NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
и пошел)
начало - здесь:
www.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
читать?Транспорт идти будет недолго, меньше, чем хотелось бы: место занял у внешнего обзорного, смотрел на курчавые пятна лесов, блескучий орнамент рек, смешные маленькие кубики поселков рядом с пятнами озер. Совсем быстро, насмотреться не успел, пойдет вниз, куда-то в зеленое, кудрявое, кажется еще, что и ничего похожего на жилье рядом нет. Не успеет задуматься, как транспорт встанет.
Правда - не было. Странное было место. Помнил лес вокруг, вырубленный шагов на сотню. И совсем ни для чего вырубленный. Как раз по дороге от свеженькой площадки транспорта: светлое пятно покрытия на земле – мох, вереск, камни – и там ста-арая свалка бревен, мхом заросла уже, кое-где кустарник лезет. И на дорогу лезет. Дорога одна. Наземная. Были когда-то серые плиты, до ворот - больших, железных, покосились. Давно никого не было. Очень давно. Забор. Такие же серые плиты, какие-то рухнули, съехали в овраг, над плитами - высокие ржавые столбы. Над забором, по углам огороженной территории, углов шесть, - темные, ржавые... башни – высокие, с площадками наверху - зачем? Четыре корпуса, два - где здоровые окна, темные стены, мокрый камень. И свежие-свежие, новенькие рамы в окнах. Пусто. Внутри темно-синие снизу, грязно-белые сверху стены, коричневое покрытие, шумное - эхо бродит по углам, а еще хлам под ногами - битые стекла, крошка, обрывки бумаг, детальки какие-то - наклоняться за ними не хочется. Сыро. Холодно. Пахнет тоже сыростью. И тухлой едой почему-то.
...Странно было потом вспоминать. Потом - было совсем другое. Еще бы...
Льеанн не сразу тратится на слова, когда первые прибывшие на место преподаватели и пара встретивших их местных технических специалистов, завершив осмотр территории, собираются в привратном корпусишке, маленький - вроде типового домика начальных поселений, но каменный и чуть более обжитый - генератор, печка, "лежаки". Подходит к сложенному в углу багажу, находит вьюк, который ширдэн, открывает. Только потом укладывает в общий шум голосов негромкое:
- Разрешите, я огонь зажгу?
Старший дядька - тогда крупный черноволосый дядька, незнакомый, с очень гулким голосом - потом Лейвор эс Вильен айе… вот никак не вспомнить, администратор средней медицинской школы на Пустошах - смотрит на нее, не очень удивляется, дает разрешение, ждет, пока Льеанн достанет фонарь, дольет, засветит. И только потом спросит. Именно у нее. Остальные о своем звенят. Спорят. О "новых коммуникациях".
Очень странно – у нее. Потому что сначала – так, как будто и имени не знает, в первый раз видит – назовет по принадлежности пути лехта:
- Теи-лехта айе Линаэсс, - и вдруг – легким именем, - Льеанн, и как вам... территория? - последнее слово он сплевывает. Как прилипшую кожуру.
- Дети у них... лишние, что ли? - негромко говорит Льеанн, смотрит на огонь. Но видит слетающий вопросительный жест. Примолкает и беседа рядом – Саайре помнит, что дальше ее голосу ничто не мешает. Негромко – но слышно:
- Изменить можно путь, Лейвор, путь - не навыки и ответственность, - под это странное оказывается, что с дядькой она говорит на близком. Давних знакомых. - Не лучшее место. Сквозит. Воспитанников на эту территорию я могу пустить... только хорошо ее почистив. В прямом смысле. Вплоть до перекладки пола.
- Поддерживаю, ниери, - шумно говорит кто-то из старших преподавателей. - Сработаемся. И забор этот снести... подальше. Правильно?
- Можно. Извините, я... привыкла жить за оградой, - улыбается Льеанн. - И родники в овраге расчистить. Они там есть.
И дядька администратор задает, движением, вопрос: зачем.
- Коммуникации в ближайшее время обещали подвести, - говорит еще кто-то из техников.
- Н-нет, - говорит Льеанн и еще отпускает на всех: извините. - Просто в таком месте... без своей текущей воды.
...Ограда осталась. Светлый камень, решетка. "Подчеркнуть территорию". Дорожки и зеленые заросли сада, горбушки булыжника - вьющейся каменной лесенки к родникам. Голоса и смех. До пола и стен - другие корпуса, светлые – окна еще расширяли, и снаружи подкрашивали, блеск учебного оборудования, светлые деревянные полы. Тонкий-тонкий, смолистый запах живого дерева жил в них до тех пор… так там и остался.
…Знать бы – что там теперь осталось?
Отсюда, с оставленной, восточной башенки над новой оградой (деревянная обшивка опор, по ним белые плети хмеля, лето там – жаркое-жаркое, сухое и пыльное), Саайре будет смотреть (пяти лет еще не пройдет, там лето): что все-таки остановились – у ворот, невысоких – что там преодолевать? - чужие, незваные, вооруженные гости. Только смотреть… И не приглядываться ближе, из нелепой мысли, что если ты его не видишь – и те не заметят, второго, Аиля – кто тоже на этой вышке, его и эту… его оружие. «Ее называют «Крошка», - есть тогда в памяти. Как говорил это Аиль. – Потому что носить легко… относительно». Тогда угроза казалась еще далекой. И там, на башне, все равно кажется. Нелепой. Как поднимается Аиль, и ступеньки прогибаются под ним, как наклоняется, напряженным и привычным движением – смотрит мимо, поверх перил – растягивает вьюк, собрать помочь не просит, выпрямляется… Взгляд цепляется, первая мысль – дурацкая, тяжелая, в голове сидит долго – ну, труба же. Водопроводная, мелкого развода, с заглушкой непонятной. Ну, покрашена – в лесной защитный, вот это, посередине – сойдет – за распределительный фильтр, ремень зачем… Голова не хочет понимать: прицел, спусковое устройство… оружие. Местный малый штурмовой. А как понимает – вталкивает, в свое, дурацкое, перед башней: «Я не умею», - и серьезный Аиль: «Уметь нечего. Молчи – и подавай». А пока – молчать и смотреть, как привычно и страшно, равно – как очень напряженно замерли руки, как тесно этой штуке на верху башенки – чуть-чуть – и снесет столбик… И как изнутри, на светлом резном дереве заметна – и эта штука, и край куртки, дурацкой формы «национальной освободительной», густо-зеленая, заметная. Через листву наверно не так… Но это тоже было: «Неудобная штука: демаскирует быстро». А громче всех - голос в памяти, цепляется одно за другое: «Я сбежал. Вас защищать. Вы меня учили, я знаю, что вы… хорошие», - и смеется получившемуся детскому. (Странно понимать было потом, что Аиль на пару лет старше). И он же: «Жаль, у «Крошки» мало, слишком мало зарядов».
