NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
ну что, кажется меня замотивировало
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
тридцать восемь
тридцать девять
сорок
сорок один
сорок два
тут будет некоторой херни
Только сказку про них все-таки рассказали. На ярмарке услышали. Однажды,на осенней, что под самой Марицей.
…Чешменку, что было в этой их жизни, еще как злили сначала – ярмарки там, дороги дальние. Началось с того выезда их, Плетельщиков, по предзимью, куда-то прямо за Марицу, и вообще не их округ, к другому властному (… там что ли своих лехтев нет, одно гнездо - и то Этэрье?) Ехали тогда Ралица с лехта Мрэжеком работать, застряли дня на четыре, не по-людски, даже если старшему хозяину богатые поминки гуляли. Чешменка-то, правду сказать, так и подумала поначалу, когда и перепугалась, и разозлилась так… Тогда дело-то - это и год спустя, и еще год, и дальше, уже под полную осень было, холодно было. Ночью, да в горах, да над рекой - вдвое холодно. Уехал Ралица работать со старшим Мрэжеком - и вот, запропал…
дальше?Чешменка, по правде, и ждать заждалась и злилась уже - вестей никаких, как в Этэрье говорили, по воде не приходило. Чтоб одной лишнего не злится – и дважды лишнего не думать, под вечер к Цватанке пришла, еду принести, учебу доучить, там и дочку у нее уложила. И сама думала ложиться. Хорошо, что до самой глубокой ночи завозились, "легкое антипростудное" варили, хорошо, что лехта Цватанка новых кувшинчиков под масло не обнаружила, сама на чердак полезла. Чешменка, да с фонарём, и не углядела бы, и откуда ей было знать, где отсвет ловить, дом-то Ралицы с чердака не видать. Что Цватанка вернулась и сказала - а у Колёсников свет-то в верхней спальне зажгли, вместе укладываются, вернулись, что ли.
А Ралица тогда что. Пошел. Хорошо, дошел, она потом думала. Ветрище был - с ног сбивал, пополам резал. Ну и прямо в общей передней, у всех холодной, а в доме Цюэ еще хуже, и лег себе. Спать. В эту еще тростниковую подстилку, что Цюэ на пол стелит, завернулся, и спал себе. Хорошо, дышал, услышала...Унюхала поначалу. Провожали, не иначе, ушедших – и лехтев со всеми вместе - и зачем, и какой же дрянью поминали...
После этого холодного ветра, да запах - едучий, липкий запах - так себе золотинки, липкий, знакомый... Накрыл - и она соскользнула - потом знала Чешменка - вниз, в Гнилую пропасть самых страшных историй, в ту зиму, где еще ни Ралицы, ни этого дома не было, ничего, кроме голода, холода и чужой работы, не было. И еще ниже - потому что вот он Ралица-то - был, спал в эту пору на открытой веранде, в сапогах, кожухе и под тростниковой плетенкой, где упал. И пах... этим...
…Ох я тогда орала - думала Чешменка. Без голоса, сначала, а потом, как вспомнила, что мелкая там, у Цватанки, спит - так и в голос начала, как бы не то что птичник - козий двор слышал. У Виноградарей, на ближнем верхнем пастбище. И про зачем заснул, и про него, и про работу, и про этих, за Марицей - и в яму, и в нужник, и под стреху, и прямо в жопу, и так, чтобы трех баранов сожрав только понял бы, что ему в жопу вступило...
Что Ралица что - сел только - поняла не сразу. Поняла, еще больше взбеленилась - сел, чухнулся - огляделся так, словно вчера на свет родился, словно только тут и понял, где вообще и где спит. Коврик расстелил еще, которым укрывался. Вернул на место. Осторожненько. Края соединил. В затылке почесал и наклонился. Сапоги снимать. Ух, зла была Чешменка - было, думала – что бы тут с размаху шарахнуть, вон, хотя бы, сковороду летнюю старую выставили, глиняную, хорошо разлетится - так и долбануть бы об башку. Чтоб сквозь весь хмель дошло.
А только Ралица сапог расшнуровал и посмотрел. Медленно. Просрешься, не скажешь, как - а только было. Что видно было - да об него сейчас хоть колесо для их машинки, что собирают, шарахай, вон валяется, штука железная, тяжелая, здоровенная,- а все равно, об голову шарахни - отлетит, а и сломается – так не голова. Так посмотрел пусто-пусто, словно от всего живого внутри столько осталось, что котёнку с донышка облизать не хватит. И все равно ласково.
