NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
и прозы...
их все-таки две. видимо. типа книжки - из того, что сейчас. но все равно
30 частей собственно имперзцев//первой части рыб небесных
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
девять здесь: ingadar.diary.ru/p94079450.htm
десять здесь: ingadar.diary.ru/p94149881.htm
одиннадцать ingadar.diary.ru/p94192358.htm
двенадцать: ingadar.diary.ru/p94285343.htm
тринадцать: ingadar.diary.ru/p94389233.htm
четырнадцать: ingadar.diary.ru/p94446461.htm
пятнадцать ingadar.diary.ru/p94507145.htm
шестнадцать ingadar.diary.ru/p94742456.htm
семнадцать ingadar.diary.ru/p94877555.htm
восемнадцать ingadar.diary.ru/p94984913.htm
девятнадцать ingadar.diary.ru/p95084954.htm
двадцать ingadar.diary.ru/p95122922.htm
двадцать один ingadar.diary.ru/p95726024.htm
двадцать два ingadar.diary.ru/p95865359.htm
двадцать три ingadar.diary.ru/p95992943.htm
двадцать четыре ingadar.diary.ru/p96133610.htm
двадцать пять ingadar.diary.ru/p96658964.htm
двадцать шесть ingadar.diary.ru/p96846653.htm
двадцать семь ingadar.diary.ru/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все ingadar.diary.ru/p99552044.htm
двадцать девять ingadar.diary.ru/p99971609.htm
тридцать: ingadar.diary.ru/p103006088.htm
начало эпилога//части второй//глазами того, кто напротив
раз:ingadar.diary.ru/p104538746.htm
два: ingadar.diary.ru/p106762055.htm
три: ingadar.diary.ru/p108566069.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p110210015.htm
а это пятая
когда ты станешь маленьким...
***
Знаешь, Лён – я ведь так и не понял. Я ведь только здесь до конца – и то с трудом – уложил у себя в голове. Что это так. Что вот это мы. С ними. По-настоящему воюем.
На экранах общих новостей оно все смотрится – недостоверно и далеко. И те события и последствия, с которых начиналась война – для моего далекого, глубинного Айль-Саанрема – для моих близких, для тех, кого я так хорошо знал – оказались столь же далеко и недостоверно. Смотрел я на них также. В новостях. В университетском отеле – лингвистического профессионального – Высшей школы дипломатического корпуса. А потом – у тебя…
И также плохо верил.
Я в нее плохо поверил. Потому что был далеко.
…Чем я хочу заниматься – я знал очень рано. Хорошо помню – лет в двенадцать. Точно – было на мое двенадцатилетие, осенью, как раз по спадающей жаре. Был традиционный пикник в туристическом парке второго разряда над водопадами. Помню, много нас было – и обязательные родственники, и подружки Син, Вайцек со взрослыми тоже, еще мальчишки… И отдельным – наши гости: Терьо и Таари тоже пришли не вдвоем, были и другие из их дома. По-другому сказать не получается – из дома, и… младшие, как казалось. Хотя тоже взрослые.
Меня они очень поздравляли. Помню: «У нас считается – твой первый личный Звездный Год», - улыбалась Таари. И сразу еще как потом добавлял внезапно-серьезный Терьо: «Говорят – дальше ты уже можешь быть взрослым. Если потребует время – и место, которое ты занимаешь. Не все, на самом деле, могут…»
Помню еще удивительную серьезность, с которой мне дарили – как там сказал отец – «средневековый подарок». Коробка – весомая, но не тяжелая – темное резное дерево, хитрые защелки, с которыми сам справлялся, помогать – с улыбкой – не стали. Дорожный набор. Для письма. Вручную. Кисточки и подставка под них – когда не в работе. Каменные флакончики под цветную тушь – устойчивые, и лепестки палитры – если требуется смешать цвет. Бумага – плотная, светло-серая, у нас нет такой, планшет под нее… Красивое. Удобное – очень. Руки и сейчас помнят. Сувениром – как тоже оценивал отец – не стало, я использовал по назначению. Долго… А в последний свой приезд домой – уже после всего, уже на муниципальные линии – нашел коробку – планшет уцелел, и листок бумаги еще. Знаешь... как дурак плакал.
Еще одежда была. Тогда я на нее меньше обратил внимания. Примерил – подошла – удобная, мягкая… жаркая еще немного, осень-то теплая. Это сейчас, почти слухом слышу мягкий средний фаэ – тети Таарь: "Ты первый, которого я выучила на этой земле... Держи. Рубашку... Такую же – как носили наши дети".
Была рубашка... Очень... мальчишеский конструктор - ремешки, застежки, шнуровки, несчитаемо - всяких карманов и карманчиков. И сама разбиралась - хочешь, зацепляй подкладку и капюшон, хочешь - отцепляй рукава и верх, ходи в жару... Удобная - и прочная, по-мальчишески тоже: я в ней и в подземелья лазил и по шшидде бегал - для костюма, приличного лицеисту первых линий Приморского она не очень-то подходила, а вот - для жизни после школы... Как они сумели добиться такого от точно натуральной ткани – загадка. И сразу же на краю памяти негромким голосом – диктовкой: я как раз пытаюсь сообразить, как записать: «и никто не наденет одежды из той ткани, что никогда не росла»…
А загадка еще большая - как они выдержали? Ровные очень, крепкие, и заметные, и все-таки чуть-чуть разные, на волосок, на дыхание – понятно, что вручную - швы? Я в ней года три точно ходил, было... Благо, такие глупости, как обязательная перемена одежды с новым сезоном в том возрасте мальчишкам еще голову не занимают.
