кто не знает - там 2.7 мегов)
часть два:
читать дальшепролог: ingadar.diary.ru/p188851413.htm
раз: ingadar.diary.ru/p190230727.htm
два: ingadar.diary.ru/p190364747.htm
три: ingadar.diary.ru/p192437787.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p192806555.htm
пять: ingadar.diary.ru/p192954261.htm
шесть: ingadar.diary.ru/p193134356.htm
семь: ingadar.diary.ru/p193546396.htm
восемь: ingadar.diary.ru/p193650961.htm
девять: ingadar.diary.ru/p193678604.htm
десять: ingadar.diary.ru/p194025362.htm
одиннадцать: ingadar.diary.ru/p194075116.htm
двенадцать ingadar.diary.ru/p194868002.htm
ingadar.diary.ru/p194892862.htm
ingadar.diary.ru/p194920779.htm
ingadar.diary.ru/p194947573.htm
ingadar.diary.ru/p194973127.htm
ingadar.diary.ru/p195011879.htm
ingadar.diary.ru/p195243148.htm
ingadar.diary.ru/p195453101.htm
ingadar.diary.ru/p195505055.htm
ingadar.diary.ru/p195573072.htm
ingadar.diary.ru/p195626957.htm
ingadar.diary.ru/p195653051.htm
ingadar.diary.ru/p195951955.htm
фрагмент, исполненный дивности как она есть. про детей и бытовуху раз
дивности и ящериков***
(Окрестности залива Змеиный язык. Местами взгляд в сторону. Рихта)
...А страшней всего удавшемуся сыну Мархи и Югле Рихте эс Сьенн, было то, что серебряная девочка пугается вот меньше. Утром, в которое старшие, конечно, не вернулись - когда тренировка кончилась. Она медленно застегивает ботинки - правильные, зимние от полевой, ей непривычно и волосы мешают. А Рихта стоит и ему кажется, что у него очень, очень много рук... и ни одной он не понимает, как работать.
Но рук у него две и время сейчас выйдет, поэтому надо выдохнуть и действовать. Тем более что сейчас понятно, как.
- Хорошие ботинки, - первым делом отметит взъерошенный дарра... Рихта. - Ньирре-теи Илье, только вы все верхние застежки закрепите. Снега там много, - поймает ее удивленный жест, сообразит - что правда не понимает, бывает же - и улыбнуться будет уже проще. - Которые к полевой прикрепляются. К штанам. Давайте помогу? - и сядет на пол вслед за разрешающим жестом, посмотрит снизу вверх, заговорит, взявшись за непонятные верхние крепления, про которые и не поняла, куда:
- Ньирре-теи, смотрите, вот так...
- Рихта, - продолжит тогда серебряная девочка (имя она произносит мягко, прикасаясь кошачьей лапой, звук, который должен бы ударять, сталкиваться, у нее скользит. Придыханием. Это очень... интересно и приятно. Когда она зовет по имени). - Я могу тебя попросить? Меня зовут Илье. Просто Илье. Можно так?
- Я... - он собьется, передохнет на двенадцатую выдоха, собирая слова, как они могут быть правильно. - Я очень постараюсь, Илье. Так просто... должно обращаться. В степени уважения.
А для серебряной девочки времени совсем не прошло, она говорит дальше, накрывая его слова:
- Ну так же будет легче? Если лазить?
Поначалу с лазить получалось не очень. Шли к подъему на Змеиный язык, долго, по расчищенной дорожке. Оттуда удобней. Все окрестную землю показать. А там пусть Илье и решает, куда хочет. А она шла, смотрела медленно, удивлялась глубине сугробов, ловила на ладонь падающие снежинки. Ветром тянуло с моря, подгоняло тучи, они тут тяжелые, низкие, снежные, и верхняя стена Змеиного языка - вон та - не всякую из них пропустит дальше, вот и рассыпаются они тут, засыпают - долину гнезда Сьенн. Что Рихта и говорил, а Илье улыбалась, смотрела на стену скалы, и правда стену - высокую, почти отвесную, резкую - как подорвали ее, чтоб так была, но Рихта знал: никто не делал, сама выросла. Илье удивлялась: "Какая полосатая!" И правда, крупными, снизу видными, полосами ложился заметный, красный гранит посреди серого, четко, как узором, как смятой спальной подстилкой. А за трещины цеплялся снег, и Илье дернулась было с расчищенной дорожки, глубоко провалилась в снег, удивилась, что он такой, постаралась что-то из него слепить, но холодно было и рассыпался... Посмотрела и спросила: "А можно я сделаю вот так?" - руки развела и показала - что в сугроб упасть. Обдумал, глянул на форму - вроде, все застежки - площадка тоже гладкая... наверно тоже ужасно долго думал - Рихте так казалось. Разрешил. Рухнула. Нырнула. Выгребали потом, и барахтались в снегу, и это было хорошо, потому что Рихте было легче. Смотреть - а серебряная девочка снимает перчатку, отстегивает, зачерпывает немного снегу, смотрит, как он тает и капает. Вот как удивляется. И наверно правильно Рихта медлит. Прежде, чем сказать:
- Руки замерзнут.