- Чеш-ме-нка, - сказал. Длинно сказал. Еще раз встряхнуться попытался. - Устал я, Чешменка. Выдохся - дышать лень. Давай я спать пойду, а завтра, если надо, доругаемся? - снял второй сапог, кожух зимний снял, поднялся, на ближнее место подвесил, внутрь пошел. Сразу к лежанке. Хорошо еще пояс и штаны снял, обе рубашки не успел, сел, отвлекся, видать, так и спать и свалился.
Потом думала Чешменка: не смотрела она. Она в передней осталась. Злилась еще - куда же ж деваться. Думала даже, не вернуться ли к Цватанке, к дочке под бок. Объясняла потом, ворча, что про погоду вспомнила - вот еще по такому ветрищу назад бежать, глядишь, младшая посапывала уже, было, у "бабы Цаа" под бочком, и сейчас поспит, а она второй раз не станет бегать. И дальше ворчала: "И права, что не побежала, ты-то при свете повалился, спалил бы батарею, с каких бы сил колесо крутил под утро, я бы не выгналась. Я вообще думала от тебя на дальнюю лежанку идти, наверх, а, и там тепло, если в кожухе. Лень стало, что… наша-то лежанка была, помнишь, на семью трех детей положить, и еще уголок - козу выпасти хватит, так на самый край завернулась. Еще не хватало вдыхать, как разишь", - а Ралица слушал, когда ворчала и здесь - ме-едленно начинал улыбаться. А Чешменка ворчала еще: "Вот помню - в пол-сна то казалось - как всю ночь принюхивалась, а вроде вдруг и не разишь. Как с кожухом снял". И дальше, слегка уже посмеиваясь, что жизнь-то на хозяйстве она такая - и хотела бы ночь порыдать, да другую поругаться, а сон тебя заберет, только голову положишь. И дальше уже - смотрела и щурилась: "Ну, как на дальний угол не мостилась, всё у тебя под рукой проснулась. Вполглаза и будить начала, пока вспомнила, что злюсь"...
А еще точно как проснулись знала – хорошо, спускаться в тепло будут. И еще будут –утро заедать странным. Просто когда первым проснулся Цюэ, раздул свой чудной очаг и собрался готовить - это все унюхают. Далеко пахнет, сильно, спросонья так и вкусно. И не спросонья вкусно, по правде. А только все равно, их, пришлых чудеса – пахучие.
Чешменка вот только через выдох признает - и то дело, похлебка у Цюэ вкусная. Очень непривычная уж. С мукой Цюэ тоже не по-людски обращается - тесто горячей водой заливает, а то слитым отваром, тянет потом, режет, сушит, в воду сыплет... То есть, если остов курёнка есть, такой, что вот только котику поглодать - хорошо, на нём сварит. Ну или чья еще кость, главное, чтоб чуть мяса оставалось - тоже пойдет - рассказывая, смеется дальше Цюэ, скалится. А если нет - тоже ничего, какую-то штуку зеленую в воду кинет, откуда берет, кто его знает, Ралица, говорит, с детства шутит, что штука из прессованных мальков вместе с тиной, значит, и Цюэ ему скалится - ну, почти так. Потом пару яиц взболтает, какого-то срока подождет, выльет, раскрутит. Еще, значит, перца может подсыпать, лютого, такого, что до затылка пропотеть можно... ну обычно в отдельную плошку сыпет. И еще всякого разного, чудного, что своей зеленью растит, ну это тоже, кто как хочет. Выглядит похлебка, правда, как миска соплей - но Чешменка помнила, когда с боку на бок клинило, когда Пляничка не появилась еще - Цюэ хозяйствовал, Цюэ и подбил - что глаза зажмурь и пробуй, полегчает. И то, прав был - легла мисочка супа, а ей вслед и другая еда легла... Вроде и всего ничего - соль, мука, вода и всякая ерунда - а вот глядишь ты, сытно вполне бывает, и греет еще. Если в поле не идти, так и до полного обеда хватит. Тоже, глядишь, не так сытно жуют - с тех мест, откуда Цюэ пришел пришлым.
