NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
тридцать восемь
тридцать девять
сорок
сорок один
сорок два
сорок три
ну это... второй кусок про свинью
дальше будет про ярмарку, а потом начнется
Про свинью Чешменка третью уха слушала: вспыхнула, сообразив - хорошо орала, Цюэ-то слышал. Хотя Цюэ под любой грохот может спать, знала. И на любой звук, вроде писка мелкой, еще не переросшего в звук - просыпаться.
Ралица, похоже, еще раз принюхивался к запаху свиньей запарки. Мялся. Чешменка думала - ей повезло, она-то точно знала, с чего начинать:
- Младшая у Цватанки спит. Со зверьем разберусь - будить пойду. дальшеТам вчера думала ложиться. Если бы Цватанка, что вы вернулись, не углядела, - и видела, что Ралица вот готовится - разворачиваться, всем жестом изображать извинения... А на нее, Чешменку, медленно, как вода, находило понимание - ох, Цюэ, чтоб его, и в самом деле знал, что надо выждать. - Пойдем? Я очень испугалась, хороший мой. И сейчас боюсь. И что так среди людей бывает, вот прямо здесь. Даже у этих, за Марицей...
- Противно оно. Всё, - вернул Ралица. И его прорвало. - Знаешь, вот пока работаешь. Не очень страшно, но всё противно. Это чуешь, хорошо, как насрали. За что, вроде прочное, схватишься, а оно тухляк, подгнило. Люди там... ой, какие люди... нас боятся, и всего боятся, знать не хочу, чего боятся. Думаю, того - что все всё знают, а кто рот откроет, тот сам проснуться не успеет, как в дровяном сарае придушенным лежать будет, со всей семьей. Вот и смотрят глазами на затылок: ничего не было, ничего не видьте, как мы не видели, мы-то думали они в ночь снялись и уехали все, что не видал никто... Резво думали:зверей, небось, за день разобрали. Мертвые еще в сарае лежали, это потом везли-грузили, и тоже никто ничего. И все эти никто стоят и смотрят, и плюнуть бы... А папа Мрэжек что, говорит, работа, он шов ведет, ты за ним иди, лишнего не думай, до самого рапорта о недолжных смертях. И о карантинных территориях, которые теперь местным тут и самим нарушать не стоит, и зверей не гонять. И когда за нами присылать, если что. Ну а старшие их что, слушают, боятся, благодарность подносят… - здесь он запнулся. И подробный извиняющийся жест был еще раз. – Поили, это правда. Сначала, когда мы работу закрыли, потом когда мёртвых проводили. Мы только и провожали: ну, староста был, да любопытных слегка сползлось. Пироги смели - мы еще только-только тропу свернули. А бочки оставили. Поили. Как должно. Ну… ой, дрянью поили. Той, что с медком и дрожжами и из опилок сварить можно. Только вечером себя не вспомнишь, утром всю жизнь возненавидишь. Круг за кругом подносили... против обычая - отказаться... Ну, я что мог, то под рукав подливал, я ж хоть доехать хотел, - и тут Ралица примерялся очередной раз виновато развести руками, и смял жест. – Ты… никак запах угадала? - и подгреб под руку. Подошла. Заговорила.
- Я испугалась, хороший мой. Я вся перепугалась и разозлилась. А как бы... ты так и уснул, а? Вот все хорошо, что вернулась. И что поорала, - Чешменку сгребли и Чешменка дышала. Не пахнет гадостью. Ралицей пахнет. И распаренным зерном еще. И маслом старым - от ремня. - Но так ведь... тебе так больше не придется?
Он не отпустил, нет. Так, выдохнул - и поднапрягся:
- Придётся, Чешменка. Я говорил, - шевельнулась посмотреть, сбился. - Цюэ вот... полную правду говорит, раньше еще: прятать негодную смерть, это как труп пытаться в колодце притопить. Из которого всей деревней пьют. Там такая земля и корни этой земли, что плюнь - расползётся. А теперь нам три жизни бегать. Проверять - что туда и кем поживиться приплывёт.
- Да гори они все, - вернула Чешменка. (...Ралица напрягался, и вот там, где держал, обнимая, как раз - вспоминал себя ледяной гвоздь. Что его могут и насовсем забрать. Жёгся. Было больно.) - И эти Клопогонники с их запретными полями, и все, вплоть до Марицы. Ну где они, и где мы?