Но потом об этом. Потом - и про одинаково ровный голос, что тогда, на башне, звучит равно для двоих – что говорит Льеанн: "Если... я все-таки свалюсь – Са-ай, ты услышишь... наверно, начинайте стрелять. Я не знаю, чем их еще останавливать". О бесконечной тишине, пока то, что у ворот - стоит. ("Они... стоят?" - позволяет себе выдохнуть и Аиль) - и как медленно, по одному, по капле - течет назад толпа…
Сейчас лучше про светлый, на всю территорию, зеленый, цветной, пахучий - как сам вымахал, разнотравьем, сад. Насколько "сам" – Саайре видел. Не видел - работал. Убитую, серую, не землю, не покрытие, месиво – прочь. По камешку и досточке мостков - дорожки, чтоб текли, как хотят сами; аккуратно - привезенную, густую, плодородную землю, под ростки, знакомить - так Льеанн и говорит - с местной землей. С первых дней той осени: если не знаешь, где найти теи-лехта Ллеаннэйр - ищи в саду.
...Но получается, что сразу в памяти - голос, звонкий, его много. Сразу понятно, почему его обладательницу – кудрявую, огненно-рыжую, в зеленой форме медика, - все зовут легким и очень детским именем Нин-Найр - звоночек, бубенец, теряя и взрослое имя и статус лехта с именем и служением – теи-лехта lierh-aef Мэргэннаран эс Хэрмэн айе Сьонтаха. Потому что стоило ей приехать на Пустоши - было ее много где, как одновременно, а слышно еще больше. А тогда первый раз, Саайре принес очередное ведро черной земли, сытной, смотрит, что там лехта Льеанн ну как смешивает - у спуска на родники: "Ваши... водянки расти будут": также - тщательно, бережно - что хлеб... Голос появляется первым, сверху, звонкий, незнакомый, далеко слышно:
- А-айе! - и в овраг вихрем слетает незнакомка, привычная форма медика, но не по форме - по плечам россыпью рыжие кудри. А еще у нее веснушки. И улыбка - ну, в овраге светлеет. - Утро, мама! Вот, еле выскреблась, в отпуск - да на целый круг дежурств: вам помогать... У, дебри тут какие! И ведь уже на второй большой круг пошло, как бегаю, тебя тут ищу - никто не знает! А ты вон где закопалась.
- Родники, - наконец укладывает в этот поток лехта Льеанн. - Смотри какие. Место хорошее. Травы развести.
Отвечать, правда, рыжая начинает где-то на последних слогах слова "родники". Оглядывается, находит. И, не размыкая губ, вдруг, не очень громко, но слышно издает звук – воркотня – удивительно правда похоже на чуть усиленный шепот воды по камням:
- Ага. Хорошие, - и подхватывает из диалога дальше, звонко, до-олго растягивая звук. – Тра-авы? Мам, опять твои сады? Опять как всегда твои сады? – и Льеанн отвечает, легкий и близкий у нее получается… странно:
- А для чего меня сюда позвали? Так должна: буду учить… Первая общая специализация.
- Это у тебя не специализация, - смеется рыжая, - это любовь. Если не что хуже. Ай-е, если ты закопалась где-то, где не найдешь, но на грядке, и в земле уже, - и смотрит, щурится, и измеряет, - ну, по локоть, значит – в мире все правильно, да, мама?
Льеанн смеется – согласный жест как раз укладывается. Поверх, как говорит рыжая, грядки. А Саайре стоит, ручку ведра еще не отпустил, смотрит. Так удивленно переводит взгляд с одной на другую. И еще раз. Но так не находит ничего похожего, что - оно и вылетит, на выдохе. Недолжное - таким удивленным:
- Мама??
- Не верит, - подводит черту рыжая, чему-то, несомненно, радуясь. - А? Еще один – не верит? - и подходит ближе, замирая на расстоянии разговора, оглядывает - и не очень спрашивая, детское разрешенное обращение у нее получается светло и мягко. - Ты Ветерок, конечно. Саайре? Ага? - улыбается она при этом так, что ей невозможно не отозваться - вот так же светло, хоть так и не получится - в ответ. Что да, я...
- А если мама закопалась по локти, выдергивать не буду, - наклоняется и подхватывает - тяжелую дужку ведра. - И наверняка всю кучу сверху перетаскать надо? Пойдем помогать?
- Если ты правда - помогать, - отмечает Льеанн, а явно - перекатывается звук, мурлыканьем, - у помянутой кучи... или там, где песок - еще ведро есть. Пустое. Не примазывайся!
"Ух!" - выплескивают руки. И смеются дальше - да, именно руки - и именно смеются, потому что назвать просто "насмешливым жестом" этот... фейерверк просто невозможно. Хоть и должны быть - мелкими, незаметными, близкими… и как такое на слова переводится? – как-то: «да, мама – я тоже тебя люблю». Единым – мгновение чужим пространством. Могло бы задеть, но горечь не успеет, не догонит, искрами – летним золотом слепого дождя, россыпью – на излете жеста, на плечо ляжет ладонь – тонкая, очень теплая, тоже сбрызнутая веснушками:
- Ну, идем – родич? – забирает внутрь, в тот же круг: светлое, теплое, яркое, где мгновение – удивленно, что ли, смотрит Льеанн. Но на эту посмотри – сразу рассыплет в ответ. – По несчастью, конечно: мам – к тебе – и на воспитание?
- Иди… - щурится на этом солнце – не с неба – Льеанн, хорошо каменной кошке. – Как… я рада, что ты приехала.
А еще Нин-Найр бегает. Пусть Саайре идет шаг в шаг, все равно – быстрей чем умеет, еще чуть-чуть – будет бегом, Нин-найр как пружинит от земли, летит. И звонко от нее, из оврага выберется, оглядится, и слышней, чем рядом работают – забор сносят:
- Вот тю-ю, какая казарма! Проще взорвать и заново, право. Хоть краску заказать они догадались?