Он, не иначе, знал, что время ему похлебку готовить. Самое то она вот на ту пору, для тех, кого от еды и до самых корней воротило. Вот как раз успела подумать, на миску посмотрев. Пока, значит, Ралица, за стол садился. До того во двор выполз, ведром из водокачки окатился, видно было - мокрый был, да и Чешменка поглядывала. И сидел, глядел, весь потерянный:
- Пробуй, пробуй, ешь - от башки оттянет, - непроницаемо глядел на него Цюэ. А командовал. - Мрэжеку завтра сварю, сегодня в лежку весь? - запрашивал потом, как Ралица брал ложку, Ралица подтверждал - негромким угу и хлебал. Потом отвлекался:
-Домой вроде я правил.
"Ого", - старательно выражал лицом Цюэ. Притом что так-то - это ты пойми что-нибудь у него по лицу. Считал еще что-то. Хмыкал. Потом проговаривал.
- Так, курей я досмотрел, толку мало, у свиней выгреб, им еще только жрать намесить - за рубленное вторая жирная, которая с поросями будет, меня бы самого сожрала, хищная... На школьную водокачку - Ралица, смотри, сможешь - выберешься. И лесину пилить.
Ралица подтверждал: слышит. Ел. Чешменка думала еще. Меньше про запарку для свиней, больше - глупое болталось, всегда из одной миски ели, и теперь одна стояла, хочет ли. Еще ложку взвешивала. Цюэ же напротив сидел, трубку набивал, продолжал:
- А спросить все равно спрошу, что дохлые такие? Покойники?.. не те подвернулись? - он спрашивал, и внимательно смотрел, что там коротенькими жестами отвечал ему Ралица. И их Чешменка не понимала, и что до нее допирало, прочно так - словами не понимала тоже. Одно только назвать можно было, ну и дура она, что всё думает - и не берет ложку. А то Цюэ зря старался.
Цюэ, кажется, подтвердил - подобрал что-то пальцами, на нее глядя. Но вернулся к Ралице:
- Много? Что подмогу-то не позвали?
"Много, - жестом отозвался Ралица. - Мерзко. Расскажу. Не за едой".
Ну, а где им было говорить, как не за работой? В рабочем дворе, за кормодробилкой - что было - тем, что было - а свиньи жрать захотят, заорут. Тоже, конечно, над едой - усмехалась Чешменка и добавляла - ну как, "над едой" – после… Дробилка-то, Цюэ про нее усмехался - что там, где она была разработана, а было это задолго до того, как Цюэ и на свет родился, назвали ее версией "Кабан"... ну, а то, что у них - было явно "В жопу раненый кабан", потому что звук она издавала... Не поговоришь. "Громче меня, наверное", - оценила Чешменка и высказала: "Ремень подтянуть надо"... Первое, что никак сказала Ралице за это утро. "Подтянем", - откликался Ралица, выворачивал принесенное ведро горячего в смолотое зерно, смотрел на дядьку Цюэ и вдруг говорил:
- Много. Четверо. Или пятеро. Даже папа Мрэжек понять не смог, родился там пятый или нет еще, - ох, Чешменка думала - хорошо, что не она запарку выплёскивала, такое услышишь, обольешься. - И еще как бы не с поры винограда в старых угольных ямах спрятанными пролежали.
- О как, - Цюэ вот бы точно не облился. Спокойно оценил. И жестом еще непонятным сопроводил. Ралица жест оттолкнул, как беду отталкивают. Выдохнул еще, глубоко, к запаху запарки принюхался. - Нет, обошлось - те не успели понять, что умирают. Видно, ну... ночью убивать пришли. Так, мелкой мерзости наползло. Так пока все места нашли, где пробой точно был, пока края чистили, пока шили... Потом как заключение выдавали, чем всем объясняли, что у них было и что теперь будет - я уже решетом помню, а то, что помню, рад бы и послать из памяти наглухо
- Представляю. Понял, - отозвался Цюэ. - Еще раз: что за подмогой не послали-то?
- А... ну, так папа Мрэжек сказал - пока туда-сюда-обратно, в день не уложиться. А он уже плести начал, там пробой с деревни начинался, куда сам пойдет, куда меня с подхвата пошлёт? - неловко сказал Ралица, составил - ведро запарки, плечом борт дробилки приподнял, смотреть, что там с ремнем, ремень ли ему не нравился, разговор ли.
- Ну и проваляется день-другой, экономный работник, - вернул Цюэ. Ралица снял ремень, оценил, жестом сказал, что выкинуть бы его... но что делать, пока подтянем. Чешменка еще думала, он про ремень, когда вслух сказал:
- Все равно латать придется, ты тогда вспомни, про подмогу, - вот только на последнем Чешменка поняла - нет, не про то. - Там... знаешь, Цюэ, там такая земля и так... люди держатся, что может быть... даже если в этот шов целиком, до самой смерти, вложиться, и то под какой-нибудь прилив расползётся.