Не занимают голову в двенадцать лет и другие - частности привычного мироустройства. И довольный я, убегавшийся по дорожкам по дороге на пикник, на вопрос двоюродной бабушки: "И кем же ты хочешь быть, когда вырастешь, Нэта?" - ответил честно - со всем двенадцатилетним максимализмом, специально указав на храмовых: что хочу говорить и договариваться. С чужими, с всякими разными. Причем – вот точно помню, что сначала говорю это на фаэ… ну, быстрей получается, и проще, перевожу потом…
"Ты неужели в дипломатический корпус собрался?" - смеялась тогда двоюродная бабушка - и кажется, вторил ей отец. Это потом - оказалось не очень смешно. Когда планы на будущее благополучно пережили - мои двенадцать, тринадцать и дальше. Первое профессиональное распределение - нет, моей гуманитарной специализации в семье обрадовались. Это тому, что я упорно настаивал, и настоял в результате, на языковом профиле подготовки – не слишком. Отец скорей всего видел меня продолжателем своего научного интереса – но, увы, изучение общественных законов, равно как и вариации законотворческой и правоведческой деятельности – не влекли меня совсем. И что мне было до того, что именно по этим специальностям наша, легкодоступная Высшая Школа держалась первых мест образовательного рейтинга – во всей нашей системе… Даже в то время, когда начинаешь уже задумываться - об образовательных рейтингах и возможной стоимости - не слишком доступного. Равно как и о том, что Высших школ дипломатического корпуса в ближних пределах досягаемости совсем не предусмотрено: зачем они в нашем глубинном, курортном и внутренне-деловом и ресурсном центре Айль-Саанрема? А посольства... ну, ради престижа, наверно... Это потом новости заговорят, что фай намеревались и эту землю сделать - передним краем. То есть - "незаконно присвоить себе независимую территорию"...
Но до тех новостей от моих двенадцати лет - невообразимо далеко. До них далеко и от последнего моего аттестационного курса среднего образования - где я работал как укушенный, выжимал себя - на итоговые оценки по предельным баллам... достаточным, чтоб быть принятым на поощрительную программу. Моего ныне родного лингвистического профессионального Дипломатического корпуса. Раз в три года со льготными условиями победителям... Мне повезло: я попал сходу. Даже удивился.
Не то, чтобы я так рвался учиться со всеми степенями доплаты за рейтинг и так далеко от дома... Но лингвистическая подготовка в имеющихся Высших школах - второго и ниже десятка на родном Айль-Саанрема - как говорил отец, ниже всякого порога качества... и такой профессиональной аттестации мне никак не можно позволить.
Вспомнить, вздрогнуть и сказать: а ведь все это «далеко» рассказано наперед. Задолго до того, как я прочувствовал на своем опыте всю сложность нашей образовательной системы, до того, как рейтинги и соображения престижного и качественного образования - отцовским голосом - застряли у меня в ушах и не покидали их до аттестации за первую профессиональную ступень. Еще на том веселом и ничего о том знать не желающем празднике... Это после того вопроса взрослые заговорили - о дальнем моем будущем, я не прислушивался: мы шалаш строили. Это зачем-то сейчас проговаривает память: отцовским голосом "Мой сын никогда не будет носить, - и, как грязь стирая с ботинка, - профессиональной аттестации третьего десятка - и педагогической тем более!" Не оттуда, наверно - мало ли я потом такого от отца слышал, но память и привирает четко, и кажется мне - было там и тогда: именно вот на это отвлекся Терьо. От нас и от постройки. Может быть, и в ответ – вот оно в голове звучит: «Понимаю: статус – дело серьезное…» И как мгновенно сердится отец – я тоже помню.
…Это Терьо тоже умел. Хорошо и удивительно точно. Сердить. Я сейчас понимаю – он умел быть взрослым – и не самым приятным… и опасным взрослым тоже. Просто верить мы в это не умели. Не складывалось у меня, ну вот никак не складывалось - что это тот же Терьо - что вот сейчас, цепляясь за камешки, лез на скалу - за удобной рогулькой для шалаша, что смеялся по дороге - казалось странным, и в памяти засело: "А ты вообще меня старше... мне еще, считай, одиннадцать, - огромная ехидная улыбка, - только звездных..." Подсчитал-то я куда потом... А потом тот же Терьо - ровным голосом, негромко, бросает - два-три слова во взрослый до непонятного спор. Отец уже давно говорит множеством длинных и умных терминов - опасно-вежливым, экзаменаторским голосом. Только Терьо хоть бы что...
Правда, кажется, из диалога он выныривает, как вернулся, возвращаясь к нам и к шалашу - и мир становится правильным снова...
Странно - потом мы говорили, мы не раз говорили о том же самом - о профессиях и статусах - у них и у нас, и при отце, но вот этой чуть кренящей мир на сторону интонации... неправильного - я не вспомню больше. Предшествующая языковая подготовка у меня была обширной и серьезной - и требовательной, я только на аттестациях уже в лингвистическом профессиональном понял – насколько. Что некоторых наших преподавателей – не носителей языка, в первые триместры у нас такие были, предполагалось, что так легче – я говорю… во всяком случае, не намного хуже. А преподаватели-носители – в те первые годы такие еще были – одобряли; и обязательно спрашивали – кто меня учил. Помню жесты – понимание и одобрение; помню, как вслед им всплывало в голове негромкое, уже напутственное – Таари – «я знаю, мне будет легко разговаривать с теми, с кем тебе придется говорить – благодарю, что ты так выучился». И как-то так отдельно понимать – что да, они меня учили. Объемно и требовательно… И неважно, что как-то я этой требований не заметил…
Где-то там, в днях учебных занятий и было, как легко говорил Терьо – тоже подхватывал… мы про выбор места учебы с отцом немного спорили. Объяснял мне – часть их странного. Про статусы. Чудовищные, если задуматься, вещи про ограничение возможных профессиональных сфер деятельности в зависимости от социальной принадлежности – озвучивал он так же, легко и несложными словами, что уложилось бы в голове и в двенадцать. Я уже был постарше – но общий язык мы привычно легко находили: мы из него и не выбились… И не знаю, что больше сердило моего отца – то, что рассказывал Терьо, или то, что в его исполнении это и не казалось – настолько чудовищным?