- Ага, - говорит он, но за голосом не успевает. Близко – кучи, песок и темная, жирная земля, у песочной, на траве, действительно второе ведро… Но у забора на миг замолкает треск резаков и шум человеческой возни. И рядом совсем, в высокой траве, что здесь, у оврага, разрослась – не то, что между корпусами – цвиркают… Птицы неведомые, с рыжей грудкой, много, видно – долго тут было безлюдие…
…И ошарашенно поднять голову, потому что новое: цвирррррь-тиу – слышно не из травы, а вот, рядом, над ухом. Совсем птичье. «Цвирррь!» - обрывает трель Нин-найр – и хитро-хитро улыбается:
- Еду воровать пришли, грохота развели, да, понимаю, непорядок. Цвиррррррь! – и ну вот как прислушивается, что в ответ зазвенят – не хуже его, наверно, удивленные птицы.
А что несказанное рыжая подхватывает – так это почти не удивился. Этим похожи:
- Научу. Потом. Сейчас – грузимся… А, вот второе ведро, - и шлепает уже пару лопат, и выпрямляется вдруг, на него смотрит, и говорит. – Саайре, ты только когда и большим вырастешь – не спрашивай: как у такой гюрзы такая пташка получилась. Тсссс, - прикладывает палец к губам, а для верности – еще два: запечатать. И вдруг смеется. – Мы и сами этого не знаем.
…Научила. Губы и сейчас вспомнят, как складываться на птичьи трели. Это голова сразу запретит. Вспомнится, там было ярко и хорошо – эти дни и дни, пока из несуразных строений вырастала средняя медицинская школа на Пустошах, ожидающая первого зимнего набора. Знать бы, что там осталось… Нин-Найр была недолго, дней шесть, меньше: «Полкруга дежурств – нам, говорят сейчас, та-акая роскошь, нечего», - и потом наезжала нечасто. А голос – вот кажется, стены помнили… И то – хватало – в сумрачном, неприветливом, чужом – голоса и смеха, разгонявшего сумерки, под который шла любая работа. Включая и корчевание до самой каменной кладки прежнего пола: «Смотри, это весело: берешь его – и р-раз!»
Территория помнила меньше, хотя и там работала, не отказывалась, ой – лехта Нин-Найр была как везде, куда не повернешься. Это потом, когда у нового крыльца преподавательского корпуса – тот самый, привратный – вот-вот решатся, выпустят лепестки молодые вишенки, ими же посаженные, года четыре школе уже. Не ему, он тогда из окошка высунулся – всякое, на просушку вывешенное, снять – ну, а вечер так пах, засмотрелся – и подслушал. Нечаянно. «Не-е, - смеется кому-то невидному Нин-найр, - не знаю, как эта называется. А, мы тут с мамой совсем непохожи. Она кажется вообще не представляет, как стрелять. А я, с травами… Ну, не то, чтоб ничего не понимаю, но, - и звонкое, воркотней, смехом, - тссс! – но как они мне с детства на-адоели!» Все это успеет – до того, как Саайре захлопнет окошко.
Не хотел. Засело. Была весна, а потом настало лето, а о том, что настало с этим летом – сейчас вспоминать нельзя. И вслух нельзя особенно. Если вспоминать – пусть будет о саде, и о всех его «почему»…
начало - здесь:
www.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
читать?Транспорт идти будет недолго, меньше, чем хотелось бы: место занял у внешнего обзорного, смотрел на курчавые пятна лесов, блескучий орнамент рек, смешные маленькие кубики поселков рядом с пятнами озер. Совсем быстро, насмотреться не успел, пойдет вниз, куда-то в зеленое, кудрявое, кажется еще, что и ничего похожего на жилье рядом нет. Не успеет задуматься, как транспорт встанет.
Правда - не было. Странное было место. Помнил лес вокруг, вырубленный шагов на сотню. И совсем ни для чего вырубленный. Как раз по дороге от свеженькой площадки транспорта: светлое пятно покрытия на земле – мох, вереск, камни – и там ста-арая свалка бревен, мхом заросла уже, кое-где кустарник лезет. И на дорогу лезет. Дорога одна. Наземная. Были когда-то серые плиты, до ворот - больших, железных, покосились. Давно никого не было. Очень давно. Забор. Такие же серые плиты, какие-то рухнули, съехали в овраг, над плитами - высокие ржавые столбы. Над забором, по углам огороженной территории, углов шесть, - темные, ржавые... башни – высокие, с площадками наверху - зачем? Четыре корпуса, два - где здоровые окна, темные стены, мокрый камень. И свежие-свежие, новенькие рамы в окнах. Пусто. Внутри темно-синие снизу, грязно-белые сверху стены, коричневое покрытие, шумное - эхо бродит по углам, а еще хлам под ногами - битые стекла, крошка, обрывки бумаг, детальки какие-то - наклоняться за ними не хочется. Сыро. Холодно. Пахнет тоже сыростью. И тухлой едой почему-то.
...Странно было потом вспоминать. Потом - было совсем другое. Еще бы...
Льеанн не сразу тратится на слова, когда первые прибывшие на место преподаватели и пара встретивших их местных технических специалистов, завершив осмотр территории, собираются в привратном корпусишке, маленький - вроде типового домика начальных поселений, но каменный и чуть более обжитый - генератор, печка, "лежаки". Подходит к сложенному в углу багажу, находит вьюк, который ширдэн, открывает. Только потом укладывает в общий шум голосов негромкое:
- Разрешите, я огонь зажгу?
Старший дядька - тогда крупный черноволосый дядька, незнакомый, с очень гулким голосом - потом Лейвор эс Вильен айе… вот никак не вспомнить, администратор средней медицинской школы на Пустошах - смотрит на нее, не очень удивляется, дает разрешение, ждет, пока Льеанн достанет фонарь, дольет, засветит. И только потом спросит. Именно у нее. Остальные о своем звенят. Спорят. О "новых коммуникациях".
Очень странно – у нее. Потому что сначала – так, как будто и имени не знает, в первый раз видит – назовет по принадлежности пути лехта:
- Теи-лехта айе Линаэсс, - и вдруг – легким именем, - Льеанн, и как вам... территория? - последнее слово он сплевывает. Как прилипшую кожуру.