"Ого", - снова всем лицом изобразил Цюэ и ухмыльнулся вслед. Так, что Чешменке прямо гвоздь под основание черепа заколотил. Ледяной:
- Хорошо, что тут вплоть до Крэжты не в курсе. О такой возможности попросить, - и ее не отпустило. Даже пока Цюэ собирал дальше. - Но думаю, преувеличиваешь. Будь бы оно так, по течению бы поползло. До самой Крэжты бы доехало. А там и свои Проявляющие чухнулись. Этим, кстати, я бы пугнул. Городских-то колдунов там больше вас боятся, - Ралица отвернулся, молчал, подгонял ремень. И с таким хрустом посадил его, а за ним и кожух на место, что Чешменка вздрогнула вся - никогда так Ралица с рабочими машинками не поступал. Еще и при Цюэ. Это когда тот уронил вслед. - Официальные службы Мрэжек, я так понимаю, тоже на подмогу не позвал?
- Свидетельство об обнаруженной неправильной смерти разумных и последствиях лехта Мрэжеком подписано. И доставлено старосте посёлка, а также отправлено местному властному и профильным службам. Все, что вправе и в силах сделать лехтев - сделано, - отчеканил Ралица, слышно прокрутив незапущенную дробилку. Не местным говорил и не своим голосом - а так, что сквозь него лехта Мрэжек - страшный лехта Мрэжек - так и просвечивал. Только Цюэ, понятно, никакого Мрэжека не боялся.
- Но что толку, потому что что...?
- Долго там всё это всё творится, ниери Цюэ. Эти... пятеро просто в жернова попали, а мелет-то долго, - вот, теперь отпустило - был Ралица. Яркий. Теплый. Злился. - Так долго, что бревном оно поперек проезжего тракта лежит - не могло оно от местного властного скрыться. Что-то он с того имеет. Может и с тех, кто ночью убивать ходит. А через что все донесения пойдут? - первым местным властным, через него службам дальше выше. Да хоть бы они и до самой Крэжты доплыли… кто такой их местный властный, у этих земель за Марицей. Имени нам знать ни к чему, а сам знаешь, эс Лиддаи, не из последних, кто такие эс Лиддаи - Семья taer-na нашего Властного, кто с этим связываться будет? - лехтев эс Этэрье? Как ты говоришь, городские колдуны?
- Хм, а городские колдуны, знаешь, разными бывают. Я бы тебе советовал, занесет тебя еще к Орану а'Саат-но - а ты расскажи. Я твердо думаю, что его может заинтересовать. Даже если он утонул внутрь своего проекта, - оставив Ралице эту мысль - и ведь убедившись, что Ралица ее взял, Цюэ и продолжил. - Думаю, все, что тебе надо было пояснить, я из тебя выжал. Теперь пойду дожму Мрэжека и полагаю нужным к старосте сходить, посоветоваться. А вы доругайтесь, если надо. Только помните, что жирная голодная, орать начнет и стенку высаживать.
ЗЫ: а еще таки йуху - первой части осталось 50 страниц
к Равноденствию - не буду оптимистом - я имею шансы это довыложить
Ничо, там еще второй за 150, и это не конец и конь там невалян
Зато там Тианди и Мьенже. И многие другие
предыдущиевступление раз
два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
тридцать шесть
тридцать семь
тридцать восемь
тридцать девять
сорок
сорок один
сорок два
тут будет некоторой херни
Только сказку про них все-таки рассказали. На ярмарке услышали. Однажды,на осенней, что под самой Марицей.
