NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
вот как раз и поднял, это не новое)
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
лырыка. совершенно лишняя. автору снова не хватает видеоряда - это ж блин каких-то пара кадров, на проигрыш)))
(а еще он в курсе, какого рода слово "яблоня")
о том, как приходит весна, о родниках и яблонях, и совсем краешком - об издержках местной - ммм - психотерапии/религии/взгляда на мир (и вообще я НЕ знаю, как это переводится на русский)
...и двадцать пять недель февраль, и двадцать пять апрель...
Теплый был день, хороший день – небо светлело, звенело – где-то высоко-высоко, как будто само высказывало самое главное – будет еще и перемена времен со внезапными буранами, и снегопады, и скользкие ледяные поля по утрам вместо любых дорог; и много всякого будет – но то время, которому семь раз в году не бывать – оно, близко – звонким, веселым небом: держитесь – вы уже перезимовали.
В такой день хорошо летать. И идти тоже хорошо… Ну, плюс-минус: солнце радуется над снежной степью – пойдешь без светофильтров, придешь вслепую; под ногами тоже не летное поле – одна скользнет, другая провалится… Шуршит под ногами, шепчет – звонкое снежное крошево, весеннее совсем.
Но ходить по степи – даже зимней – ньирре-теи Альри айе Халльре умеет. Хорошо – скорей всего и лучше. А то ж, все же местная. А что не пытается догнать и обогнать, так проторенная тропинка еще какая узкая, не везде и одному удобно, а обходить по целине... Человека наст не удержит точно, а сколько там снегу в глубину, в этом слепящем и белом – пробовать вряд ли стоит, тоже радости – ухнуть по пояс.
Но все равно – хорошо идти. Небо звонкое, бездонное, и птички - теннерей, голосянки, как задевают его осколочками, цвиркают. И ветер теплом пахнет, солнцем, подтаявшим снегом, еще приносит - пьяными ветвями, хоть и рано им, за "буранным безвременьем" потянутся над снегом первые - золотые и красные - прутья - встречать весну. Им хорошо дышать: он мешает думать: "делаю я что-то очень глупое".
Рийнар тогда утром прибежал, перед занятиями - с дежурства освободилась, - успехами похвастался, а вслед, как без того, надо и спросить:
- Как дома, тепло?
- Тепло-о, - соглашается Рийнар. - Сверху теперь спим, как люди!
И то, все отпускные, пока на базе сидела, честно и тратила, "сеточку" им по стенам прокладывала - чего ждать, бураны не станут. И завалы в "жилой емкости" разгребли попутно. Хоть Иллрейн иное приходилось на ходу проглатывать: что столько вещей и живому много, а мертвому и ни к чему... Не одна, конечно, прокладывала, по мере сил помогали все – ну, кроме самой маленькой, она только из «кокона» подмявкивала порой, чаще обиженно: заперли. А еще бы – что делать, дополнительная установка изоляции – дело и пахучее, и не самое безопасное… Всяко неподходящее, чтоб рядом бегали те, кто до имени и до пояса не дорос – только-только вот уверенно ходить учится. А пусть не очень уверенно топает маленькая, но случалось видеть, что с непредсказуемой скоростью: на миг упусти из внимания и – ох, Спящие, что там делает Котенька? – и нередко, что не надо. Младшая – девочка, «хороший ребенок, - говорит ньирре-теи Альри айе Халльре, - здоровый и спокойный». И правда – чудо пухлощекое, мягко-золотисто-кудрявое – вот прямо так в передающий, в очередное о долге и радости – ставь… без обстановки, конечно. Ньирре-теи, правда, не разрешит – и правильно сделает, кто их только отдает показывать, в тот передающий? Иллрейн вот до сих пор удивленно – и неловко, что позволили – ладно увидеть, даже пару раз поймать топающее чудо. А еще маленькая очень похожа на отца – очертания лица, разрез глаз, расцветка – всем; уменьшенная, чуть смягченная маленькостью – копия. А соглашаться с тем, когда так говорит ньирре-теи Альри, совсем непросто. Как через границу перешагивать.