- У нас - меня бы в вашу Высшую Школу... и к порогу не подпустили бы, - преувеличенно насмешливым жестом взвешивает Терьо. – Лехта я. Храмовый. Потомственный, - и легко сдувает с ладони. – Значит, вот – мне нельзя управлять. Командовать. Судить... Да - много чего еще нельзя. Мешает. Изучать «нормы функционирования общества» - наверно тоже… если у нас этим вообще кто-нибудь занимается, - это он на отцовское рабочее место косился – и наш диалог цитировал.
- Что? – растеряно спросил я, помню. В личном времени. – Совсем нельзя? Даже если очень хочется?
- У, мне-то теперь – совсем нельзя, - отзывается Терьо. Вот так меня учили всей разнице – их оттенков во временах. – Мне, правда – никогда не хотелось. Всем – нельзя, приложили нас: «Те-кто-Служат – не властвуют и не судят»… и так должно быть. Пока все вещи и люди мира стоят на своих местах.
- А я думал – пока божья воля не прикажет, - четко помню – летит отцовская реплика от рабочего места. Далась ему – эта «божья воля»…
Летит и натыкается – на внезапный всплеск ладоней Терьо. Первый, вот этот, срезающий – я еще в дальнем детстве выучил. Когда в «Найди меня!» - кто-то из команды начинает рваться выглянуть – а другие ходят совсем близко. Скорый и резкий. Нелестный. Трепло мол – шуршунчик – бессмысленный и небезопасный. А дальше… это сказанное складывают – много раз. И убирают. Далеко. Чтоб не вернулось. И только потом словами. Спокойными:
- Так тоже может свалиться… Ой, как бы я не хотел стоять – на том месте, куда такое свалится…
…Вернулось. Выкопалось.
Я до сих пор не вижу – ни защиты интересов нашего населения и государства, ни высокого смысла. Только – и я перехожу на фаэ – что мир накренился, и люди его и вещи сдвинулись со своих мест – совсем... А еще я помню новости – и ничего не могу сказать: я не знаю – что заставило так встать и так остаться моего… и все равно, Лён – моего друга.
И это совершенно неважно, что вслед в голове само включится. Как кадрами хроники. Яркими уже. Для общей сети монтажом. Сначала – там снова Терьо. Жест - он легко разводит руками: лети, мол, на ветер, бывает и так - и на миг еще кажется, золотое, легкое марево повисает между ладонями... Блики - от морских волн неподалеку - это лето, это мой какой-то выпускной школьный год, где-то в средней школе. Мы на море, на дальних пляжах, в экопоселении отдыхаем... И уже не помню, что я такого выдал - что отец очередной раз обсуждает мое будущее, говорит шумно, что я не буду, никогда не буду носить профессиональной аттестации преподавателя - средней ступени особенно - устаревшая должность и бессмысленная - громко, эмоционально: зачем так, я и не предполагал никогда им быть? И вообще, не видел он умных и достойных внимания людей, занимающих данную должность... Это тогда отвлекается Терьо от огромной башни песчаной крепости, что он – мы – помогаем строить какой-то полузнакомой мелкотне, разводит руками – и кажется, летят между золотые искры:
- А… я вот, например, преподаватель. Считать по-вашему… даже наверно с начальной ступени. От первого имени. И раньше – если разрешат, - и наклоняется, камешками снизу стенки башни укладывать. Я там, снизу сижу. Укладываю тоже. И удивляюсь – шумно:
- Ты?.. Кто?
- Препод, - радостно отзывается Терьо нашим школьным словечком. – Зануда, - продолжает он и строит рожу. – Веришь?
- Не-а… - тяну я.
- А зря… - кажется, так отвечает он. И еще. – Ворота как будем строить? – а дальше надо мной, к отцу… Как они и в нашем языке умудрялись менять интонацию и меняться вместе с ней – я не знаю. Но это было. – Мы оба. А что – у нас вполне почетная должность. Правда – традиционно храмовая. Так что – я вас понимаю…
…И кадр хроники меняется. Голосом - и ощущением - это ты подключаешься к моей памяти, Лен. Пока еще первая сессия поддерживающих сеансов, но уже твой "уголок максимального доверия", твой дом... И знаешь, Лен - а получается сказать - у тебя там ужасно неудобные... сиденья. Хоть и мягкие, и со спинкой... Неудобные и низкие. Кадр - там зима, зябкая мокрая зима - как я мерз в Эйяхайме, где располагается Лингвистический профессиональный... сначала, пока не привык. И когда выздоравливал, тогда снова начал мерзнуть. И ты сидишь, смотришь - неужели я это тогда рассказывал? - и помню:
- А добрый наивный мальчик Нэта так и не подумал - а зачем им в культурной миссии на далеких планетах - преподаватели для малышни, а?
А может другим звучит... еще через год. Это мы уже у экрана. Твоего, широкого, общей сети. Обрыв бесполезного спора. Где тоже ты - и усмехаешься тоже. Мне в ответ:
- А зачем им было стрелять, скажи мне? Подумай: тебя, такого дорогого и наивного, они уже почти победили - взяли с потрохами - и без боя.
Ты, наверно, прав, Лен. Как всегда. И все-таки... Знаешь, правда - стрелять-то начали не они...
Да нет, я не про многократно обспоренные нами ролики и альтернативные сообщения. Я про события на Айль-Саанрема. Перед теми самыми новостями. Что по общей сети не показали.
***
До самих водопадов от площадки пикников идти далеко – поворот, противоположный берег. Зато вид прекрасный – прогулочный парк специально так обустроили, чтоб на Радужную гору можно было любоваться с любого места остановки. Поворот каньона, высокий белый камень и далекие потоки, почти сливающиеся с ним по цвету. Но изредка – в золотом облаке водяной пыли (солнце уже устает, клонится к вечеру) вспыхивают, оправдывая название горы, цветным веером – радуги…
А вот шум досюда не долетает. Куда слышнее – негромкий ветер, гуляющий по парку – прохладный, он всегда здесь – за что это парк и стал традиционным местом пикников и прогулок: тень и прохлада на местных территориях Айль-Саанрема – ценность. И, конечно, детские голоса… Уже потихоньку собираются.