…Нет, Ралица ее не отпустил. Просто за ним всегда были горы. И сейчас были. Как весь Старший Великан Старого Плато встал за его спиной и смотрел. И из глаз снег сыпался.
- Рядом, Чешменка. На одной земле. В дне пути. Мы ж не в отдельных... горшках живём. У них по шву треснет - так с новым приливом - по трещине, а это и наверх, и к нам, брызгами, всякая мерзость поплывёт, искать, где ей еще всплыть.
Ей было страшно - знала Чешменка. Еще знала - что как в голове звенело - от того, что ледяной этот гвоздь никуда не делся, а тут и от Ралицы снегом посыпало. Ничего не остыло и остыть не могло. И да, она знала, что делает: она боялась. И злилась. Когда вслед высказывала Ралице:
- Да что хоть за мерзость-то ты все называешь? Хоть чего бояться-то?
"Показать?" - помнила она, перехватил вопрос Ралица. Ну и что в лицо ему стряхнула - "показывай" - помнила тоже. А потом заскользила вниз.
...Ралицы не стало, ее не стало, ничего не стало. Но было страшно - в непонятном, скользящем, плывучем, мутном, словно на нее давно обрушилась вся вода мира, и насовсем. Вдохнуть - она и не может, и нечем… А из мутного, где она так беспомощна, что словно ее и никогда не было, сейчас всплывет - липкое, гадкое - и ее насовсем съест.
Но всплыл Ралица. Насмерть перепуганный Ралица. Держал ее - ох, прочно, синяки потом были. Передняя комната дома Цюэ всплыла. То еще, что выдоха два между прошло: у Цюэ там какая-то его странная измерительная вертушка проворачивалась, зачем-то понимала Чешменка, лепесток той вертушки видела, и вот как вынырнула.
Странно мысли тянулись: как не успевали. Как еще извне, через сеть, говорил (... вытягивал) перепуганный Ралица:
- Чешменка! Ты... здесь... Да. Целиком здесь... - пальцами проверял. Дышал. Запарка еще теплом пахла. - Ноги... чувствуешь?
- Да... погоди, пойму, - переступила, поняла - да, чувствует. - Что... что это было?
- Гадость, - выдохнул Ралица. Еще раз выдохнул. - Прости придурка, Чешменка. Я... понять забыл, что ты ну... ни разу не брала этого. Не ныряла. На ближайший слой. Совсем забыл. Показать поспешил. Дурак.
- Да я вот, чего уж. Целая. И не сильно что поняла. Только... очень страшно было, - начала Чешменка, только Ралица еще продолжал, сбивался:
- Как в детстве привык дразниться... - говорил он и до Чешменки доходило. На нее наступало. Вот хлёбово - свинью кормить, вот такой прочный Ралица, которого попросить руку отпустить, вот здесь поняла, как сильно держит. Где-то там, значит, люди, у которых могут пятерых убить...с то ли вот-вот родившимся, то ли вообще не рождённым. А где-то рядом, у Цватанки их Пляничка спит, спит еще, до "самого утреннего круга" у Цватанки и птица не встаёт...
- Наша младшая... тоже будет? - собралось у Чешменки. Сказала. Попросить не успела. Ралица руку убрал. Еще выдохнул.
- Она же... от меня родилась, - сказал. - Значит, лехтев. Значит, будет. У нас так каждый должен уметь. Как... детское имя будет...
- Всякий, не иначе? - Чешменка удерживала, что еще бурлило, не доваривалось. Чешменка главное держала, что держалось. Если после первого детского... так в свои звёздные она справится? – Ладно. Меня сможешь научить? Я смогу? Если нашу младшую... наших младших надо будет учить, мне же надо будет понимать, - говорила она, а Ралица уже начинал говорить дальше.
- Я... - а по Ралице видно было, что он снова пугается. - Чешменка, я не знаю. Как правильно учить. Я привык... что это... то, что всегда со всеми бывает, - он искал, он искал долго и нашел. - Ты, знаешь, лехта Цватанку спроси. Она у нас... всех учить продолжала. Х'рошечка тоже может. Но она... страшно.