- А... я ничего. Сейчас. Да, холодно... и горячо. Интересно... - и что тут говорить Рихта не поймет, поймет - поймет другое. А он ее поведет - и к Младшему водопаду с Хозяйкой Елью, и на самый верх Змеиного языка, как хотел... И даже на ту самую сосну, на платформу, если попросит.
А холодно, правда холодно, младший водопад совсем подмерзает, застыл, сосульками, гребнями наледи увешал свое русло, так и не заметишь в колоннах, блестках, ледяных арках, где течет... Жалко, принес облака южный ветер (а по холоду еще и не скажешь, что южный), в редкие дни, когда Младшему хватает света, он своему старшему собрату, на которого смотрят мирные окна общего зала Гнезда Сьенн - у Рихты спроси, Рихта скажет - ничем не уступит. Хочется, чтоб серебряной девочке он тоже понравился. А она стоит у ограды - удивленная-удивленная, пальцами как издали смотрит, что за узор выложил Младший, так кажется, скользят пальцы, повторяют узор ледяных колонн, до которого далеко... Потом уже спрашивают: кто это? И, наверно, Рихта может ответить:
- Водопад. Младший. Старший из окна общего зала видно, помнишь?
Она помнит, соглашается и взгляд меняется. А потом снова на младшего смотрит.
- А где он течет? - спрашивает Илье.
- Ну... подо льдом. А вон там, смотри, видно, - и Рихта покажет ей наверх, там, у Зубьев, Младший не замерз, течет. А еще добавит - тоже сейчас очень нужное. - Когда здесь солнце - он очень красивый.
- Он очень красивый, - эхом повторяет серебряная девочка. - Так странно: такой живой, - смотрит на Рихту... только глаза у нее закрыты. А все равно - смотрит и прямо почти дотуда, где встречаются - Младший и Старший, становятся одним и соскальзывают к морю. И говорит этому взгляду вслед:
- А спуститься в него нельзя, так ведь?
...Рихта, конечно, в свое время, ко взрослому имени туда спускался, на спор, не отсюда, чуть пониже, а пусть знают, что ему не страшно, и как потом старшим доказывал, что одной страховочной ленты тут более, чем достаточно, еще три тянуть! - пусть на тренировочной дорожке остаются, да и там они излишество... А он так будет думать! Несмотря на тот образовательный практикум биологической подготовки, что потом старшие устроили.
Только вот тут и вот сейчас Рихта и припомнил практикум. И на серебряную девочку посмотрел. Форму оценивал. Комплектацию полевой. Нет, недостаточная. А кто дурак будет и что-то Рихте про то решение скажет... пусть скажет. Он знает, чем ответить.
И опять долго оценивал. Удивился, как мало времени пройти успело, когда уже ответил:
- Со снаряжением - можно. Но с полным. Специальным. У нас нет сейчас. Скользко там. И стенки отвесные. Высоко.
- Очень высоко? - переспросит Илье. И еще вслух оставит. Отдельное. Непонятное. - Извини. Я плохо понимаю, что он живой. Здесь. В мире людей.
Ну, этого он, Рихта не понимает. А значит, стоит отложить себе отдельно, он потом подумает. А пока на вопрос ответить:
- Высоко… очень. А если их со Старшим считать. Вообще самые высокие водопады это у нас, на земле Гнезда Сьенн. Самые, - отчетливо повторяет Рихта. – На всей земле. Вообще. Может быть во всей обжитой Таирианнон. Ну… кроме всяких новых земель. Я про них мало знаю, - это говорил, и говорил ярче, потому что она смотрела – далеко, очень… Потому что потом тихо переспросила:
- Правда?
И он торопится в ответ:
- Самая правда! Вот хочешь сейчас проверим?