…Чешменку, что было в этой их жизни, еще как злили сначала – ярмарки там, дороги дальние. Началось с того выезда их, Плетельщиков, по предзимью, куда-то прямо за Марицу, и вообще не их округ, к другому властному (… там что ли своих лехтев нет, одно гнездо - и то Этэрье?) Ехали тогда Ралица с лехта Мрэжеком работать, застряли дня на четыре, не по-людски, даже если старшему хозяину богатые поминки гуляли. Чешменка-то, правду сказать, так и подумала поначалу, когда и перепугалась, и разозлилась так… Тогда дело-то - это и год спустя, и еще год, и дальше, уже под полную осень было, холодно было. Ночью, да в горах, да над рекой - вдвое холодно. Уехал Ралица работать со старшим Мрэжеком - и вот, запропал…
дальше?Чешменка, по правде, и ждать заждалась и злилась уже - вестей никаких, как в Этэрье говорили, по воде не приходило. Чтоб одной лишнего не злится – и дважды лишнего не думать, под вечер к Цватанке пришла, еду принести, учебу доучить, там и дочку у нее уложила. И сама думала ложиться. Хорошо, что до самой глубокой ночи завозились, "легкое антипростудное" варили, хорошо, что лехта Цватанка новых кувшинчиков под масло не обнаружила, сама на чердак полезла. Чешменка, да с фонарём, и не углядела бы, и откуда ей было знать, где отсвет ловить, дом-то Ралицы с чердака не видать. Что Цватанка вернулась и сказала - а у Колёсников свет-то в верхней спальне зажгли, вместе укладываются, вернулись, что ли.
А Ралица тогда что. Пошел. Хорошо, дошел, она потом думала. Ветрище был - с ног сбивал, пополам резал. Ну и прямо в общей передней, у всех холодной, а в доме Цюэ еще хуже, и лег себе. Спать. В эту еще тростниковую подстилку, что Цюэ на пол стелит, завернулся, и спал себе. Хорошо, дышал, услышала...Унюхала поначалу. Провожали, не иначе, ушедших – и лехтев со всеми вместе - и зачем, и какой же дрянью поминали...
После этого холодного ветра, да запах - едучий, липкий запах - так себе золотинки, липкий, знакомый... Накрыл - и она соскользнула - потом знала Чешменка - вниз, в Гнилую пропасть самых страшных историй, в ту зиму, где еще ни Ралицы, ни этого дома не было, ничего, кроме голода, холода и чужой работы, не было. И еще ниже - потому что вот он Ралица-то - был, спал в эту пору на открытой веранде, в сапогах, кожухе и под тростниковой плетенкой, где упал. И пах... этим...
…Ох я тогда орала - думала Чешменка. Без голоса, сначала, а потом, как вспомнила, что мелкая там, у Цватанки, спит - так и в голос начала, как бы не то что птичник - козий двор слышал. У Виноградарей, на ближнем верхнем пастбище. И про зачем заснул, и про него, и про работу, и про этих, за Марицей - и в яму, и в нужник, и под стреху, и прямо в жопу, и так, чтобы трех баранов сожрав только понял бы, что ему в жопу вступило...
Что Ралица что - сел только - поняла не сразу. Поняла, еще больше взбеленилась - сел, чухнулся - огляделся так, словно вчера на свет родился, словно только тут и понял, где вообще и где спит. Коврик расстелил еще, которым укрывался. Вернул на место. Осторожненько. Края соединил. В затылке почесал и наклонился. Сапоги снимать. Ух, зла была Чешменка - было, думала – что бы тут с размаху шарахнуть, вон, хотя бы, сковороду летнюю старую выставили, глиняную, хорошо разлетится - так и долбануть бы об башку. Чтоб сквозь весь хмель дошло.
А только Ралица сапог расшнуровал и посмотрел. Медленно. Просрешься, не скажешь, как - а только было. Что видно было - да об него сейчас хоть колесо для их машинки, что собирают, шарахай, вон валяется, штука железная, тяжелая, здоровенная,- а все равно, об голову шарахни - отлетит, а и сломается – так не голова. Так посмотрел пусто-пусто, словно от всего живого внутри столько осталось, что котёнку с донышка облизать не хватит. И все равно ласково.
- Чеш-ме-нка, - сказал. Длинно сказал. Еще раз встряхнуться попытался. - Устал я, Чешменка. Выдохся - дышать лень. Давай я спать пойду, а завтра, если надо, доругаемся? - снял второй сапог, кожух зимний снял, поднялся, на ближнее место подвесил, внутрь пошел. Сразу к лежанке. Хорошо еще пояс и штаны снял, обе рубашки не успел, сел, отвлекся, видать, так и спать и свалился.