А пока он стоит – и как раз смотрит на радуги над водопадами. В упор к столбикам ограждения, что ему несколько ниже положенной безопасной высоты – перемахнул бы без затруднений. Высокий, загорелый, что еще подчеркивает странная одежда – жилетка – конструкция, в которой больше ремешков, чем ткани… не заметить, где переходит в широкий пояс. Их двое – на нижней обзорной площадке, отдельно от всех собравшихся. А этот – еще чуть-чуть отдельно: говорить исследователь Шарех начинает еще ему в спину:
- Извините, лехта Кейльтаор, вы же должны понимать – что это только внешнее сходство отдельных признаков… Вовсе не означающее глубинного сходства общественных процессов.
Сначала обернется. Легкое движение руки, словно стряхивает с волос над ухом некстати севшую на них пушинку. Но – жест. Подчеркнутый и узнаваемый. Давно было – еще Нэта до сознательного возраста не вырос – когда вот с тем же жестом храмовый стряхивает с ладони и: «Ньера Шарех, извините – со мной… можно говорить на легкое имя. Вы же… не справляетесь». Ответил, что говорить на полное имя – так у них принято, попросил извинения за произношение, получил – легкое-легкое движение ладоней: «Если так принято – хорошо, я потерплю», - запомнил надолго. Вот и сейчас всплыло. А еще бы не всплыть:
- Понимаю, - отвечает Терьо и щурится – вот точно, вредничающий мальчишка. – На нас… очень не хочется быть похожими?
Он улыбается – взрослый исследователь Шарех:
- Можно и так сказать. Судя по той информации, которой я располагаю, общая картина устройства общества у вас… извините, страшноватая, - храмовый смотрит, берет на руку, принимает – укладывает себе за спину, еще странно понимать, что этот жест порой в точности повторяет сын, когда ему высказываешь свое мнение о нелучших поступках и неуспехах: да, я это сделал. Не поэтому ли вопрос вслед получается настолько простым? – Лехта Кейльтаор, а вам у нас – нравится?
Храмовый молчит недолго, но – он как раз повернулся обратно, к водопаду – это солнце прошло, наконец, леса на склоне и водяная пыль рассыпается – ярким, цветным, радужным – едва ли не вся. Оглядывает – и большим, далеко заметным призывным жестом – взмахивает – вот мол, оно – радуги пошли. Вот... сейчас все соберутся. Голос жесту не очень соответствует - даже знаний возможных сочетаний жестовой речи файдайр исследователем Шарехом хватает, чтоб это понять - очень негромким:
- У вас... очень красивая земля. И хорошие дети, - но исследователь Шарех прервет это, задумчивое - на скорости – ведь дети сюда скоро прибегут, точно:
- А...по существу?
- Нет, - ровно ответит лехта. Мгновенно - очень взрослый. - Извините, ньера Шарех, совсем нет. Вы... так живете, как будто свою единственную жизнь - и ту у кого-то стырили. И все оглядываетесь, как бы не отобрали. А пока не отобрали - похваляетесь. У кого... богаче.
- Оригинально, - оценивает исследователь Шарех. А вот этот звук - это уже сандалии по ступенькам. Скоро здесь будут. - Вам, надо думать, подарили?
- А наша жизнь принадлежит нам, - отзывается храмовый, - и никому больше, - он говорит достаточно негромко, чтоб голос Шареха смог перекрыть. Чуть-чуть вызовом:
- И долгу?
- А долг - это мы, - это Терьо уже скомкает - потому что со склона несется - с диким боевым кличем - светловолосый, такой же загорелый мелкий - буйный заряд - Вайцек лар Найген-младший, собственной персоной. Шарех, успевает подумать все о принятом воспитании в семье лар Найген и об опасности - пока это сокровище летит с такой скоростью, что точно навернется на лестнице... Или точно врежется в ограждение... Или...
Но реакция у лехта Кейльтаора явно... преподавательская. На пути окажется – за мгновение. Правда, Шарех уже не слишком приглядывается - потому что Нэта летит вслед, по той же лестнице чуть-чуть притормаживая - под отцовским взглядом...
И не обращает внимания, что у первого «заряда» - у Вайцека реакция - храмового немногим хуже. Он замирает - в четверти шага, почти не сбившись. И смотрит потом – как ему ладонью - движением: "неплохо!", пока походит Нэта.
…И они стоят. Золотое облако мелкой водяной пыли, летящая радуга. "А кто победил?" - "А вы спорили? Ну и глупые: пропустите!" - это Шарех слышит - пока, ему - поперек яркого солнечного света и радуг – взгляд выдает только четыре тени - высокая и маленькие, сгрудившись, стоят у водопада. О чем говорят - не слышно. И к лучшему:
- А сможешь меня за ограду перебросить? - поддевает Вайцек.
- Смогу. Не буду, - говорит Терьо, не дразнясь, ровно. - Я же и так знаю, что ты достаточно ловкий... чтоб никто не думал... на какой из нижних скал ты будешь бОльшим пятном смотреться? - и с ровного тона выстраивает рожу. - А то кого ж я учил. Вот.
- А сам? - ехидствует дальше Вайцек.
- У... Так про себя я это давно знаю...
...а дальше оно хреновеет. я к несчастью пафосен и эпичен.
...а тут - ну вдруг кто хотел и не видел - есть еще кусок. псевдостихуевого вбоквелла
ingadar.diary.ru/p113215883.htm
ну...кому не трудно - поговорите со мной. да...