- Дети у них... лишние, что ли? - негромко говорит Льеанн, смотрит на огонь. Но видит слетающий вопросительный жест. Примолкает и беседа рядом – Саайре помнит, что дальше ее голосу ничто не мешает. Негромко – но слышно:
- Изменить можно путь, Лейвор, путь - не навыки и ответственность, - под это странное оказывается, что с дядькой она говорит на близком. Давних знакомых. - Не лучшее место. Сквозит. Воспитанников на эту территорию я могу пустить... только хорошо ее почистив. В прямом смысле. Вплоть до перекладки пола.
- Поддерживаю, ниери, - шумно говорит кто-то из старших преподавателей. - Сработаемся. И забор этот снести... подальше. Правильно?
- Можно. Извините, я... привыкла жить за оградой, - улыбается Льеанн. - И родники в овраге расчистить. Они там есть.
И дядька администратор задает, движением, вопрос: зачем.
- Коммуникации в ближайшее время обещали подвести, - говорит еще кто-то из техников.
- Н-нет, - говорит Льеанн и еще отпускает на всех: извините. - Просто в таком месте... без своей текущей воды.
...Ограда осталась. Светлый камень, решетка. "Подчеркнуть территорию". Дорожки и зеленые заросли сада, горбушки булыжника - вьющейся каменной лесенки к родникам. Голоса и смех. До пола и стен - другие корпуса, светлые – окна еще расширяли, и снаружи подкрашивали, блеск учебного оборудования, светлые деревянные полы. Тонкий-тонкий, смолистый запах живого дерева жил в них до тех пор… так там и остался.
…Знать бы – что там теперь осталось?
Отсюда, с оставленной, восточной башенки над новой оградой (деревянная обшивка опор, по ним белые плети хмеля, лето там – жаркое-жаркое, сухое и пыльное), Саайре будет смотреть (пяти лет еще не пройдет, там лето): что все-таки остановились – у ворот, невысоких – что там преодолевать? - чужие, незваные, вооруженные гости. Только смотреть… И не приглядываться ближе, из нелепой мысли, что если ты его не видишь – и те не заметят, второго, Аиля – кто тоже на этой вышке, его и эту… его оружие. «Ее называют «Крошка», - есть тогда в памяти. Как говорил это Аиль. – Потому что носить легко… относительно». Тогда угроза казалась еще далекой. И там, на башне, все равно кажется. Нелепой. Как поднимается Аиль, и ступеньки прогибаются под ним, как наклоняется, напряженным и привычным движением – смотрит мимо, поверх перил – растягивает вьюк, собрать помочь не просит, выпрямляется… Взгляд цепляется, первая мысль – дурацкая, тяжелая, в голове сидит долго – ну, труба же. Водопроводная, мелкого развода, с заглушкой непонятной. Ну, покрашена – в лесной защитный, вот это, посередине – сойдет – за распределительный фильтр, ремень зачем… Голова не хочет понимать: прицел, спусковое устройство… оружие. Местный малый штурмовой. А как понимает – вталкивает, в свое, дурацкое, перед башней: «Я не умею», - и серьезный Аиль: «Уметь нечего. Молчи – и подавай». А пока – молчать и смотреть, как привычно и страшно, равно – как очень напряженно замерли руки, как тесно этой штуке на верху башенки – чуть-чуть – и снесет столбик… И как изнутри, на светлом резном дереве заметна – и эта штука, и край куртки, дурацкой формы «национальной освободительной», густо-зеленая, заметная. Через листву наверно не так… Но это тоже было: «Неудобная штука: демаскирует быстро». А громче всех - голос в памяти, цепляется одно за другое: «Я сбежал. Вас защищать. Вы меня учили, я знаю, что вы… хорошие», - и смеется получившемуся детскому. (Странно понимать было потом, что Аиль на пару лет старше). И он же: «Жаль, у «Крошки» мало, слишком мало зарядов».
Но потом об этом. Потом - и про одинаково ровный голос, что тогда, на башне, звучит равно для двоих – что говорит Льеанн: "Если... я все-таки свалюсь – Са-ай, ты услышишь... наверно, начинайте стрелять. Я не знаю, чем их еще останавливать". О бесконечной тишине, пока то, что у ворот - стоит. ("Они... стоят?" - позволяет себе выдохнуть и Аиль) - и как медленно, по одному, по капле - течет назад толпа…
Сейчас лучше про светлый, на всю территорию, зеленый, цветной, пахучий - как сам вымахал, разнотравьем, сад. Насколько "сам" – Саайре видел. Не видел - работал. Убитую, серую, не землю, не покрытие, месиво – прочь. По камешку и досточке мостков - дорожки, чтоб текли, как хотят сами; аккуратно - привезенную, густую, плодородную землю, под ростки, знакомить - так Льеанн и говорит - с местной землей. С первых дней той осени: если не знаешь, где найти теи-лехта Ллеаннэйр - ищи в саду.
...Но получается, что сразу в памяти - голос, звонкий, его много. Сразу понятно, почему его обладательницу – кудрявую, огненно-рыжую, в зеленой форме медика, - все зовут легким и очень детским именем Нин-Найр - звоночек, бубенец, теряя и взрослое имя и статус лехта с именем и служением – теи-лехта lierh-aef Мэргэннаран эс Хэрмэн айе Сьонтаха. Потому что стоило ей приехать на Пустоши - было ее много где, как одновременно, а слышно еще больше. А тогда первый раз, Саайре принес очередное ведро черной земли, сытной, смотрит, что там лехта Льеанн ну как смешивает - у спуска на родники: "Ваши... водянки расти будут": также - тщательно, бережно - что хлеб... Голос появляется первым, сверху, звонкий, незнакомый, далеко слышно:
- А-айе! - и в овраг вихрем слетает незнакомка, привычная форма медика, но не по форме - по плечам россыпью рыжие кудри. А еще у нее веснушки. И улыбка - ну, в овраге светлеет. - Утро, мама! Вот, еле выскреблась, в отпуск - да на целый круг дежурств: вам помогать... У, дебри тут какие! И ведь уже на второй большой круг пошло, как бегаю, тебя тут ищу - никто не знает! А ты вон где закопалась.
- Родники, - наконец укладывает в этот поток лехта Льеанн. - Смотри какие. Место хорошее. Травы развести.
Отвечать, правда, рыжая начинает где-то на последних слогах слова "родники". Оглядывается, находит. И, не размыкая губ, вдруг, не очень громко, но слышно издает звук – воркотня – удивительно правда похоже на чуть усиленный шепот воды по камням:
- Ага. Хорошие, - и подхватывает из диалога дальше, звонко, до-олго растягивая звук. – Тра-авы? Мам, опять твои сады? Опять как всегда твои сады? – и Льеанн отвечает, легкий и близкий у нее получается… странно:
- А для чего меня сюда позвали? Так должна: буду учить… Первая общая специализация.