Потом думала Чешменка: не смотрела она. Она в передней осталась. Злилась еще - куда же ж деваться. Думала даже, не вернуться ли к Цватанке, к дочке под бок. Объясняла потом, ворча, что про погоду вспомнила - вот еще по такому ветрищу назад бежать, глядишь, младшая посапывала уже, было, у "бабы Цаа" под бочком, и сейчас поспит, а она второй раз не станет бегать. И дальше ворчала: "И права, что не побежала, ты-то при свете повалился, спалил бы батарею, с каких бы сил колесо крутил под утро, я бы не выгналась. Я вообще думала от тебя на дальнюю лежанку идти, наверх, а, и там тепло, если в кожухе. Лень стало, что… наша-то лежанка была, помнишь, на семью трех детей положить, и еще уголок - козу выпасти хватит, так на самый край завернулась. Еще не хватало вдыхать, как разишь", - а Ралица слушал, когда ворчала и здесь - ме-едленно начинал улыбаться. А Чешменка ворчала еще: "Вот помню - в пол-сна то казалось - как всю ночь принюхивалась, а вроде вдруг и не разишь. Как с кожухом снял". И дальше, слегка уже посмеиваясь, что жизнь-то на хозяйстве она такая - и хотела бы ночь порыдать, да другую поругаться, а сон тебя заберет, только голову положишь. И дальше уже - смотрела и щурилась: "Ну, как на дальний угол не мостилась, всё у тебя под рукой проснулась. Вполглаза и будить начала, пока вспомнила, что злюсь"...
А еще точно как проснулись знала – хорошо, спускаться в тепло будут. И еще будут –утро заедать странным. Просто когда первым проснулся Цюэ, раздул свой чудной очаг и собрался готовить - это все унюхают. Далеко пахнет, сильно, спросонья так и вкусно. И не спросонья вкусно, по правде. А только все равно, их, пришлых чудеса – пахучие.
Чешменка вот только через выдох признает - и то дело, похлебка у Цюэ вкусная. Очень непривычная уж. С мукой Цюэ тоже не по-людски обращается - тесто горячей водой заливает, а то слитым отваром, тянет потом, режет, сушит, в воду сыплет... То есть, если остов курёнка есть, такой, что вот только котику поглодать - хорошо, на нём сварит. Ну или чья еще кость, главное, чтоб чуть мяса оставалось - тоже пойдет - рассказывая, смеется дальше Цюэ, скалится. А если нет - тоже ничего, какую-то штуку зеленую в воду кинет, откуда берет, кто его знает, Ралица, говорит, с детства шутит, что штука из прессованных мальков вместе с тиной, значит, и Цюэ ему скалится - ну, почти так. Потом пару яиц взболтает, какого-то срока подождет, выльет, раскрутит. Еще, значит, перца может подсыпать, лютого, такого, что до затылка пропотеть можно... ну обычно в отдельную плошку сыпет. И еще всякого разного, чудного, что своей зеленью растит, ну это тоже, кто как хочет. Выглядит похлебка, правда, как миска соплей - но Чешменка помнила, когда с боку на бок клинило, когда Пляничка не появилась еще - Цюэ хозяйствовал, Цюэ и подбил - что глаза зажмурь и пробуй, полегчает. И то, прав был - легла мисочка супа, а ей вслед и другая еда легла... Вроде и всего ничего - соль, мука, вода и всякая ерунда - а вот глядишь ты, сытно вполне бывает, и греет еще. Если в поле не идти, так и до полного обеда хватит. Тоже, глядишь, не так сытно жуют - с тех мест, откуда Цюэ пришел пришлым.
Он, не иначе, знал, что время ему похлебку готовить. Самое то она вот на ту пору, для тех, кого от еды и до самых корней воротило. Вот как раз успела подумать, на миску посмотрев. Пока, значит, Ралица, за стол садился. До того во двор выполз, ведром из водокачки окатился, видно было - мокрый был, да и Чешменка поглядывала. И сидел, глядел, весь потерянный:
- Пробуй, пробуй, ешь - от башки оттянет, - непроницаемо глядел на него Цюэ. А командовал. - Мрэжеку завтра сварю, сегодня в лежку весь? - запрашивал потом, как Ралица брал ложку, Ралица подтверждал - негромким угу и хлебал. Потом отвлекался:
-Домой вроде я правил.
"Ого", - старательно выражал лицом Цюэ. Притом что так-то - это ты пойми что-нибудь у него по лицу. Считал еще что-то. Хмыкал. Потом проговаривал.
- Так, курей я досмотрел, толку мало, у свиней выгреб, им еще только жрать намесить - за рубленное вторая жирная, которая с поросями будет, меня бы самого сожрала, хищная... На школьную водокачку - Ралица, смотри, сможешь - выберешься. И лесину пилить.