Она вообще – очень… непривычная, Альри айе Халльре. Так, что первый раз, когда увиделись при дневном свете – долго, краем обзора, изучала. Редкость, вообще – огромная редкость, даже смеются, что «защитка» предпочитает плодиться и размножаться в своем кругу. Круг-то обширен – военных Семей в тринадцатом секторе немало, на то он и из пограничных. А прибавить тех, кто рядом и около… И приходится понять, что странно даже просто смотреть – на того, кто без формы. Ньирре-теи Альри ходит в местном – цветном, многослойном, свободном; если подумать – получится: глаза отдыхают – можно смотреть долго и внимательно, как на местную степь. И внутри себя, близко к границе, за которую не стоило бы, решить – что он наверно очень радовался, Нирлен эс Неар айе Рианн-Далль, возвращаясь домой – в совсем не похожее, что здесь был хороший дом. Ключевое слово – был… Так думается – тоже – на первом взгляде в светлое время суток: «Она похожа – на степь… - и чуть более дальней мыслью уточнить, - с год назад горевшую». Что внешне, что сутью. Горе заметно – как след пожарища по живому и цветному, не спрячешь. А еще - так подумав, можно вдохнуть и выдохнуть – и сказать про себя: живое – оно упрямое, прорастет – и будет дальше; так должно быть…
На Иллрейн тоже смотрят – достаточно медленно, чтоб понять: отметила – вот все приметы происхождения (а румянец с холода наверно тот еще), вот – пересчитала снова все «полосатые» и прочие знаки звания и аттестации, а теперь – взглядом поверх, она ростом выше – чуть-чуть, глаза в глаза несложно… Заметить, как смотрит, легко, но догадаться Иллрейн непросто – думает Альри айе Халльре в ту же сторону: как меняет форма – заставит казаться выше, крепче и старше. Только услышит вслед – удивительное, не поймешь, словно на каком-нибудь высшем сказано – это облегчение, оценка? – что:
- А ты моложе, чем я думала…
И чего тут отвечать? Руки примут, подержат, полуоткрыто – спросят: да, и что мне с этим делать? А слова вслед надо оставить при себе: здесь, надо думать, неуместно говорить известное присловье «защитки» - что количеством и качеством вылетов возраст считается куда надежней, чем общими биологическими. Во всяком случае, по оглядываемой уставной стрижке – это оно расписалось… Заметно, зараза. И еще так вот: «Думаю – и ее – черные, пушистые, длинные – как она только с ними управляется – белым хорошо так расчертил отнюдь не возраст, времени ей пока рано бояться…»
…А потом Рийнар говорит – просит – подчеркнутой просьбой, и руки и голос:
- Аллье Иллрейн, вы будете нашим гостем? Мама просила вас позвать…
Согласилась, конечно – если так просят, как не согласиться. Дорога – от двора ко двору недолгая, ее хватит, чтобы подумать странное: «А я к ним привыкла…»
Утро уже обещает хороший день, смеются – ломкие, радужные блики по крышам, по ледяной корочке на сугробах вдоль расчищенных дорог – подтаивает потихоньку, скоро зазвенит, потом поплывет – вот-вот и перезимовали…
Выйти в степь предложит ньирре-теи Альри, когда младшенькая задремлет в своем «коконе». («Это надолго – на три больших круга, как полагается, - и, замыкая механическую защиту, в ответ на сорвавшийся жестом вопрос. – Да, это безопасно». И Иль, осторожно: «Так я… не знаю…») Сквозь стекла гостевой части жилого блока солнце прямо-таки пригревает, можно уже и званых гостей приглашать, ну – и состояние погоды оттуда прямым взглядом видно, Альри и посмотрит, и скажет, что хороший день, и время есть, и не выйти ли? Иллрейн про себя распределит мысленно три больших круга, согласится жестом, и вслух, чуть улыбнувшись, добавит – что можно еще какую-нибудь емкость взять, до вкусной воды дойти, с куда более питьевыми свойствами, чем местный… продукт. «И – я Вам хотела показать…»
В доме это казалось правильным. А по дороге – проскальзывало дальней мыслью, хоть запинайся. Что отдельные целительные средства и свои места – полезны далеко не для всех… И слишком странный вариант близкого состояния, на которое подпустить – а стоит ли?
Снежное поле устало быть ровным, тропинка пошла под уклон, глубже врезаясь в снег – к оврагам, к укрытиям тянутся высокие серые ветви, как все живое – к воде, солнце они в теплые времена почти не задерживают, а вот сугробы вокруг собирают – здесь долго удержится зелень, до самой осени… Там, где тропинка скатывается совсем круто, кто-то постарался, вырезал ступеньки, только сейчас вот, к теплу – скользят они ледяного поля не хуже. Остановится подождать – Альри спускается медленней. И смотрит - как-то совсем вокруг: так, что чуть не поскальзывается на последней... Но - хорошо смотрит, светло – все равно - светлее.
И говорят одновременно, о своем, и голоса сталкиваются снова. Иллрейн принюхивается - и говорит тихо в пространство:
- Перезимовали... - и откликается ей такое же негромкое.
- Я почти забыла, как это... - и ладонь ловит звонкий, совсем весенний ветер.