ЗЫ: ребят, прошу прощения, я не сносил, я рад, что вы отозвались
но дайрь нынче голоден
зарааааза
фсе комменты поел
их все-таки две. видимо. типа книжки - из того, что сейчас. но все равно
30 частей собственно имперзцев//первой части рыб небесных
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
девять здесь: ingadar.diary.ru/p94079450.htm
десять здесь: ingadar.diary.ru/p94149881.htm
одиннадцать ingadar.diary.ru/p94192358.htm
двенадцать: ingadar.diary.ru/p94285343.htm
тринадцать: ingadar.diary.ru/p94389233.htm
четырнадцать: ingadar.diary.ru/p94446461.htm
пятнадцать ingadar.diary.ru/p94507145.htm
шестнадцать ingadar.diary.ru/p94742456.htm
семнадцать ingadar.diary.ru/p94877555.htm
восемнадцать ingadar.diary.ru/p94984913.htm
девятнадцать ingadar.diary.ru/p95084954.htm
двадцать ingadar.diary.ru/p95122922.htm
двадцать один ingadar.diary.ru/p95726024.htm
двадцать два ingadar.diary.ru/p95865359.htm
двадцать три ingadar.diary.ru/p95992943.htm
двадцать четыре ingadar.diary.ru/p96133610.htm
двадцать пять ingadar.diary.ru/p96658964.htm
двадцать шесть ingadar.diary.ru/p96846653.htm
двадцать семь ingadar.diary.ru/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все ingadar.diary.ru/p99552044.htm
двадцать девять ingadar.diary.ru/p99971609.htm
тридцать: ingadar.diary.ru/p103006088.htm
начало эпилога//части второй//глазами того, кто напротив
раз:ingadar.diary.ru/p104538746.htm
два: ingadar.diary.ru/p106762055.htm
три: ingadar.diary.ru/p108566069.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p110210015.htm
а это пятая
когда ты станешь маленьким...
***
Знаешь, Лён – я ведь так и не понял. Я ведь только здесь до конца – и то с трудом – уложил у себя в голове. Что это так. Что вот это мы. С ними. По-настоящему воюем.
На экранах общих новостей оно все смотрится – недостоверно и далеко. И те события и последствия, с которых начиналась война – для моего далекого, глубинного Айль-Саанрема – для моих близких, для тех, кого я так хорошо знал – оказались столь же далеко и недостоверно. Смотрел я на них также. В новостях. В университетском отеле – лингвистического профессионального – Высшей школы дипломатического корпуса. А потом – у тебя…
И также плохо верил.
Я в нее плохо поверил. Потому что был далеко.
…Чем я хочу заниматься – я знал очень рано. Хорошо помню – лет в двенадцать. Точно – было на мое двенадцатилетие, осенью, как раз по спадающей жаре. Был традиционный пикник в туристическом парке второго разряда над водопадами. Помню, много нас было – и обязательные родственники, и подружки Син, Вайцек со взрослыми тоже, еще мальчишки… И отдельным – наши гости: Терьо и Таари тоже пришли не вдвоем, были и другие из их дома. По-другому сказать не получается – из дома, и… младшие, как казалось. Хотя тоже взрослые.
Меня они очень поздравляли. Помню: «У нас считается – твой первый личный Звездный Год», - улыбалась Таари. И сразу еще как потом добавлял внезапно-серьезный Терьо: «Говорят – дальше ты уже можешь быть взрослым. Если потребует время – и место, которое ты занимаешь. Не все, на самом деле, могут…»
Помню еще удивительную серьезность, с которой мне дарили – как там сказал отец – «средневековый подарок». Коробка – весомая, но не тяжелая – темное резное дерево, хитрые защелки, с которыми сам справлялся, помогать – с улыбкой – не стали. Дорожный набор. Для письма. Вручную. Кисточки и подставка под них – когда не в работе. Каменные флакончики под цветную тушь – устойчивые, и лепестки палитры – если требуется смешать цвет. Бумага – плотная, светло-серая, у нас нет такой, планшет под нее… Красивое. Удобное – очень. Руки и сейчас помнят. Сувениром – как тоже оценивал отец – не стало, я использовал по назначению. Долго… А в последний свой приезд домой – уже после всего, уже на муниципальные линии – нашел коробку – планшет уцелел, и листок бумаги еще. Знаешь... как дурак плакал.
Еще одежда была. Тогда я на нее меньше обратил внимания. Примерил – подошла – удобная, мягкая… жаркая еще немного, осень-то теплая. Это сейчас, почти слухом слышу мягкий средний фаэ – тети Таарь: "Ты первый, которого я выучила на этой земле... Держи. Рубашку... Такую же – как носили наши дети".
Была рубашка... Очень... мальчишеский конструктор - ремешки, застежки, шнуровки, несчитаемо - всяких карманов и карманчиков. И сама разбиралась - хочешь, зацепляй подкладку и капюшон, хочешь - отцепляй рукава и верх, ходи в жару... Удобная - и прочная, по-мальчишески тоже: я в ней и в подземелья лазил и по шшидде бегал - для костюма, приличного лицеисту первых линий Приморского она не очень-то подходила, а вот - для жизни после школы... Как они сумели добиться такого от точно натуральной ткани – загадка. И сразу же на краю памяти негромким голосом – диктовкой: я как раз пытаюсь сообразить, как записать: «и никто не наденет одежды из той ткани, что никогда не росла»…
А загадка еще большая - как они выдержали? Ровные очень, крепкие, и заметные, и все-таки чуть-чуть разные, на волосок, на дыхание – понятно, что вручную - швы? Я в ней года три точно ходил, было... Благо, такие глупости, как обязательная перемена одежды с новым сезоном в том возрасте мальчишкам еще голову не занимают.