Ралица подтверждал: слышит. Ел. Чешменка думала еще. Меньше про запарку для свиней, больше - глупое болталось, всегда из одной миски ели, и теперь одна стояла, хочет ли. Еще ложку взвешивала. Цюэ же напротив сидел, трубку набивал, продолжал:
- А спросить все равно спрошу, что дохлые такие? Покойники?.. не те подвернулись? - он спрашивал, и внимательно смотрел, что там коротенькими жестами отвечал ему Ралица. И их Чешменка не понимала, и что до нее допирало, прочно так - словами не понимала тоже. Одно только назвать можно было, ну и дура она, что всё думает - и не берет ложку. А то Цюэ зря старался.
Цюэ, кажется, подтвердил - подобрал что-то пальцами, на нее глядя. Но вернулся к Ралице:
- Много? Что подмогу-то не позвали?
"Много, - жестом отозвался Ралица. - Мерзко. Расскажу. Не за едой".
Ну, а где им было говорить, как не за работой? В рабочем дворе, за кормодробилкой - что было - тем, что было - а свиньи жрать захотят, заорут. Тоже, конечно, над едой - усмехалась Чешменка и добавляла - ну как, "над едой" – после… Дробилка-то, Цюэ про нее усмехался - что там, где она была разработана, а было это задолго до того, как Цюэ и на свет родился, назвали ее версией "Кабан"... ну, а то, что у них - было явно "В жопу раненый кабан", потому что звук она издавала... Не поговоришь. "Громче меня, наверное", - оценила Чешменка и высказала: "Ремень подтянуть надо"... Первое, что никак сказала Ралице за это утро. "Подтянем", - откликался Ралица, выворачивал принесенное ведро горячего в смолотое зерно, смотрел на дядьку Цюэ и вдруг говорил:
- Много. Четверо. Или пятеро. Даже папа Мрэжек понять не смог, родился там пятый или нет еще, - ох, Чешменка думала - хорошо, что не она запарку выплёскивала, такое услышишь, обольешься. - И еще как бы не с поры винограда в старых угольных ямах спрятанными пролежали.
- О как, - Цюэ вот бы точно не облился. Спокойно оценил. И жестом еще непонятным сопроводил. Ралица жест оттолкнул, как беду отталкивают. Выдохнул еще, глубоко, к запаху запарки принюхался. - Нет, обошлось - те не успели понять, что умирают. Видно, ну... ночью убивать пришли. Так, мелкой мерзости наползло. Так пока все места нашли, где пробой точно был, пока края чистили, пока шили... Потом как заключение выдавали, чем всем объясняли, что у них было и что теперь будет - я уже решетом помню, а то, что помню, рад бы и послать из памяти наглухо
- Представляю. Понял, - отозвался Цюэ. - Еще раз: что за подмогой не послали-то?
- А... ну, так папа Мрэжек сказал - пока туда-сюда-обратно, в день не уложиться. А он уже плести начал, там пробой с деревни начинался, куда сам пойдет, куда меня с подхвата пошлёт? - неловко сказал Ралица, составил - ведро запарки, плечом борт дробилки приподнял, смотреть, что там с ремнем, ремень ли ему не нравился, разговор ли.
- Ну и проваляется день-другой, экономный работник, - вернул Цюэ. Ралица снял ремень, оценил, жестом сказал, что выкинуть бы его... но что делать, пока подтянем. Чешменка еще думала, он про ремень, когда вслух сказал:
- Все равно латать придется, ты тогда вспомни, про подмогу, - вот только на последнем Чешменка поняла - нет, не про то. - Там... знаешь, Цюэ, там такая земля и так... люди держатся, что может быть... даже если в этот шов целиком, до самой смерти, вложиться, и то под какой-нибудь прилив расползётся.
"Ого", - снова всем лицом изобразил Цюэ и ухмыльнулся вслед. Так, что Чешменке прямо гвоздь под основание черепа заколотил. Ледяной:
- Хорошо, что тут вплоть до Крэжты не в курсе. О такой возможности попросить, - и ее не отпустило. Даже пока Цюэ собирал дальше. - Но думаю, преувеличиваешь. Будь бы оно так, по течению бы поползло. До самой Крэжты бы доехало. А там и свои Проявляющие чухнулись. Этим, кстати, я бы пугнул. Городских-то колдунов там больше вас боятся, - Ралица отвернулся, молчал, подгонял ремень. И с таким хрустом посадил его, а за ним и кожух на место, что Чешменка вздрогнула вся - никогда так Ралица с рабочими машинками не поступал. Еще и при Цюэ. Это когда тот уронил вслед. - Официальные службы Мрэжек, я так понимаю, тоже на подмогу не позвал?