А тропка идет дальше, огибает склон, овраг глубокий, старый, дно пологое – тропинка ныряет в заросли, шагов несколько, десятка не будет – были еле-еле ветви, детского роста, реденько – а вот уже выше тропинки тянутся, густые – даже зимой. Тропка в снег ушла глубоко, по колено, не разойдешься – Альри снова идет сзади, и не понять все слова рассказа – конечно, о Нирлене эс Неар айе Рианн-Далль. Только мысль попутно: «Если это правда, что скорость и комфорт передвижения по посмертным путям зависит от того, сколь часто и сколь хорошо вспоминают оставшиеся в этой жизни – идет он в высоком скоростном режиме. И на чем-то гораздо удобней наших «бабочек». Как там этим управлять? Да, лучше не задумываться…» А еще – о весне и о степи, о «давно» - о том, как жили – они из Малого озерного в главный жилой городок перебрались, простые повседневные маленькие ценности, которыми странно делиться с чужими. «Правда, я тоже иду делиться – тем, что стороннему не показывают. А говорит она светлее…»
За новым поворотом чуть-чуть пригнуться приходится – наклонилось над тропинкой уже деревцо, немаленькое – для степи редкость. Поклониться, пройти в эти «воротца» - и откроется, куда тянулась эта тропинка. Старые, коренастые ивы-серебрянки стоят, охраняют – здесь степь делится с живыми и разумными простой и лучшей своей ценностью – водой, очень холодной – и очень вкусной… И разумные, можно видеть, ценят. Старая – та каменная чаша, куда сбегает по желобу звонкий ручеек, темная – и ее темнее, высокая - и тоже старая, резьба уже стерлась - каменная беседка приношений. Благодарен - за место, за вкусную воду - подари ему искру своего огня, приди – в тот ли раз, на иной – поставь благодарственные. Верхние столбики, над местом для того огня – темные-темные, многие здесь благодарили... просили, может быть - от хорошей воды хорошо слышно. Иль остановится, зачерпнет воды - просто поклониться тоже не забудет. И объяснит еще:
- Здесь очень добрая вода. Так - все местные говорят. Можно домой набрать.
- Здесь хорошее место, - говорит Альри, и тоже наклоняется к роднику. Вода правда - живая, настоящая - холодная - зубы сводит.
Иллрейн ждет. И говорит потом:
- Я иду все высказать - когда очень надо - или к этим родникам, чтоб унесли... И - еще чуть выше... - трудно все-таки показывать слишком близкое. - Если... вы хотите.
Согласие Альри молчаливое. Осторожное.
...Это чуть выше – на террасе оврага над родниками. Туда тропки нет. Иль идет впереди – снег выше ботинок, где и выше колен – сыплются, шуршат крупные ледяные бусинки...
Когда-то давно, не зиму, не две назад - досюда доходил огонь. Степь горит нередко, горит сильно. Но молодая, год-два - гибкие, черные ветви - поросль с тем вряд ли знакома. Не обожженная, живая - и ждет весну. О танце огня мог бы рассказать только старший здешних мест, этого древесного Дома - с иным долгоживущим потягается - серая кора, черные трещины по ней, черные шрамы - от бушевавшего здесь огня, выше головы расходятся - крупные, каменным рельефом по небу – неровные, старые ветви – снег по черной коре подчеркивает – четкий, тяжелый рисунок. Она смотрит – ньирре-теи Альри, смотрит немало, говорит негромко – получается отстраненным и уважительным:
- Какой… большой, - и, не иначе – приглядывалась, пыталась угадать. – Яблоня?
Говорит – про местные, про яблони Халльре, спрашивает – такими они вырастают редко – и в овражных зарослях встречаются нечасто. Иль соглашается – и добавляет:
- Странный… у него почти сладкие яблоки.
Альри смотрит еще раз – на тяжелую каменную графику ветвей и неба, на черные – мертвые – шрамы от старого огня. И, удивленно:
- Он – живой?
Подтвердить опять молча, а вслух получается – вот как маневренные на полный угол или захваты, или что-нибудь столь же редко используемое на местных «поминальных памятниках» выводить: сначала – попробуй шевельни, потом – проскользит, попробуй зафиксируй, как требуется:
- Я… когда надо плакать – прихожу сюда.
Альри переводит взгляд, оглядывает – медленно, можно успеть подумать: «Что она во мне оценивает?» - а услышать потом совсем неожиданное:
- А ты это умеешь?
Ответить – на том же, проскальзывающем, несложно:
- Не очень… качественно. Но иногда – надо, - а потом продолжать – свое. – С ним тихо. А еще я у него учусь. Тому что все-таки – живой…
«Понимаю», - говорят ладони. Удерживают сказанное, и снова – возвращается взгляд на старые ветви, на обрыв – там, сразу за старыми корнями, гнездышки, пещерки – корней и снега – и сказанное отпускается – лететь по ветру, с негромким:
- Придут бураны – он вряд ли устоит.
- Не-ет, - внезапно и открыто улыбнется Иль, - ему долго еще быть здесь. Очень-очень долго. А с самой полной весной сюда приходить хорошо – надо бы, если не отправят на тройные дальние, с основными учениями… - задумается, отпустит с ладони на ветер. - Отправят, скорей всего. Но ты, если захочешь – приходи… Увидишь – как это все цветет.
ЗЫ: ну, извините, что пустил замануху, а теперь оставляю скучать
так получилось

по-прежнему всем спасибо за обратную связь)
@темы: сказочки, рыбы небесные, Лирика
и побольше, побольше
Пойду шаманить, обещала)) плохо шаманится что-то, третий раз кусок переписываю...
буду этим на работе голову лечить
Классно...
Сорри, что редко комментирую, но я всё читаю. И оно замечательное. И лирика тоже.
ничего страшного, это автор проголодавшись и ведет себя недостойно