Не занимают голову в двенадцать лет и другие - частности привычного мироустройства. И довольный я, убегавшийся по дорожкам по дороге на пикник, на вопрос двоюродной бабушки: "И кем же ты хочешь быть, когда вырастешь, Нэта?" - ответил честно - со всем двенадцатилетним максимализмом, специально указав на храмовых: что хочу говорить и договариваться. С чужими, с всякими разными. Причем – вот точно помню, что сначала говорю это на фаэ… ну, быстрей получается, и проще, перевожу потом…
"Ты неужели в дипломатический корпус собрался?" - смеялась тогда двоюродная бабушка - и кажется, вторил ей отец. Это потом - оказалось не очень смешно. Когда планы на будущее благополучно пережили - мои двенадцать, тринадцать и дальше. Первое профессиональное распределение - нет, моей гуманитарной специализации в семье обрадовались. Это тому, что я упорно настаивал, и настоял в результате, на языковом профиле подготовки – не слишком. Отец скорей всего видел меня продолжателем своего научного интереса – но, увы, изучение общественных законов, равно как и вариации законотворческой и правоведческой деятельности – не влекли меня совсем. И что мне было до того, что именно по этим специальностям наша, легкодоступная Высшая Школа держалась первых мест образовательного рейтинга – во всей нашей системе… Даже в то время, когда начинаешь уже задумываться - об образовательных рейтингах и возможной стоимости - не слишком доступного. Равно как и о том, что Высших школ дипломатического корпуса в ближних пределах досягаемости совсем не предусмотрено: зачем они в нашем глубинном, курортном и внутренне-деловом и ресурсном центре Айль-Саанрема? А посольства... ну, ради престижа, наверно... Это потом новости заговорят, что фай намеревались и эту землю сделать - передним краем. То есть - "незаконно присвоить себе независимую территорию"...
Но до тех новостей от моих двенадцати лет - невообразимо далеко. До них далеко и от последнего моего аттестационного курса среднего образования - где я работал как укушенный, выжимал себя - на итоговые оценки по предельным баллам... достаточным, чтоб быть принятым на поощрительную программу. Моего ныне родного лингвистического профессионального Дипломатического корпуса. Раз в три года со льготными условиями победителям... Мне повезло: я попал сходу. Даже удивился.
Не то, чтобы я так рвался учиться со всеми степенями доплаты за рейтинг и так далеко от дома... Но лингвистическая подготовка в имеющихся Высших школах - второго и ниже десятка на родном Айль-Саанрема - как говорил отец, ниже всякого порога качества... и такой профессиональной аттестации мне никак не можно позволить.
Вспомнить, вздрогнуть и сказать: а ведь все это «далеко» рассказано наперед. Задолго до того, как я прочувствовал на своем опыте всю сложность нашей образовательной системы, до того, как рейтинги и соображения престижного и качественного образования - отцовским голосом - застряли у меня в ушах и не покидали их до аттестации за первую профессиональную ступень. Еще на том веселом и ничего о том знать не желающем празднике... Это после того вопроса взрослые заговорили - о дальнем моем будущем, я не прислушивался: мы шалаш строили. Это зачем-то сейчас проговаривает память: отцовским голосом "Мой сын никогда не будет носить, - и, как грязь стирая с ботинка, - профессиональной аттестации третьего десятка - и педагогической тем более!" Не оттуда, наверно - мало ли я потом такого от отца слышал, но память и привирает четко, и кажется мне - было там и тогда: именно вот на это отвлекся Терьо. От нас и от постройки. Может быть, и в ответ – вот оно в голове звучит: «Понимаю: статус – дело серьезное…» И как мгновенно сердится отец – я тоже помню.
…Это Терьо тоже умел. Хорошо и удивительно точно. Сердить. Я сейчас понимаю – он умел быть взрослым – и не самым приятным… и опасным взрослым тоже. Просто верить мы в это не умели. Не складывалось у меня, ну вот никак не складывалось - что это тот же Терьо - что вот сейчас, цепляясь за камешки, лез на скалу - за удобной рогулькой для шалаша, что смеялся по дороге - казалось странным, и в памяти засело: "А ты вообще меня старше... мне еще, считай, одиннадцать, - огромная ехидная улыбка, - только звездных..." Подсчитал-то я куда потом... А потом тот же Терьо - ровным голосом, негромко, бросает - два-три слова во взрослый до непонятного спор. Отец уже давно говорит множеством длинных и умных терминов - опасно-вежливым, экзаменаторским голосом. Только Терьо хоть бы что...
Правда, кажется, из диалога он выныривает, как вернулся, возвращаясь к нам и к шалашу - и мир становится правильным снова...
Странно - потом мы говорили, мы не раз говорили о том же самом - о профессиях и статусах - у них и у нас, и при отце, но вот этой чуть кренящей мир на сторону интонации... неправильного - я не вспомню больше. Предшествующая языковая подготовка у меня была обширной и серьезной - и требовательной, я только на аттестациях уже в лингвистическом профессиональном понял – насколько. Что некоторых наших преподавателей – не носителей языка, в первые триместры у нас такие были, предполагалось, что так легче – я говорю… во всяком случае, не намного хуже. А преподаватели-носители – в те первые годы такие еще были – одобряли; и обязательно спрашивали – кто меня учил. Помню жесты – понимание и одобрение; помню, как вслед им всплывало в голове негромкое, уже напутственное – Таари – «я знаю, мне будет легко разговаривать с теми, с кем тебе придется говорить – благодарю, что ты так выучился». И как-то так отдельно понимать – что да, они меня учили. Объемно и требовательно… И неважно, что как-то я этой требований не заметил…
Где-то там, в днях учебных занятий и было, как легко говорил Терьо – тоже подхватывал… мы про выбор места учебы с отцом немного спорили. Объяснял мне – часть их странного. Про статусы. Чудовищные, если задуматься, вещи про ограничение возможных профессиональных сфер деятельности в зависимости от социальной принадлежности – озвучивал он так же, легко и несложными словами, что уложилось бы в голове и в двенадцать. Я уже был постарше – но общий язык мы привычно легко находили: мы из него и не выбились… И не знаю, что больше сердило моего отца – то, что рассказывал Терьо, или то, что в его исполнении это и не казалось – настолько чудовищным?
- У нас - меня бы в вашу Высшую Школу... и к порогу не подпустили бы, - преувеличенно насмешливым жестом взвешивает Терьо. – Лехта я. Храмовый. Потомственный, - и легко сдувает с ладони. – Значит, вот – мне нельзя управлять. Командовать. Судить... Да - много чего еще нельзя. Мешает. Изучать «нормы функционирования общества» - наверно тоже… если у нас этим вообще кто-нибудь занимается, - это он на отцовское рабочее место косился – и наш диалог цитировал.