- Верю, - отзывается ему Илье, и думает дальнее свое, куда Рихте проходу и понимания нет. - Мне просто так странно, что они такие здесь. И живые. Совсем живые, - а потом серьезно. Планы подсчитывает. - Я потом захочу спуститься. Сравнить. Ну, со снаряжением. А пока мы куда?
Потом шли вверх, ей нравилось - и дорожка, петляющая между камнями, лестницы и строевые сосны. А Рихта смотрел, для себя понимал: а все равно приглядывается. Вот к тому, как сейчас бежит, карабкается на камень, вверх, к мелкой сосне, задевает случайно, застывает - под ливнем снежной пыли, ей нравится - оглядывается. Улыбается. А Рихта - вот - удивляется все еще: он только вот сообразил - отслеживает, как у нее подогнаны ботинки, не проскальзывают ли на подъеме. Верные. Хорошо идет. Он отслеживал - а старших в свое время как не понимал. Ну... он же сейчас отвечает. За... вот за нее. А еще это совсем другое, он пока не знает, в каком времени это думать, только... он расскажет и покажет ей все - вот на этой земле - все. Если она захочет.
И повел. К Хозяйке Ели, к Матери Водопадов. Совсем внутрь. Потому что то место, та пещера, спрятанная между камнями и корнями, и широкими ее лапами - оно куда более - про тайное, и совсем его. А Хозяйка Ель - она старая, совсем старая - у людей говорят про такую старость: сквозь нее прорастает камень, а с ней - это камни вросли в нее. Скат скалы и отдельные валуны склона, ручьи, скользящие подо льдом - стать Младшим водопадом, и надо всеми ними - темные, заснеженные, огромные еловые лапы, такие плотные, что под их занавесью почти ни снежинки, что, если пройти внутрь, видно - рыжую хвою, старый, наплывами, ствол в старых натеках смолы. Видно, как в камни уходят корни. Девочка и проходит. И смотрит. Наклоняется, выглядывает - на снег, на то, как за камнем вниз скользит ручей - а сквозь лед видно. И Рихта спешит говорить:
- Нет, она моложе, по правде. Ручьев. Это Младший водопад начинается. Но она все равно Мать Водопадов. Мы ее так долго зовем. А Хозяйка - потому что ее место. И потому что похожа, - смотрит в сторону. Щурится. Думает отдельно, что выдал странное, что серебряная девочка сейчас ответит: это на теи Нёрсьенн, Рихта эс Сьенн? Но на Нёрсьенн она и правда похожа. Он и ей так сказать может.
А Илье только смотрит вверх, вбок, на тяжелый ствол и камни, дотягивается изнутри шатра до пригнувшихся огромных лап, там они без снега, ветки, мелкая, хорошо горючая паутинка... Говорит шепотом:
- Она хорошая.
И ничем другим Рихта не знает, как ответить. Только вдохнуть и слышно сказать. На близком:
- Пойдем. Я тебе покажу.
Теперь надо вынырнуть - из-под широкого шатра ветвей, обойти меньший валун, что вверх от ручья. Он совсем спрятан снегом и еловыми лапами, и все полагают, что скала целая. Рихта так думал, что полагают - ну кому бы понадобилось смотреть в полный обзорный личного внутреннего вот прямо сюда, под корни... А тем, кто умеют слышать землю и камень - ну тоже, зачем сюда? Он сам нашел, правда, в полной съемке местности оборонительного архива. Он открытый, но скучный. Так, чтоб в памяти укладывать, чтоб все проверять... сейчас нет полной необходимости. А прямому родичу Хозяйки Гнезда Сьенн не знать - стыдно. Он выучил. Спорил потом. Конечно, выигрывал. А про это место он оставлял. Внутри.
Пройти, скользнуть между лапами Матери Водопадов, нет, не в скалу, а теперь наклониться, осторожно, чтоб не встретить злой старый сук... Цел до сих пор, дерьмец, и до сих пор живой, вон, смола... А теперь - надо очень согнуться, и старательно протиснуться: там узкий и неудобный лаз между камнями… если все так и будет, Рихта его когда-нибудь перерастет… когда Рихта был возле первого имени он казался просторнее. И уже внутри – слышно, как хрустят под коленками нападавшие сюда хвоинки – Рихта обернется, она наклоняется только совсем лбом почувствовав, что там корень, значит, Рихте фонарик надо засветить… здесь темно, а обзорный личного внутреннего она зачем-то тоже экономит.
