый лов, пожар все спишет - объездчиков-то и подкараулили, удачно, а что осталось - то и в новый пал сбросили, кому оно надо, след искать? Это вот болтали - потому что на место, где что-то от того Лютачки осталось, как раз местного эксперта звали, а кого, как не лехта Мрэжека. Его в Горичке потом Свербеньки за столом, не чинясь, угощали, вино в последнем колодце студили... А тот что, говорил, что след смерти не вовремя есть, что трещины нет - а если что и было, само затянулось, там такой огонь прошел - камни плавились. Если попросят - вообще и надо бы сделать, полагается, как малый год пройдет, проверить прийти, ну как там что посерьезнее - от неправильной смерти-то застряло... Только если оно и в самом деле так - это ж совсем мастера Туманных троп звать придется, это с вызовом... Таких, как лехта Мрэжек знает, среди Этэрье нет. А может и вообще в Ставиште нет. Вот как загнул, говорили. Властно.
Ох, нет, не к черным годам, а вот еще в ту весну, и лето за ней, когда первый раз-то мастера-колесники ушли, Чешменке подумать надо было - это лехта Мрэжеку, мастеру, уж по-правде, стоило бы вставать. Где-где, перед глазами, под те сказочки. Их же люди говорят о ком – правильно, о принадлежащих и божьих, о мастерах-лехта.
А и тогда глазами было видно, что тот рослый (...у которого ноги, плечи, спина – ах, и со спины… а там, глядишь, рябым не будет, кривым не будет, нечестно) - что он пока, так, подмастерье. А ей что с того было – засмотрелась, так еле с той корморезки слезла, и то, с верхнего двора старший Свишек звал. И в первый раз отлаял. Что что она распустёхой ходит, когда гости в доме - пусть себе переоденется и идет с угощением поможет. Гостям полагается, мастерам-колёсникам вдвое... чтоб снова столько зерна было, чтоб их работу крепко проверило. Дважды она себя просить не заставила, и сбегала, и косы переплела, и в лучшее платье влезла, жаркое, так что ж, и зашнуровалась...
И застряла поначалу вот вообще. Когда с водой прибежала, а этот выпрямился всего-то.
Ну а что, привыкла... что стать-то у них, у Оршевичей, такая... Ну, как старший Свишек лаял еще, это кому стать, а кому - оглобля вымахала, эй, достань галку с подкрылка, кто ж тебя, дочка-дочище, обнимать-то подпрыгнет? Вот и не привыкла голову поднимать, чтоб разглядеть - и как смотрит-то? А смотрел (ох какой рослый, вовсе не рябой, хорошо работой подмеченный, румяный, сероглазый) - а вот весь был. Там, где смотрел. Как ему кадушку с размаха на голову надели. Как не так себе девка перед ним встала, а прямо чудо из-за небесных гор какое... Тоже помнила, ой, долго… не каждый же раз увидишь, что вот вправду изумляются – как с небесных родников… она такая всплыла.
Что - а как было делать, в то и вцепилась, что на вороте висело, подразнилась. А даже не отдразнился, чудно было. Как сказала - так и побежал.
А еще это старший Свишек тоже... то ли виноват был, то ли помог. При гостях это он так себе гавкнул. И сказал тихо потом, в глаза, что порядку не знаешь (что на всякого кобеля привизгнешь, знаешь, не куснёт), ну так вон иди от гостей, не позорь перед чужими. Обидно было. А ввечеру перед всеми за столом так отлаял - и даже дед за него встал. Что ну нашла на ком свой норов - заполуденных слепней надоедливей - показывать, на лехтев. С любой стороны посмотри - глупо это. Глупо и дурно.И оттуда, что не по статусу разумным задирать Принадлежащих - а то можно подумать, вещи вправе ответить... И оттуда, что лехтев - они известно, непростые соседи, сочтут себя оскорбленными - а кто их знает, могут и ответить - возьмут, нырнут, и привяжут там, под водой, тень вздорной девки корнями к неудаче - бегай к ним потом, кланяйся, проси, чтобы отвязали... и это еще неизвестно, чем заплатить попросят.
Да-да, старший Свишек это говорил, уверенно так, прямо в ушах застряло, вот как пришлось к лехтев побежать - и всплыло вовсю. И потом еще отлаивал, одно твое счастье, что у лехтев и пареньки-кобельки умны, на вздорных девок не обижаются... так, чтобы утруждаться.
А вот не отлай он тогда, так спусти, кто бы то знал - поглазела бы и забыла, ну, хорош, так а мало ли их ходит? А вот как вздумали лаять и сказочки еще рассказывать... корнями не корнями, но - сами постарались, сами первой ниточкой привязали. Чтобы уж точно не забыла.
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
-
-
13.01.2019 в 01:00-
-
13.01.2019 в 01:23-
-
13.01.2019 в 01:45-
-
13.01.2019 в 02:01-
-
13.01.2019 в 02:27-
-
13.01.2019 в 02:39Вроде ж получила всё, что хотела, и никому из своих от того плохо не стало, всем только лучше же.
-
-
13.01.2019 в 07:13При том, что головой-то знаешь: есть там того, что мы хором считаем жесть и жуть. Правда туда мы еще не доехали... и вот интересно будет
-
-
13.01.2019 в 07:15А вообще - в следующей части
-
-
13.01.2019 в 08:27-
-
13.01.2019 в 11:05Хотя со стороны читателя тоже задорно так делить, где объективно жесть, а где то, что жесть лично для меня.
-
-
13.01.2019 в 22:56А вот интересно, с разводами в этом месте как?
Т.е. если действительно обнаружат, что взяли ну совсем негодную - обратно вернуть технически могут, ну, если не лехтев а соседи взяли, или всё уже, дело сделано и без вариантов?
-
-
14.01.2019 в 00:34-
-
14.01.2019 в 18:20firnwen, нну... в общем будет