- Что? – растеряно спросил я, помню. В личном времени. – Совсем нельзя? Даже если очень хочется?
- У, мне-то теперь – совсем нельзя, - отзывается Терьо. Вот так меня учили всей разнице – их оттенков во временах. – Мне, правда – никогда не хотелось. Всем – нельзя, приложили нас: «Те-кто-Служат – не властвуют и не судят»… и так должно быть. Пока все вещи и люди мира стоят на своих местах.
- А я думал – пока божья воля не прикажет, - четко помню – летит отцовская реплика от рабочего места. Далась ему – эта «божья воля»…
Летит и натыкается – на внезапный всплеск ладоней Терьо. Первый, вот этот, срезающий – я еще в дальнем детстве выучил. Когда в «Найди меня!» - кто-то из команды начинает рваться выглянуть – а другие ходят совсем близко. Скорый и резкий. Нелестный. Трепло мол – шуршунчик – бессмысленный и небезопасный. А дальше… это сказанное складывают – много раз. И убирают. Далеко. Чтоб не вернулось. И только потом словами. Спокойными:
- Так тоже может свалиться… Ой, как бы я не хотел стоять – на том месте, куда такое свалится…
…Вернулось. Выкопалось.
Я до сих пор не вижу – ни защиты интересов нашего населения и государства, ни высокого смысла. Только – и я перехожу на фаэ – что мир накренился, и люди его и вещи сдвинулись со своих мест – совсем... А еще я помню новости – и ничего не могу сказать: я не знаю – что заставило так встать и так остаться моего… и все равно, Лён – моего друга.
И это совершенно неважно, что вслед в голове само включится. Как кадрами хроники. Яркими уже. Для общей сети монтажом. Сначала – там снова Терьо. Жест - он легко разводит руками: лети, мол, на ветер, бывает и так - и на миг еще кажется, золотое, легкое марево повисает между ладонями... Блики - от морских волн неподалеку - это лето, это мой какой-то выпускной школьный год, где-то в средней школе. Мы на море, на дальних пляжах, в экопоселении отдыхаем... И уже не помню, что я такого выдал - что отец очередной раз обсуждает мое будущее, говорит шумно, что я не буду, никогда не буду носить профессиональной аттестации преподавателя - средней ступени особенно - устаревшая должность и бессмысленная - громко, эмоционально: зачем так, я и не предполагал никогда им быть? И вообще, не видел он умных и достойных внимания людей, занимающих данную должность... Это тогда отвлекается Терьо от огромной башни песчаной крепости, что он – мы – помогаем строить какой-то полузнакомой мелкотне, разводит руками – и кажется, летят между золотые искры:
- А… я вот, например, преподаватель. Считать по-вашему… даже наверно с начальной ступени. От первого имени. И раньше – если разрешат, - и наклоняется, камешками снизу стенки башни укладывать. Я там, снизу сижу. Укладываю тоже. И удивляюсь – шумно:
- Ты?.. Кто?
- Препод, - радостно отзывается Терьо нашим школьным словечком. – Зануда, - продолжает он и строит рожу. – Веришь?
- Не-а… - тяну я.
- А зря… - кажется, так отвечает он. И еще. – Ворота как будем строить? – а дальше надо мной, к отцу… Как они и в нашем языке умудрялись менять интонацию и меняться вместе с ней – я не знаю. Но это было. – Мы оба. А что – у нас вполне почетная должность. Правда – традиционно храмовая. Так что – я вас понимаю…
…И кадр хроники меняется. Голосом - и ощущением - это ты подключаешься к моей памяти, Лен. Пока еще первая сессия поддерживающих сеансов, но уже твой "уголок максимального доверия", твой дом... И знаешь, Лен - а получается сказать - у тебя там ужасно неудобные... сиденья. Хоть и мягкие, и со спинкой... Неудобные и низкие. Кадр - там зима, зябкая мокрая зима - как я мерз в Эйяхайме, где располагается Лингвистический профессиональный... сначала, пока не привык. И когда выздоравливал, тогда снова начал мерзнуть. И ты сидишь, смотришь - неужели я это тогда рассказывал? - и помню:
- А добрый наивный мальчик Нэта так и не подумал - а зачем им в культурной миссии на далеких планетах - преподаватели для малышни, а?
А может другим звучит... еще через год. Это мы уже у экрана. Твоего, широкого, общей сети. Обрыв бесполезного спора. Где тоже ты - и усмехаешься тоже. Мне в ответ:
- А зачем им было стрелять, скажи мне? Подумай: тебя, такого дорогого и наивного, они уже почти победили - взяли с потрохами - и без боя.
Ты, наверно, прав, Лен. Как всегда. И все-таки... Знаешь, правда - стрелять-то начали не они...
Да нет, я не про многократно обспоренные нами ролики и альтернативные сообщения. Я про события на Айль-Саанрема. Перед теми самыми новостями. Что по общей сети не показали.
***
До самих водопадов от площадки пикников идти далеко – поворот, противоположный берег. Зато вид прекрасный – прогулочный парк специально так обустроили, чтоб на Радужную гору можно было любоваться с любого места остановки. Поворот каньона, высокий белый камень и далекие потоки, почти сливающиеся с ним по цвету. Но изредка – в золотом облаке водяной пыли (солнце уже устает, клонится к вечеру) вспыхивают, оправдывая название горы, цветным веером – радуги…
А вот шум досюда не долетает. Куда слышнее – негромкий ветер, гуляющий по парку – прохладный, он всегда здесь – за что это парк и стал традиционным местом пикников и прогулок: тень и прохлада на местных территориях Айль-Саанрема – ценность. И, конечно, детские голоса… Уже потихоньку собираются.