- Это у тебя не специализация, - смеется рыжая, - это любовь. Если не что хуже. Ай-е, если ты закопалась где-то, где не найдешь, но на грядке, и в земле уже, - и смотрит, щурится, и измеряет, - ну, по локоть, значит – в мире все правильно, да, мама?
Льеанн смеется – согласный жест как раз укладывается. Поверх, как говорит рыжая, грядки. А Саайре стоит, ручку ведра еще не отпустил, смотрит. Так удивленно переводит взгляд с одной на другую. И еще раз. Но так не находит ничего похожего, что - оно и вылетит, на выдохе. Недолжное - таким удивленным:
- Мама??
- Не верит, - подводит черту рыжая, чему-то, несомненно, радуясь. - А? Еще один – не верит? - и подходит ближе, замирая на расстоянии разговора, оглядывает - и не очень спрашивая, детское разрешенное обращение у нее получается светло и мягко. - Ты Ветерок, конечно. Саайре? Ага? - улыбается она при этом так, что ей невозможно не отозваться - вот так же светло, хоть так и не получится - в ответ. Что да, я...
- А если мама закопалась по локти, выдергивать не буду, - наклоняется и подхватывает - тяжелую дужку ведра. - И наверняка всю кучу сверху перетаскать надо? Пойдем помогать?
- Если ты правда - помогать, - отмечает Льеанн, а явно - перекатывается звук, мурлыканьем, - у помянутой кучи... или там, где песок - еще ведро есть. Пустое. Не примазывайся!
"Ух!" - выплескивают руки. И смеются дальше - да, именно руки - и именно смеются, потому что назвать просто "насмешливым жестом" этот... фейерверк просто невозможно. Хоть и должны быть - мелкими, незаметными, близкими… и как такое на слова переводится? – как-то: «да, мама – я тоже тебя люблю». Единым – мгновение чужим пространством. Могло бы задеть, но горечь не успеет, не догонит, искрами – летним золотом слепого дождя, россыпью – на излете жеста, на плечо ляжет ладонь – тонкая, очень теплая, тоже сбрызнутая веснушками:
- Ну, идем – родич? – забирает внутрь, в тот же круг: светлое, теплое, яркое, где мгновение – удивленно, что ли, смотрит Льеанн. Но на эту посмотри – сразу рассыплет в ответ. – По несчастью, конечно: мам – к тебе – и на воспитание?
- Иди… - щурится на этом солнце – не с неба – Льеанн, хорошо каменной кошке. – Как… я рада, что ты приехала.
А еще Нин-Найр бегает. Пусть Саайре идет шаг в шаг, все равно – быстрей чем умеет, еще чуть-чуть – будет бегом, Нин-найр как пружинит от земли, летит. И звонко от нее, из оврага выберется, оглядится, и слышней, чем рядом работают – забор сносят:
- Вот тю-ю, какая казарма! Проще взорвать и заново, право. Хоть краску заказать они догадались?
- Ага, - говорит он, но за голосом не успевает. Близко – кучи, песок и темная, жирная земля, у песочной, на траве, действительно второе ведро… Но у забора на миг замолкает треск резаков и шум человеческой возни. И рядом совсем, в высокой траве, что здесь, у оврага, разрослась – не то, что между корпусами – цвиркают… Птицы неведомые, с рыжей грудкой, много, видно – долго тут было безлюдие…
…И ошарашенно поднять голову, потому что новое: цвирррррь-тиу – слышно не из травы, а вот, рядом, над ухом. Совсем птичье. «Цвирррь!» - обрывает трель Нин-найр – и хитро-хитро улыбается:
- Еду воровать пришли, грохота развели, да, понимаю, непорядок. Цвиррррррь! – и ну вот как прислушивается, что в ответ зазвенят – не хуже его, наверно, удивленные птицы.
А что несказанное рыжая подхватывает – так это почти не удивился. Этим похожи:
- Научу. Потом. Сейчас – грузимся… А, вот второе ведро, - и шлепает уже пару лопат, и выпрямляется вдруг, на него смотрит, и говорит. – Саайре, ты только когда и большим вырастешь – не спрашивай: как у такой гюрзы такая пташка получилась. Тсссс, - прикладывает палец к губам, а для верности – еще два: запечатать. И вдруг смеется. – Мы и сами этого не знаем.
…Научила. Губы и сейчас вспомнят, как складываться на птичьи трели. Это голова сразу запретит. Вспомнится, там было ярко и хорошо – эти дни и дни, пока из несуразных строений вырастала средняя медицинская школа на Пустошах, ожидающая первого зимнего набора. Знать бы, что там осталось… Нин-Найр была недолго, дней шесть, меньше: «Полкруга дежурств – нам, говорят сейчас, та-акая роскошь, нечего», - и потом наезжала нечасто. А голос – вот кажется, стены помнили… И то – хватало – в сумрачном, неприветливом, чужом – голоса и смеха, разгонявшего сумерки, под который шла любая работа. Включая и корчевание до самой каменной кладки прежнего пола: «Смотри, это весело: берешь его – и р-раз!»
Территория помнила меньше, хотя и там работала, не отказывалась, ой – лехта Нин-Найр была как везде, куда не повернешься. Это потом, когда у нового крыльца преподавательского корпуса – тот самый, привратный – вот-вот решатся, выпустят лепестки молодые вишенки, ими же посаженные, года четыре школе уже. Не ему, он тогда из окошка высунулся – всякое, на просушку вывешенное, снять – ну, а вечер так пах, засмотрелся – и подслушал. Нечаянно. «Не-е, - смеется кому-то невидному Нин-найр, - не знаю, как эта называется. А, мы тут с мамой совсем непохожи. Она кажется вообще не представляет, как стрелять. А я, с травами… Ну, не то, чтоб ничего не понимаю, но, - и звонкое, воркотней, смехом, - тссс! – но как они мне с детства на-адоели!» Все это успеет – до того, как Саайре захлопнет окошко.
Не хотел. Засело. Была весна, а потом настало лето, а о том, что настало с этим летом – сейчас вспоминать нельзя. И вслух нельзя особенно. Если вспоминать – пусть будет о саде, и о всех его «почему»…
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, Тильсенн
Дети, рожденные от члена семьи - автоматически тоже члены семьи?