- Свидетельство об обнаруженной неправильной смерти разумных и последствиях лехта Мрэжеком подписано. И доставлено старосте посёлка, а также отправлено местному властному и профильным службам. Все, что вправе и в силах сделать лехтев - сделано, - отчеканил Ралица, слышно прокрутив незапущенную дробилку. Не местным говорил и не своим голосом - а так, что сквозь него лехта Мрэжек - страшный лехта Мрэжек - так и просвечивал. Только Цюэ, понятно, никакого Мрэжека не боялся.
- Но что толку, потому что что...?
- Долго там всё это всё творится, ниери Цюэ. Эти... пятеро просто в жернова попали, а мелет-то долго, - вот, теперь отпустило - был Ралица. Яркий. Теплый. Злился. - Так долго, что бревном оно поперек проезжего тракта лежит - не могло оно от местного властного скрыться. Что-то он с того имеет. Может и с тех, кто ночью убивать ходит. А через что все донесения пойдут? - первым местным властным, через него службам дальше выше. Да хоть бы они и до самой Крэжты доплыли… кто такой их местный властный, у этих земель за Марицей. Имени нам знать ни к чему, а сам знаешь, эс Лиддаи, не из последних, кто такие эс Лиддаи - Семья taer-na нашего Властного, кто с этим связываться будет? - лехтев эс Этэрье? Как ты говоришь, городские колдуны?
- Хм, а городские колдуны, знаешь, разными бывают. Я бы тебе советовал, занесет тебя еще к Орану а'Саат-но - а ты расскажи. Я твердо думаю, что его может заинтересовать. Даже если он утонул внутрь своего проекта, - оставив Ралице эту мысль - и ведь убедившись, что Ралица ее взял, Цюэ и продолжил. - Думаю, все, что тебе надо было пояснить, я из тебя выжал. Теперь пойду дожму Мрэжека и полагаю нужным к старосте сходить, посоветоваться. А вы доругайтесь, если надо. Только помните, что жирная голодная, орать начнет и стенку высаживать.
ЗЫ: а еще таки йуху - первой части осталось 50 страниц
к Равноденствию - не буду оптимистом - я имею шансы это довыложитьНичо, там еще второй за 150, и это не конец и конь там невалян
Зато там Тианди и Мьенже. И многие другие
Вопрос: тут есть кнопочка лайк, например
| 1. тыц) | 16 | (100%) | |
| Всего: | 16 | ||
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
-
-
23.07.2019 в 04:52А я не поняла, так Чешменка утром поела, или нет?
Текста-текста, много текста - хотим, конечно же!!
-
-
23.07.2019 в 08:32-
-
23.07.2019 в 10:48ninquenaro, увы
это вообще история и про то, что вы не хотели знать о Тейрвенон и как фай приехали в Золотой Мятеж
-
-
23.07.2019 в 11:55ingadar, не то, чтобы оно было совсем не хотел знать и не предполагал, что и такое паскудство случается... Но дежурный вопрос о том, какого им сидеть под ледником и запускать фейерверки встает прямо в рост.
-
-
23.07.2019 в 12:24-
-
23.07.2019 в 12:46-
-
23.07.2019 в 12:53не уверен, что я правильно понял образ... Но кажется, некоторые, выбравшись из Сердца Мира начали думать - не прилетает, значит можно.
А оно просто копилось. И прилетело
ninquenaro, ну так времени прошло очень много.
И да, фай умеют думать мозгом - им хватило один раз доехать до гражданской...
-
-
23.07.2019 в 13:08-
-
23.07.2019 в 13:50-
-
23.07.2019 в 13:59-
-
23.07.2019 в 14:23-
-
23.07.2019 в 14:27-
-
23.07.2019 в 14:59Это, как и в случае с героями моего текста про воду земли Ставиште - пачечка охуевшего от безнаказанности народа, который решил что им ничего не будет. Точка.
А если продолжать метафору про "фейрверки на леднике" - так тут просто. Он же твердый. Лед-то. А раз твердый - значит прочный. А раз прочный - нувыпонели.
-
-
23.07.2019 в 15:12