- Поняла, - хмурилась Чешменка, смотрела в ведро со свиной запаркой, а вот-вот и выдыхать перестанет, остынет. - Я тоже сюда приписана. К лехтев. И я говорю: я выучусь. Тогда еще раз спрошу. А пока пойду свинью кормить. А то вам опять забор чинить. Если разнесет, - ну а там что, подняла ведро и пошла. Оглядываться не стала.
Жирная еще не орала, но заждаться - заждалась. К загородке примеривалась. Свиней Цюэ тоже держал чудных, чёрных, вислопузых, и гладких - если маслом натереть, как в зеркало смотрись. Щетины с них, конечно, вовсе нет, но кожа хорошая, мастера говорят, вот хоть красильщики. "А какая груди-инка, - помнила Чешменка, как тянет Цюэ и чавкает. И обещал тогда еще. - Одного точно закопчу, попробуем".
Ну - и накрыло - дальше знала Чешменка. Вот когда та жирная глядела-то, а она злая, Чешменка и смотрела, как там загородка. Для лысых своих Цюэ свинарник такой выстроил, теплый - иные бы люди и поменялись, но жрать жирная на улицу ходит. А не успеют с любимой жратвой, загородку и вывернуть попытается. А не совсем не успеют - так вот как сейчас - чавкнет, чавкнет, да через загородку, пока бородатых кормишь, визжать начнет, боком стенку подталкивая. Где, мол, тебя, смешанный с говном, носило? - на их свинячьем.
Разные разумные - по-своему ценные для нее разумные - думали потом, куда - посылает их Чешменка подумать и пореветь на свинью. А Чешменка знала, и рассказать могла - туда, в Этэрье, в зябкий, только-только рассветный, холод... Где она слушала, как отрывается от кормушки, и ругается на нее, густым мерзким визгом, гладкая, жирная свинья, а Чешменка смотрит - на сующийся между загородкой и каменной стенкой загона пятак - а этим что дают, вкуснее? И визжала, ругаясь - "как бабка Мячка", - еще подумала Чешменка. А там и высказала жирной, понесло же: "Ничего-ничего, и у тебя будут свои дети... И этих детей мы тоже съедим"...
Ну, а дальше что - накрыло. Рыдала. Взахлеб, без голоса. Думала, долго, всю жизнь. И что сюда бы посылать - тех, кто говорит... что об такую жизнь только сказки рассказывать - тоже думала. Потом. Ну - и потому, что с хорошим концом получилось. Ралица за ней, конечно, шел - крался - и конечно, сгреб... Усмехался потом, что - оклемался, так и шел лесину примерять, ну да, к свинарнику - зря ли Цюэ говорит, что сельское хозяйство - дело нестабильное, все время что-то да пытается подгнить и отвалиться. А она ничего не говорила - вот до того, как про свинью шутить начала. Ну, а первый ли раз она в Ралицу выплакивалась?
За младшей вместе уже пошли. А дальше что - всё было. Младшую забрали вовремя - проснуться успела, понять, стоит ли расхныкаться - нет. Лехта Цватанка - вопреки - а ой, бывшим опасениям Ралицы, на неловкий вопрос Чешменки - а это возможно... научить ее вот тому, чему раньше учатся лехтев - только щедро, урча, рассмеялась: "О, я выиграла первый спор у Колишны - что до тебя скоро дойдет: все, что до звания - в общем, ремесло. С малых лет проще, и то правда, но ничего-ничего, потихонечку и тебя перегнём. А ты что Цюэ не спросил?" - спрашивала она уже Ралицу и тот сначала говорил: "Убежал Цюэ. Со старостой советоваться. У нас тут... источник долговременной работы... протёк, - а потом, не успела Цватанка посчитать, спрашивал. - А что Цюэ?" "Ну так он последовательную разработанную методику знает, - выпевала в ответ Цватанка. - А не наше - по необходимости, чем попало - может с ним и проще будет, - смотрела потом на Чешменку и продолжала. - Да ты не опасайся, я еще второй спор выиграю, а то ж. Что ты - вы - все отлично, без лишних дыр освоите. Я медик Этэрье, девочка, я должна знать, что у нас все получится. А теперь? – поворачивалась она к Ралице, - ты говори - что у нас где за говнотечку выбило, и не пора ли мне к Мрэжеку наведаться, и заодно тебя обследоваться загнать?" "Пора..." - ворчала Чешменка, но понимала, что ей сейчас отвлекаться на сложную задачу - мелкой объяснить, что нельзя хвататься за нож старшей Цватанки - да, и тех ягодок тоже нельзя - и избежать хотя бы половины звука.