А может быть брак в интересах семьи, но без обязанности производить наследников? Чувства вообще здесь принимаются в расчет - или долга для фай будет достаточно, если семья обязует его\ее сочетаться браком именно с этим, а не с другим?
И, гхм, даже в том, в первом смысле - дети это не ресурс. Это ценность. Право быть вот этим самым, частью государства - приобретают только взрослые-совершеннолетние-дееспособные.
Брак в интересах семьи, не предполагающий рождения детей - да запросто. Разрешение на совместное потомство еще надо получить в большинстве случаев, а для долгоживущих это тот еще геморрой (я ниже сказала про аттестационный, и финансовый ценз, опять же - с определеным уровнем жизненных показателей организма разрешение на потомство получить невозможно от слова вообще).
Насчет брака и, гхм, на кого Семья укажет - тут может быть по-разному. Обычно все же наследующих отпрысков несколько и таки, если действительно важен именно династический союз - стараются предоставить выбор. Они живут долго, в конце концов не эти, так следующие. А то, что сделано под принуждением - прочным не будет.
Традиции "помолвки с младенчества" у них нет вообще. Более того - официальное заключение брачного союза до полного совершеннолетия (а оно приходится на третий Звездный год жизни) или сразу после - далеко не приветствуется. Существует определенный аттестационный (пресловутое совершеннолетие как минимум), финансовый и имущественный порог, до которого не может быть речи даже о "малом" союзе. В любом случае - для фай - брак это союз, осознанно заключаемый двумя взрослыми людьми. И в целом - это та часть очень личной территории, куда лишний раз даже Старшие Семьи или Дома стараются не лезть с указаниями.
Опять же - к вопросу о "Семья укажет" - весьма распространен вариант, когда заключаемый двоими союз длится до выполнения определенного договором условия (это может быть изменение собственного статуса, пресловутое рождение и воспитание до определенного возраста детей, это может быть некое совместное дело, или что-то еще другое), т.е. далеко не всю жизнь.
А для того, чтобы двое могли любить друг друга и, гхм, спать в одной постели - вовсе не обязательно этим двоим иметь соответствующую отметку в метрике. Потому что то, что происходит во внутренних комнатах жилища - дело только обитателей этого жилища и ничье больше.
с определеным уровнем жизненных показателей организма разрешение на потомство получить невозможно - это как?
Слушай, а ревность у них существует? Если брак не по любви, а по договору, имеют ли право супруги на раздельную личную жизнь? И как они на это реагируют, если?
насчет совершеннолетия - примерно да. После совершеннолетия - тут уже все зависит от дел и прочего жизненного пути каждого конкретного фай.
Насчет ревности - а то) Почем ж не существовать. Но это гхм... не там, где зарегистрированный союз. Это скорее там и к тому, что составляет личную ценность для каждого конкретного фай.
Что касается вот этого - Если брак не по любви, а по договору, имеют ли право супруги на раздельную личную жизнь? И как они на это реагируют, если? - мне очень сложно ответить, там эти понятия гхм... именно так не сочетаются. Они это воспринимают существенно иначе, чем мы, намного. Они куда спокойнее, чем мы относятся к половой жизни и вот этого странного, что секс может быть только ради зачатия потомства у них нет, это вообще личное дело каждого. Действительно личное. У них нет вот этого "переспал - обязан жениться", равно как и нет "брака по залету". Пардон если женщина таки забеременнела, то она либо родив таки получит полагающиеся разрешения, либо ребенка будет воспитыват Семья или Дом. Но до первого взрослого имени оба биологических родителя (если оба известны) обязаны будут вкладываться в воспитание (за исключением случаев зачатия в результате насилия).
Там гхм... брак не регулирует постель. И фай таки заключают брачный союз не для того, чтобы можно было безбоязненно спать друг с другом. Это практически всегда (бывают к сожалению печальные исключения) осознанное взвешенное решение двоих. Даже если это в интересах Семьи или Дома.
Для чего брак, ясно)
А вот может там быть ситуация "у нас брак по согласию, жена спит с другим, я обязан его убить"? Есть понятие "муж-рогоносец"? Вообще понятие измены?
Теоретически, ситуация быть может
Но: как раз при общем - в общем, культе - эмоциональной подготовки и владения собой, плюс ммм в общем глубокой разнесенности внешней чести и внутреннего семейного дела - такое поведение, неважно приведшее к результату или нет - будет считаться значительно больше постыдным, слабым и достойным осмеяния... ну чем скажем рождение ребенка в браке не от официального супруга.
Понятия "муж-рогоносец" - думаю, точно нет. Кстати, в вышеназванном случае во внутреннем кругу семьи кости будут перемывать скорей осуществившей это паре, как вариант - их Семьям - чем мужу) У них вообще довольно мало по сравнению с нами внешних понятий, связанных с семьей и браком.
А вот про измену я таки прошу разрешения подумать до утра) там кажется очень специфически - а я в эту сторону не думал.
взбеситься от ревности в стиле "мой супруг обратил уделяет время другому - пойду убью этого другого", причем не "должен", не "обязан", а именно "хочу-пойду-убью" может как мужчина-фай так и женщина-фай. И в любом случае во внутреннем кругу семьи такому гхм, взбесившемуся будут долго перемывать кости, вне зависимости от полового состава участников скандала (и не важно, дошло таки дело до убийства или нет). Как минимум потому - что скандал стал достоянием да хотя-бы для родичей. У них вообще на попытку добиться своего насилием (не важно - благосклонности потенциального партнера или исключительно себе принадлежащего внимания партнера по отношениям) брезгливо смотрят как на нечто... постыдное... и, гхм... недостойное взрослого разумного... Столь же недостойное, постыдное и слабое - как взять и накласть кучу посреди улицы просто потому что вотпрямщаз захотелось.
Тут еще не стоит упускать такой момент, что убить взрослого фай непросто. Их с возраста перед первым взрослым именем учат обращаться с оружием, причем опять таки независимо от пола. И они склонны подходить к конфликтным ситуациям все же с позиций дипломатии именно потому что а)практически все поголовно умеют обращаться с холодным и не только оружием б)в их менталитете заповеди "не убий" не было и нет.