Фонарик – на правильный свет. Теплый. А теперь Рихта будет смотреть, как она оглядывается. И говорит: «Ой…»
Ладони скалы, почти встретившись сверху, снизу разошлись горстью, оставив внутри пещерку - им двоим не очень тесно разместиться. Камень, и входом, воротами, шероховатая чешуя коры. Корень. Проходит и вгрызается в землю. И сдвигает камень. Медленно. Крыши у пещерки на самом деле нет, но так плотно сдвинулись лапы Хозяйки Ели, такие они густые, что Рихта знает - и весной, когда тает самый снег, под ними сухо. Смотрит - и говорит:
- Ты не бойся, Илье, - а ее отметил. Корень. Не страшно. Зацепился - в волосы - чешуйкой коры. - Здесь такое место... Хорошее.
- Ага, - она кивает. И смотрит. Мимо. Мимо и безошибочно. Привлек внимание. Неуместный. Очень ровный блеск. Другого, чем живой. Под фонарем. Где встретились скала и корень.
- Рихта... извини. Я...могу спросить, что там? - и показывает. Точно.
Что ж - сам ее привел, сам хотел показать...
- Это я делал, - говорит он в сторону. Ну, удобно. Пока подняться, в полуприседе, пока достать Крылана... пока помедлить, думая про левое крыло. Качается. Вот так и сделал. А потом Рихта посмотрит и увидит - одинаковое внимательное удивление. Как серебряная девочка всегда по дороге смотрела. Скажет. - Я еще не очень умел стыки вырезать. Сейчас уже хорошо умею. А тут мне еще мама показывала, видишь - взлетные и пилотское какие прочные...
Пальцы у Илье складываются медленно. Спросить совсем неуверенно: "а кто?.." И Рихта - ну тут-то понятно - заговорит уверенней:
- Это "Крылан". Паром. Транспортник низкого полета. Вы на нем прибыли, он же - с пролива сюда передвигается. Ну, он вот модель. Масштабная.
- Он очень... трясет, - говорит серебряная девочка. - Который Крылан. Большой транспорт. Я запомнила.
- Это по заливу лед шел. Вы под ветер садились. Я потом могу показать, почему… если захочешь. И продемонстрировать даже… Мой Крылан тоже летает. Он не один такой… мне нравится их делать. Но он здесь остается. Он особенный, - а потом сказать было много, а можно было молчать, а серебряная девочка пробовала пальцами, не прикасаясь, как будто Крылан так же далеко как водопад… И Рихта вместо всех рассказов о принципе действия и чем эта летная модель совсем отличается взял и сказал вслух, почему. – Я его здесь оставил. Место такое. И он летает… только когда я очень скучаю.
А она... помогала. Она услышала, на ладони подержала. Убрала… бережно. Пока он еще думал. И начала спрашивать. Сначала спросила, совсем ли полная модель - и как вообще летает Крылан. "Я запомнила... что очень низко", - сказала. И Рихта начал говорить и заговорился. Что держится - тем, что земля отталкивает. Воздухом - напором - между ней и рабочей плоскостью пытающегося сесть. Это давно придумали. Еще даже до транспортных Башен. Не везде летают, потому что не везде удобно. Более-менее ровная и однородная поверхность нужна. Но здесь, через пролив - всегда летали. И будут. Удобно, поверхность ровная – море, снег… Вот как лед сойдет совсем – он советует посмотреть. Зрелище… грозное. А расход в общем совсем небольшой. Как местные транспортные говорили. А его Крылана хоть на любой поляне запустить можно, сейчас снег, хватает. А вместо батарей – на разгонные… Да, он почти один в один с настоящего сделан, поэтому и приходится – пилота-то нет – вот так… И Рихта стряхнет – искоркой – мелкий дополнительный модуль личного внутреннего, вставит. Дополнит.
- Мама говорит: первый опыт чувствовать технику частью себя. Не помешает. Когда это делали.
А Илье слушает – и держит Крылана, и проводит пальцами, да, если снять перчатки чувствуется, хорошо – где аккуратный стык, вот здесь – на переходе от верхней, тонкой части к размаху крыльев – становится чуть более заметным под пальцами, более… неровным. И пальцы сдвигаются – задать вопрос, и на первом движении же понимают его неуместность…
А Рихта смотрит. И ловит – одно движение, вопрос из одного непонятного: «Очень?..»