Жирная у Цюэ - в их обычное свинячье время, близ срока Тех-кто-ломает-лед - родила поросят, почти восьмерых. "Для этой породы много", - говорил Цюэ. Но восьмой родился заморышем и круга дней не протянул, остальные же выжили. Верещали, откармливались. Троих на скотьей ярмарке под осень, Цюэ со старостой: "Обменяли превыгодно, на тележку топлива и два десятка батарей", - говорил Цюэ. "Расплодят, - продолжал еще потом. - Этих я знаю, голова есть, руки хорошие, с лехтев, вон, меняются - расплодят". Хвостатую, дочку Жирной, себе оставили, больше не меньше, лето хорошее, еще вырастут. Ну а оставшихся безымянными - тех, понятно, к Утру Года пустили на еду, и свое обещание закоптить и угостить Цюэ выполнил. И их коптильню из старой бочки заодно строить как, показал. Помнила - ворчал, что "не продам - подавятся". Вот до самого Somilat Чешменка помнила, где сидела, ребрышко обгладывала, так до кости, чтоб уже и собакам на зависть, поддразнивала Цюэ, что такое только в город возить, статусным менять - сытный Somilat, ну, как в сказке, в лисьей стране.
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
тридцать восемь
тридцать девять
сорок
сорок один
сорок два
сорок три
ну это... второй кусок про свинью

Про свинью Чешменка третью уха слушала: вспыхнула, сообразив - хорошо орала, Цюэ-то слышал. Хотя Цюэ под любой грохот может спать, знала. И на любой звук, вроде писка мелкой, еще не переросшего в звук - просыпаться.
Ралица, похоже, еще раз принюхивался к запаху свиньей запарки. Мялся. Чешменка думала - ей повезло, она-то точно знала, с чего начинать:
- Младшая у Цватанки спит. Со зверьем разберусь - будить пойду. дальшеТам вчера думала ложиться. Если бы Цватанка, что вы вернулись, не углядела, - и видела, что Ралица вот готовится - разворачиваться, всем жестом изображать извинения... А на нее, Чешменку, медленно, как вода, находило понимание - ох, Цюэ, чтоб его, и в самом деле знал, что надо выждать. - Пойдем? Я очень испугалась, хороший мой. И сейчас боюсь. И что так среди людей бывает, вот прямо здесь. Даже у этих, за Марицей...
- Противно оно. Всё, - вернул Ралица. И его прорвало. - Знаешь, вот пока работаешь. Не очень страшно, но всё противно. Это чуешь, хорошо, как насрали. За что, вроде прочное, схватишься, а оно тухляк, подгнило. Люди там... ой, какие люди... нас боятся, и всего боятся, знать не хочу, чего боятся. Думаю, того - что все всё знают, а кто рот откроет, тот сам проснуться не успеет, как в дровяном сарае придушенным лежать будет, со всей семьей. Вот и смотрят глазами на затылок: ничего не было, ничего не видьте, как мы не видели, мы-то думали они в ночь снялись и уехали все, что не видал никто... Резво думали:зверей, небось, за день разобрали. Мертвые еще в сарае лежали, это потом везли-грузили, и тоже никто ничего. И все эти никто стоят и смотрят, и плюнуть бы... А папа Мрэжек что, говорит, работа, он шов ведет, ты за ним иди, лишнего не думай, до самого рапорта о недолжных смертях. И о карантинных территориях, которые теперь местным тут и самим нарушать не стоит, и зверей не гонять. И когда за нами присылать, если что. Ну а старшие их что, слушают, боятся, благодарность подносят… - здесь он запнулся. И подробный извиняющийся жест был еще раз. – Поили, это правда. Сначала, когда мы работу закрыли, потом когда мёртвых проводили. Мы только и провожали: ну, староста был, да любопытных слегка сползлось. Пироги смели - мы еще только-только тропу свернули. А бочки оставили. Поили. Как должно. Ну… ой, дрянью поили. Той, что с медком и дрожжами и из опилок сварить можно. Только вечером себя не вспомнишь, утром всю жизнь возненавидишь. Круг за кругом подносили... против обычая - отказаться... Ну, я что мог, то под рукав подливал, я ж хоть доехать хотел, - и тут Ралица примерялся очередной раз виновато развести руками, и смял жест. – Ты… никак запах угадала? - и подгреб под руку. Подошла. Заговорила.