А пока он стоит – и как раз смотрит на радуги над водопадами. В упор к столбикам ограждения, что ему несколько ниже положенной безопасной высоты – перемахнул бы без затруднений. Высокий, загорелый, что еще подчеркивает странная одежда – жилетка – конструкция, в которой больше ремешков, чем ткани… не заметить, где переходит в широкий пояс. Их двое – на нижней обзорной площадке, отдельно от всех собравшихся. А этот – еще чуть-чуть отдельно: говорить исследователь Шарех начинает еще ему в спину:
- Извините, лехта Кейльтаор, вы же должны понимать – что это только внешнее сходство отдельных признаков… Вовсе не означающее глубинного сходства общественных процессов.
Сначала обернется. Легкое движение руки, словно стряхивает с волос над ухом некстати севшую на них пушинку. Но – жест. Подчеркнутый и узнаваемый. Давно было – еще Нэта до сознательного возраста не вырос – когда вот с тем же жестом храмовый стряхивает с ладони и: «Ньера Шарех, извините – со мной… можно говорить на легкое имя. Вы же… не справляетесь». Ответил, что говорить на полное имя – так у них принято, попросил извинения за произношение, получил – легкое-легкое движение ладоней: «Если так принято – хорошо, я потерплю», - запомнил надолго. Вот и сейчас всплыло. А еще бы не всплыть:
- Понимаю, - отвечает Терьо и щурится – вот точно, вредничающий мальчишка. – На нас… очень не хочется быть похожими?
Он улыбается – взрослый исследователь Шарех:
- Можно и так сказать. Судя по той информации, которой я располагаю, общая картина устройства общества у вас… извините, страшноватая, - храмовый смотрит, берет на руку, принимает – укладывает себе за спину, еще странно понимать, что этот жест порой в точности повторяет сын, когда ему высказываешь свое мнение о нелучших поступках и неуспехах: да, я это сделал. Не поэтому ли вопрос вслед получается настолько простым? – Лехта Кейльтаор, а вам у нас – нравится?
Храмовый молчит недолго, но – он как раз повернулся обратно, к водопаду – это солнце прошло, наконец, леса на склоне и водяная пыль рассыпается – ярким, цветным, радужным – едва ли не вся. Оглядывает – и большим, далеко заметным призывным жестом – взмахивает – вот мол, оно – радуги пошли. Вот... сейчас все соберутся. Голос жесту не очень соответствует - даже знаний возможных сочетаний жестовой речи файдайр исследователем Шарехом хватает, чтоб это понять - очень негромким:
- У вас... очень красивая земля. И хорошие дети, - но исследователь Шарех прервет это, задумчивое - на скорости – ведь дети сюда скоро прибегут, точно:
- А...по существу?
- Нет, - ровно ответит лехта. Мгновенно - очень взрослый. - Извините, ньера Шарех, совсем нет. Вы... так живете, как будто свою единственную жизнь - и ту у кого-то стырили. И все оглядываетесь, как бы не отобрали. А пока не отобрали - похваляетесь. У кого... богаче.
- Оригинально, - оценивает исследователь Шарех. А вот этот звук - это уже сандалии по ступенькам. Скоро здесь будут. - Вам, надо думать, подарили?
- А наша жизнь принадлежит нам, - отзывается храмовый, - и никому больше, - он говорит достаточно негромко, чтоб голос Шареха смог перекрыть. Чуть-чуть вызовом:
- И долгу?
- А долг - это мы, - это Терьо уже скомкает - потому что со склона несется - с диким боевым кличем - светловолосый, такой же загорелый мелкий - буйный заряд - Вайцек лар Найген-младший, собственной персоной. Шарех, успевает подумать все о принятом воспитании в семье лар Найген и об опасности - пока это сокровище летит с такой скоростью, что точно навернется на лестнице... Или точно врежется в ограждение... Или...
Но реакция у лехта Кейльтаора явно... преподавательская. На пути окажется – за мгновение. Правда, Шарех уже не слишком приглядывается - потому что Нэта летит вслед, по той же лестнице чуть-чуть притормаживая - под отцовским взглядом...
И не обращает внимания, что у первого «заряда» - у Вайцека реакция - храмового немногим хуже. Он замирает - в четверти шага, почти не сбившись. И смотрит потом – как ему ладонью - движением: "неплохо!", пока походит Нэта.
…И они стоят. Золотое облако мелкой водяной пыли, летящая радуга. "А кто победил?" - "А вы спорили? Ну и глупые: пропустите!" - это Шарех слышит - пока, ему - поперек яркого солнечного света и радуг – взгляд выдает только четыре тени - высокая и маленькие, сгрудившись, стоят у водопада. О чем говорят - не слышно. И к лучшему:
- А сможешь меня за ограду перебросить? - поддевает Вайцек.
- Смогу. Не буду, - говорит Терьо, не дразнясь, ровно. - Я же и так знаю, что ты достаточно ловкий... чтоб никто не думал... на какой из нижних скал ты будешь бОльшим пятном смотреться? - и с ровного тона выстраивает рожу. - А то кого ж я учил. Вот.
- А сам? - ехидствует дальше Вайцек.
- У... Так про себя я это давно знаю...
...а дальше оно хреновеет. я к несчастью пафосен и эпичен.
...а тут - ну вдруг кто хотел и не видел - есть еще кусок. псевдостихуевого вбоквелла
ingadar.diary.ru/p113215883.htm
ну...кому не трудно - поговорите со мной. да...
ЗЫ: ребят, прошу прощения, я не сносил, я рад, что вы отозвались
но дайрь нынче голоден
зарааааза
фсе комменты поел
@темы: сказочки, рыбы небесные, Те-кто-Служит, Тейрвенон
-
-
15.06.2010 в 23:25Оно-оно-оно... у, рыба небесная...
-
-
15.06.2010 в 23:35-
-
15.06.2010 в 23:42-
-
15.06.2010 в 23:43-
-
15.06.2010 в 23:50я гоню...
AnnetCat мрррня. будет)
-
-
16.06.2010 в 06:24А какой замечательный бонсай в голове у этого мальчика, о...
-
-
16.06.2010 в 10:38мальчику не повезло. или повезло, но своеобразно