И, гхм... у них нет вот этой, характерной по крайней мере для хUSSR (я не знаю что в сша и в европе) снисходительности к мужской половой невоздержанности и кашмар-караул-рога-наставила - в случае половой невоздержанности женской. Они в принципе на это смотрят куда спокойнее. Не на беспорядочные половые связи (что в принципе не поощряется), а вообще на сексуальность, ее проявления. И, гхм - мне по крайней мере казалось, что их подход к идее брака и к общей закрытости личной жизни несколько гхм... исключает истерии вокруг рогов и супружеской неверности. Брак не дает фай морального права контролировать личную жизнь супруга.
И еще такой момент - спасибо Инги за формулировку - у них в понятия "любовь" и "созависимость" не приравниваются. Т.е. нет у них вот этого "мы семья, а потому мы теперь одноооо" и нет, в смысле в языке нет выражений - подобных нашему названиею супруга или партнера "половинка". Так и, гхм нет вот этой странной здешней формулы-утверждения, что вроде как вступая в брак исчезают мужчина и женщина и гхм... появляется семья. Нет и пожелания "найти свою вторую половину" - потому что в силу воспитания и менталитета фай, каждый сам по себе фай - это автономная единица с весьма так нехилой гордыней.
Раз уж заговорили о сексуальной стороне жизни: какое вообще к этому отношение (помимо того, что спокойное)? Что это для них значит? Вкладывается ли в секс какой-то духовный смысл?
Что касается другого вопроса - я не могу на него ответить, я не понимаю что значит "духовный смысл секса". Извини, я не понимаю, какой может быть еще духовный смысл у гхм... разговора тела двоих приятных друг другу людей. Может быть, если ты объяснишь, что именно ты спрашивала, подробнее, я смогу ответить.
Про духовный смысл. Смотри, во время секса могут взаимодействовать только тела (ну это практически механика). А могут и энергетические тела тоже, притом в процессе происходит обмен информацией, эмоциями, энергетическая подпитка, в конце концов. То, что у людей разрабатывали те же йоги, для чего существует тантра. Когда секс - это механизм слияния (не насовсем, а только во время процесса, конечно же) любящих в единое целое, в тот самый Инь-Янь. То, что происходит у язычников во время Белтайна: священный брак бога и богини и он же, повторяемый людьми, чтобы становиться проводниками этих энергий.
Начну отвечать с конца - нет. На территории Тейрвенон - лиен-реи это слишком старое явление и оно уже давно вытеснило собой прежние культы. И в лиен-реи нет и никогда не было бога-женщины. Да, есть места вроде земель Ойхо, Льиншей, Ниинталь-рьен, где люди с уважением относятся к Высоким, живущим на той же территории... потому что Высокие жили там раньше людей и будут жить позже. Но им не поклоняются. А Многоликий - один. Единый и целый. В лиен-реи нет женского божества от слова вообще. И у фай в целом - уже давно нет вот этого, про утраченную целостность существа, которое распалось на части и стало мужчиной и женщиной, и прочей идеи разделенности.
И далее - о йогах и тантре - этого тоже нет. Т.е. нет (скорее всего, вот шкурой ощущаю) ни специальных практик, ни, гхм... отделения (и противопоставления тоже) физического и нефизического тела. Они, гхм... слабо себе представляют гхм чорт, как же звучит то... криво... все вот это - где обмен эмоциями, общение, восстановление нервного и эмоционального ресурса как гхм... нечто требующее специально-разработанных практик (если я правильно понимаю насчет тантры) и отдельных ритуальных действий тела и разума. Я не знаю, как еще объяснить это ощущение - они не считают тело оболочкой для духа, они не отделяют и не противопоставляют тело и дух, фай неразделимо существует в трех аспектах: thai, rh'hen'na, l'lainaah - на Изнанке, в вещном мире, в Пространстве снов. Да, во время некоторых действий средоточие сути, чорт, то что составляет основу, может смещаться в какой-то из скрытых аспектов (Изнанку или Пространство снов), но именно смещаться, да - и в зависимости от глубины и метода погружения может быть задействовано вещное, зримое тело.
Это файская гордыня опять же - но они не разделяют себя на, гхм... физическое и гхм... духовное (энергетическое, астральное, еще какое...). И они не рассматривают секс как "механизм слияния любящих в единое целое", я думаю по причине опять же их гордыни. С нашей точки зрения они черезмерно самодостаточны, их этому учат с детства родители и они учат этом своих детей. И слишком ценят личные границы и личное пространство, чтобы позволить себе слиться с кем-то. Они бы сказали - что "слияние" это проявление крайнего неуважения к партнеру и недопустимое посягательство на его личное пространство и личные границы.
Я не знаю, как объяснить разницу между двумя образами "предельная степень близости" и "слияние". Но утилитарное отношение к сексу, то что соответствует внешнему лицу и открыто направлено вовне, а оно там есть и его там немало (секс - это прекрасный способ согреться в практически неотапливаемых жилых помещениях, прекрасный способ восстановить нервный и эмоциональный ресурс организма, приятно провести время и пообщаться с интересным собеседником. И да - собеседники вполне могут быть одного пола, если обоих это устраивает), неразделимо соседствует с более... внутренним чтоли, когда секс это проявление доверия и показатель уровня близости между двоими.
Что же до "ожидания по ту сторону" - то именно в этом виде - это формула. Это дословный перевод термина. Если его, термин этот, "вечный союз" переводить совсем на человеческий - то получится что "мы хотим прожить рядом всю жизнь и еще дальше" или "мы хотим чтобы наш союз длился всю жизнь и еще дальше". В качестве примера "вечного союза" я могу привести конец истории "Рыб небесных", вот это райэново "Прости, что я задержался, я иду". Так и ответ на вопрос - зачем ждать по ту сторону - потому что хочу так. Потому что хочу жить рядом вот с ним или вот с ней, потому что он или она - тоже этого хочет. Но это не слияние, это близость. Извини, я не знаю как объяснить еще.
Они считают, что рождаются многажды, и я не сказала бы, что в следующем рождении оказаться камнем или деревом - это воспринимается как наказание. Помнишь конец сказки про оперение?
"Она была солдатом владетельного господина, замыслившего мятеж, а после была каменным черным ножом и одновременно женщиной, заходящейся криком на алтаре, была сумкой для риса. Двенадцать раз по двенадцать лет простояла резной вешалкой для одежды в доме плотника, пока дом не сгорел, подпаленный завистливыми соседями. Была каменным ложем лесного ручья. Была мельничной мышью и еще лежала зерном, принесенным на мельницу. Сколько пройдено дорог звериных и человечьих, - подумала она усмехаясь, - отчего бы теперь не примерить совиное оперение?"