- Я испугалась, хороший мой. Я вся перепугалась и разозлилась. А как бы... ты так и уснул, а? Вот все хорошо, что вернулась. И что поорала, - Чешменку сгребли и Чешменка дышала. Не пахнет гадостью. Ралицей пахнет. И распаренным зерном еще. И маслом старым - от ремня. - Но так ведь... тебе так больше не придется?
Он не отпустил, нет. Так, выдохнул - и поднапрягся:
- Придётся, Чешменка. Я говорил, - шевельнулась посмотреть, сбился. - Цюэ вот... полную правду говорит, раньше еще: прятать негодную смерть, это как труп пытаться в колодце притопить. Из которого всей деревней пьют. Там такая земля и корни этой земли, что плюнь - расползётся. А теперь нам три жизни бегать. Проверять - что туда и кем поживиться приплывёт.
- Да гори они все, - вернула Чешменка. (...Ралица напрягался, и вот там, где держал, обнимая, как раз - вспоминал себя ледяной гвоздь. Что его могут и насовсем забрать. Жёгся. Было больно.) - И эти Клопогонники с их запретными полями, и все, вплоть до Марицы. Ну где они, и где мы?
…Нет, Ралица ее не отпустил. Просто за ним всегда были горы. И сейчас были. Как весь Старший Великан Старого Плато встал за его спиной и смотрел. И из глаз снег сыпался.
- Рядом, Чешменка. На одной земле. В дне пути. Мы ж не в отдельных... горшках живём. У них по шву треснет - так с новым приливом - по трещине, а это и наверх, и к нам, брызгами, всякая мерзость поплывёт, искать, где ей еще всплыть.
Ей было страшно - знала Чешменка. Еще знала - что как в голове звенело - от того, что ледяной этот гвоздь никуда не делся, а тут и от Ралицы снегом посыпало. Ничего не остыло и остыть не могло. И да, она знала, что делает: она боялась. И злилась. Когда вслед высказывала Ралице:
- Да что хоть за мерзость-то ты все называешь? Хоть чего бояться-то?
"Показать?" - помнила она, перехватил вопрос Ралица. Ну и что в лицо ему стряхнула - "показывай" - помнила тоже. А потом заскользила вниз.
...Ралицы не стало, ее не стало, ничего не стало. Но было страшно - в непонятном, скользящем, плывучем, мутном, словно на нее давно обрушилась вся вода мира, и насовсем. Вдохнуть - она и не может, и нечем… А из мутного, где она так беспомощна, что словно ее и никогда не было, сейчас всплывет - липкое, гадкое - и ее насовсем съест.
Но всплыл Ралица. Насмерть перепуганный Ралица. Держал ее - ох, прочно, синяки потом были. Передняя комната дома Цюэ всплыла. То еще, что выдоха два между прошло: у Цюэ там какая-то его странная измерительная вертушка проворачивалась, зачем-то понимала Чешменка, лепесток той вертушки видела, и вот как вынырнула.
Странно мысли тянулись: как не успевали. Как еще извне, через сеть, говорил (... вытягивал) перепуганный Ралица:
- Чешменка! Ты... здесь... Да. Целиком здесь... - пальцами проверял. Дышал. Запарка еще теплом пахла. - Ноги... чувствуешь?
- Да... погоди, пойму, - переступила, поняла - да, чувствует. - Что... что это было?
- Гадость, - выдохнул Ралица. Еще раз выдохнул. - Прости придурка, Чешменка. Я... понять забыл, что ты ну... ни разу не брала этого. Не ныряла. На ближайший слой. Совсем забыл. Показать поспешил. Дурак.
- Да я вот, чего уж. Целая. И не сильно что поняла. Только... очень страшно было, - начала Чешменка, только Ралица еще продолжал, сбивался:
- Как в детстве привык дразниться... - говорил он и до Чешменки доходило. На нее наступало. Вот хлёбово - свинью кормить, вот такой прочный Ралица, которого попросить руку отпустить, вот здесь поняла, как сильно держит. Где-то там, значит, люди, у которых могут пятерых убить...с то ли вот-вот родившимся, то ли вообще не рождённым. А где-то рядом, у Цватанки их Пляничка спит, спит еще, до "самого утреннего круга" у Цватанки и птица не встаёт...
- Наша младшая... тоже будет? - собралось у Чешменки. Сказала. Попросить не успела. Ралица руку убрал. Еще выдохнул.
- Она же... от меня родилась, - сказал. - Значит, лехтев. Значит, будет. У нас так каждый должен уметь. Как... детское имя будет...
- Всякий, не иначе? - Чешменка удерживала, что еще бурлило, не доваривалось. Чешменка главное держала, что держалось. Если после первого детского... так в свои звёздные она справится? – Ладно. Меня сможешь научить? Я смогу? Если нашу младшую... наших младших надо будет учить, мне же надо будет понимать, - говорила она, а Ралица уже начинал говорить дальше.
- Я... - а по Ралице видно было, что он снова пугается. - Чешменка, я не знаю. Как правильно учить. Я привык... что это... то, что всегда со всеми бывает, - он искал, он искал долго и нашел. - Ты, знаешь, лехта Цватанку спроси. Она у нас... всех учить продолжала. Х'рошечка тоже может. Но она... страшно.
- Поняла, - хмурилась Чешменка, смотрела в ведро со свиной запаркой, а вот-вот и выдыхать перестанет, остынет. - Я тоже сюда приписана. К лехтев. И я говорю: я выучусь. Тогда еще раз спрошу. А пока пойду свинью кормить. А то вам опять забор чинить. Если разнесет, - ну а там что, подняла ведро и пошла. Оглядываться не стала.
Жирная еще не орала, но заждаться - заждалась. К загородке примеривалась. Свиней Цюэ тоже держал чудных, чёрных, вислопузых, и гладких - если маслом натереть, как в зеркало смотрись. Щетины с них, конечно, вовсе нет, но кожа хорошая, мастера говорят, вот хоть красильщики. "А какая груди-инка, - помнила Чешменка, как тянет Цюэ и чавкает. И обещал тогда еще. - Одного точно закопчу, попробуем".
Ну - и накрыло - дальше знала Чешменка. Вот когда та жирная глядела-то, а она злая, Чешменка и смотрела, как там загородка. Для лысых своих Цюэ свинарник такой выстроил, теплый - иные бы люди и поменялись, но жрать жирная на улицу ходит. А не успеют с любимой жратвой, загородку и вывернуть попытается. А не совсем не успеют - так вот как сейчас - чавкнет, чавкнет, да через загородку, пока бородатых кормишь, визжать начнет, боком стенку подталкивая. Где, мол, тебя, смешанный с говном, носило? - на их свинячьем.
Разные разумные - по-своему ценные для нее разумные - думали потом, куда - посылает их Чешменка подумать и пореветь на свинью. А Чешменка знала, и рассказать могла - туда, в Этэрье, в зябкий, только-только рассветный, холод... Где она слушала, как отрывается от кормушки, и ругается на нее, густым мерзким визгом, гладкая, жирная свинья, а Чешменка смотрит - на сующийся между загородкой и каменной стенкой загона пятак - а этим что дают, вкуснее? И визжала, ругаясь - "как бабка Мячка", - еще подумала Чешменка. А там и высказала жирной, понесло же: "Ничего-ничего, и у тебя будут свои дети... И этих детей мы тоже съедим"...
Ну, а дальше что - накрыло. Рыдала. Взахлеб, без голоса. Думала, долго, всю жизнь. И что сюда бы посылать - тех, кто говорит... что об такую жизнь только сказки рассказывать - тоже думала. Потом. Ну - и потому, что с хорошим концом получилось. Ралица за ней, конечно, шел - крался - и конечно, сгреб... Усмехался потом, что - оклемался, так и шел лесину примерять, ну да, к свинарнику - зря ли Цюэ говорит, что сельское хозяйство - дело нестабильное, все время что-то да пытается подгнить и отвалиться. А она ничего не говорила - вот до того, как про свинью шутить начала. Ну, а первый ли раз она в Ралицу выплакивалась?