Это именно что - следующая жизнь, следующее рождение, отличное от предыдущего. И да - изучение таки гхм... реинкарнаций... это скорее удел узко-специалазированных исследовательских центров. Такое ощущение, что в массе своей самих фай это не интересует "это есть, зачем об этом говорить? О прошлом куда лучше расскажут архивы Дома".
Про вечный союз: если они вместе перешагнут Порог, то в следующий раз, при новом рождении, окажутся вместе? Или это вместе только на Порог и распространяется?
Про близость и слияние поняла. Про секс тоже. А что такое Пространство снов?
Я немного могу рассказать только об одном случае - собственно это история Лейна и Айри. Но там все закончилось посмертным даром Айри, зрением для Лейна. А сама Айри, ллаитт Альфьяар, ушла так, как уходили родичи Илайетта, став частью той земли, где закончилась ее жизнь.
Про Пространство Снов есть у Инги, вот zhurnal.lib.ru/editors/a/arharowa_j_l/shkodina.... и еще немного вот здесь tai-llaitt.livejournal.com/34362.html - но в тай-ллаитт там скорее о всех трех аспектах разом. Фай считают, что вещные миры это сконцентрированные фрагменты Пространства снов. Наиболее яркий образ - это погруженный в воду кусок вулканической пемзы - в полостях будут находиться обитаемые или необитаемые вещные земли. Еще один используемый при объяснении образ - горсть разнородных мелких предметов в складках ткани.
Причем это может быть как относительно небольшой клочок земли, так и гхм... образование размером с галактику. Тейрвенон занимает множество смежных реальностей. Близость Пространства снов влияет на физические свойства вещного мира. Существуют как врожденные способности, так и "внешние", аппаратные способы (последние весьма энергозатратны) чувствовать и в какой-то мере направлять влияние потоков Пространства снов на вещный мир и таким образом воплощать то, чего не было в вещном мире. Собирательно тех, кто так или иначе работает с влияниями Пространства снов называют "проявляющие". И со стороны это можно было бы счесть магией. Для лехтев прямая практическая деятельность, связанная с примением влияния Пространства снов запрещена, это обратно их "силе". Теоретические исследования, впрочем, не запрещены.
Можно сказать, что есть что-то похожее между пространством снов и платоновским миром идей?
Llaijii не содержит в себе каких-то идеальных образов чего-либо, не является неким непостижимым совершенством, это скорее исходный материал (но чорт, именно это выражение тоже не вполне верно). Глубокие слои Изнанки напрямую сливаются с Пространством снов. Фай сравнивают Llaijii с безбрежным и бездонным океаном, из "воды" которого могут собираться острова, а могут и разные твари, но в конце концов и те и другие в свой срок снова становятся этой "водой".
Основной спор между храмовыми и Проявляющими состоит в том, что проявляющие для достижения своих целей искусственным образом направляют естественные течения Пространства снов. Я в этом сам несколько э... "плаваю", но я подозреваю, что результат работы Проявляющего - это не воплощение чего-то существовавшего только в Пространстве снов, это именно создание результата взаимодействия rh'hen'na (вещного мира) и l'lainaah (Пространства снов) в некоей точке реальности. То есть до воздействия Проявляющего - этот результат мог появиться с некоторой долей вероятности, а мог и не появиться (обычно с куда большей вероятностью).
Проявляющие утверждают, что вопрос в силе воздействия, необходимой для достижения желаемого результата. На территории Тейрвенон (но это уже в некоторой мере спойлер) есть земли, где разрушительный результат работ Проявляющих (как при воздействии на Изнанку, так и при работе с влияниями Пространства снов) заметен невооруженным взглядом. Но при этом результаты разработок Проявляющих востребованы практически везде (начиная от программной начинки имплантантов фай, заканчивая транспортными каналами, объединяющими сектора Тейрвенон между собой), в том числе и самими лехтев (то же самое Зеркало Устоявшегося - это совместная разработка лехтев и специалистов-проявляющих одного из Домов).
Я там выше был несколько некорректен, потому что вечный союз это всегда "мы хотим быть/прожить жизнь рядом до Порога и дальше". Это нечастое явление и обычно такие пары так или иначе устраивают дела так, чтобы жить совместно. Так проще. Да, бывают случаи, когда совместная жизнь невозможна по тем или иным причинам. Да, это всегда подразумевает высокую степень близости между двоими, выбравшими себе вот это. Половой состав пары не важен, но фай в принципе к этом спокойно относятся.
"я вообще не претендую на этого разумного ни в плане секса, ни в плане общих детей, ни в плане общего хозяйства, но я хочу быть рядом с ним столько, сколько я это вообще смогу"
Инги может меня поправить, но имхо именно эта формулировка не вполне верна, особенно в части "я не претендую на этого разумного". Тут скорее "я принимаю, что мы не можем быть/жить вместе. Но это желанно нам обоим".
Я не уверен, но история Чоши Юкари как раз об этом варианте, когда между двоими легла разница статуса, на тот момент непреодолимая.
По поводу "вечного союза", понимаешь - у их в целом наличие детей это такой... естественный совершенно вариант. Я там выше говорил уже, что у них деторождение это почетная привилегия, а не позорная обязанность, как по факту получается у нас здесь. То, что двое приятных друг другу людей живут вместе и спят друг с другом - это тоже совершенно естественный ход событий, тем более что о контрацепции им рассказывают с момента полового созревания.
Навскидку я могу вспомнить только один случай, когда зарождающийся вечный союз был, а на момент его зарождения о совместной жизни, сексе и детях даже речи быть не могло. Там, правда было несколько "но":
- один из участников отношений был ллаитт, а значит был стерилен от рождения
- этот же участник отношений был лехтев и дело было до Золотого мятежа, когда брак с лехтев был позором
- этот же участник отношений был ллаитт, и был молод, а следовательно физическая близость (в результате наследственных особенностей) была черевата созависимостью.
Но и то, тот же Лейн (о котором речь идет) расчитывал, что через некоторое время он решит, что делать со своими физиологическими и ментальными особенностями (чтобы избежать пресловутой созависимости), а его избранница выйдет из репродуктивного возраста - и тогда они вполне смогут жить вдвоем. Судьба, к сожалению распорядилась иначе. Начался Золотой мятеж, Лейн был пленен и долгое время отсутствовал, а его избранница умерла во время тяжелых родов.