За младшей вместе уже пошли. А дальше что - всё было. Младшую забрали вовремя - проснуться успела, понять, стоит ли расхныкаться - нет. Лехта Цватанка - вопреки - а ой, бывшим опасениям Ралицы, на неловкий вопрос Чешменки - а это возможно... научить ее вот тому, чему раньше учатся лехтев - только щедро, урча, рассмеялась: "О, я выиграла первый спор у Колишны - что до тебя скоро дойдет: все, что до звания - в общем, ремесло. С малых лет проще, и то правда, но ничего-ничего, потихонечку и тебя перегнём. А ты что Цюэ не спросил?" - спрашивала она уже Ралицу и тот сначала говорил: "Убежал Цюэ. Со старостой советоваться. У нас тут... источник долговременной работы... протёк, - а потом, не успела Цватанка посчитать, спрашивал. - А что Цюэ?" "Ну так он последовательную разработанную методику знает, - выпевала в ответ Цватанка. - А не наше - по необходимости, чем попало - может с ним и проще будет, - смотрела потом на Чешменку и продолжала. - Да ты не опасайся, я еще второй спор выиграю, а то ж. Что ты - вы - все отлично, без лишних дыр освоите. Я медик Этэрье, девочка, я должна знать, что у нас все получится. А теперь? – поворачивалась она к Ралице, - ты говори - что у нас где за говнотечку выбило, и не пора ли мне к Мрэжеку наведаться, и заодно тебя обследоваться загнать?" "Пора..." - ворчала Чешменка, но понимала, что ей сейчас отвлекаться на сложную задачу - мелкой объяснить, что нельзя хвататься за нож старшей Цватанки - да, и тех ягодок тоже нельзя - и избежать хотя бы половины звука.
Жирная у Цюэ - в их обычное свинячье время, близ срока Тех-кто-ломает-лед - родила поросят, почти восьмерых. "Для этой породы много", - говорил Цюэ. Но восьмой родился заморышем и круга дней не протянул, остальные же выжили. Верещали, откармливались. Троих на скотьей ярмарке под осень, Цюэ со старостой: "Обменяли превыгодно, на тележку топлива и два десятка батарей", - говорил Цюэ. "Расплодят, - продолжал еще потом. - Этих я знаю, голова есть, руки хорошие, с лехтев, вон, меняются - расплодят". Хвостатую, дочку Жирной, себе оставили, больше не меньше, лето хорошее, еще вырастут. Ну а оставшихся безымянными - тех, понятно, к Утру Года пустили на еду, и свое обещание закоптить и угостить Цюэ выполнил. И их коптильню из старой бочки заодно строить как, показал. Помнила - ворчал, что "не продам - подавятся". Вот до самого Somilat Чешменка помнила, где сидела, ребрышко обгладывала, так до кости, чтоб уже и собакам на зависть, поддразнивала Цюэ, что такое только в город возить, статусным менять - сытный Somilat, ну, как в сказке, в лисьей стране.
Вопрос: типа уруру
1. тыц) | 12 | (100%) | |
Всего: | 12 |
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
"всё, что до звания, в общем-то, ремесло" — а вот это я уволоку думать, подробно и с интересом.
ну то есть, сложное, но осваивается и тд)
А было ли у Цюэ образование Проявляющего?
Ого, обалдеть, как они умеют понимать и словами через рот о том, что думают, говорить...
Чешменка мя и поражает всё больше и больше. А и да, такое, если есть, лучше уметь встречать лицом, чем бессмысленно его бояться. И самому, если что, и своим помогать, и детей учить, и в общую оборону вставать.
знал, что надо выжать. - выжать или выждать?
и если - ну а куда деваться, придется) - так лучше постараться выучиться
ввот да. Тем и уррр. Тем более, к ней пригляделись уже. А я как раз гадала, как именно её привело к этому всему...
Иногда вот так ползу по долгой дороге и вспоминаю головоломные моменты из разного прочитанного) Чешменка и её звание вспоминаются немногим реже, чем попытка понять, Колишне или Сланичке алакестин шёлк на рубашку достался...
про ее звание и как это получилось - будет, и довольно скоро
про рубашку не очень поняла
nasse, специального образования - нет, не было
Про звание - ура!!! И еееееее!!! И про спеициализацию яснее??.. Что она у Цватанки пасётся часто, видно, с каким интересом занырнула... а остального ждём, ага))
Про рубашку и буски ща пойму. Под морем усё в цитатах. Просто вопрос, кто кому родня, от кого кому бусы и рубашка и всё такое.
читать дальше
пока коротко - да, девочка - Чешменка
А вот, кстати, Гончар как выглядит?