- Это я давно делал, - говорит он. – Со мной первого взрослого имени еще не было. Этот совсем первый. Теперь я гораздо лучше могу… Увидишь, я покажу. Ну… если захочешь, - а потом забирает у нее Крылана, спрашивает движением: «Пусть пойдет на место?» - Илье откликается: «Пусть…» - и тогда Рихта, отвернувшись, чтоб поставить, продолжает. – Ну, я взял свое первое взрослое и мои тогда сразу отбыли служить. Сам… доучивался, - повернется, посмотрит. – Я в тот год это место нашел. И решил, что пусть живет здесь. Будет наше место. Чтоб это жить. Очень тогда скучал. Сейчас меньше. Но прихожу. Бывает.
- Оно правильное. Место, - говорит Илье. Выдыхает. Зачерпывает. Вот хвоя с «крыши» бывает, сыплется, много насыпается – хрусткий, под голой рукой – колючий «ковер». – Рихта, я не знаю, я могу спросить – а далеко… твои? Я не знаю, как это правильно живут… нормально. А мне когда-нибудь придется.
- Я не очень знаю, как правильно... - взвесил Рихта. Вслух это было... неудобно. - Вообще... я это делаю неправильно. Зачем, ведь так должно быть: служат. Исполняют свою присягу. На своем месте. И я буду. Но - да, скучно мне было. Бывает. А служат далеко, в земле Ферга, - поймал ответный взгляд Илье, а ей это название совсем ничего не говорит, видно. - Смотри, я сейчас полную карту по секторам разверну... вот Илье, я здесь, это мой вызов, слышишь? - а она слышит сигнал на сближение и общую работу другого личного внутреннего медленно. Много медленней, чем это правильно уметь. Так же медленно, как любой из нормальных людей будет искать по общей схеме великой и нерушимой эту окраинную дыру. Это Рихта развернет и продемонстрирует – структуру и сектора и расстояние по транспортным каналам за двенадцатую выдоха, а то - присмотрелся. Достаточно - для давнего вывода. - Далеко. В штатный отпуск домой не выбираются. Не успевают. Вот когда обучение завершу - должны будут прибыть. Подтвердить, что вырос и достоин. Увидеть. Командование должное время на отпуск даст... должны, - Рихта подержит этот вывод на ладони, крепко сожмет кулак: не отпустить и с неохотой добавит. - Если ничего не случится. Все-таки наземные быстродействующие. Легион. Мы все такие. Семейная специализация. Это я выбился. Совсем как Райэн, - срывается у него. Ловит на руку и улыбается. - Ну, он очень далеко подался. В летные. На меня мои старшие только никто не ворчат. Мама говорит, медики - люди дельные. Только Наставники... вот. Ворчат. Что иногда не справляюсь. Но я справлюсь. Обязательно, - хмурится Рихта, закрепляет сказанное резким движением когтей. А Илье смотрит, не понимая жеста. Потому и получается вдохнуть и сказать:
- Рихта, я могу тебя спросить?
- Все, что хочешь, - говорит он, встряхивается, смотрит внимательно. А спрашивать-то и в самом деле очень неудобное:
- Я спросить хотела, а за что на тебя Наставники… ворчат, да? Мне… наверно не надо знать, вы говорите на вашем… вот который здесь, - она прикасается к голове, куда-то за ушами, - я его совсем не все слышу… Я только слышу, что они часто недовольны. Но вот сейчас хочу спросить. Можно?
- Можно, - не сразу отзывается Рихта. Собирает движением нападавшую хвою, пересыпает… И говорит внезапно полно и громко. – Я не хочу, чтоб у меня умирали. Вообще. Никогда. А это практикум. Что так бывает. И как правильно распределять ресурсы и силы. Я знаю. Но не хочу, чтоб так было. Потому что… вообще потому что не хочу! – выпаливает он – и понимает, как неуместно и громко сейчас получился его голос. А еще – что серебряную девочку он, дурак, кажется напугал… По тому, как тихо она отзывается:
- Мне тоже… предстоит?
- Не знаю, Илье, - неуверенно отзовется он. – Ты же еще в самом начале подготовки, да? И вряд ли будешь медиком… ну, нашим медиком. Армейским? – ее ладонь держит и не шевелится. Наверное – можно… нужно продолжать. – Да и там… на самом деле. Знаешь, Тийрха ведь она это… из «непрошибаемого» подразделения. Как взяли это звание, так и носили, - Илье не понимает, ей надо объяснить. Ценное. Свое ценное, свое непонятное, что можно сейчас называть словами, и их слышно. – Ни одного серьезно пострадавшего за все время службы. А условия там, на Ферга очень тяжелые. Я, на самом деле, учил. А она меня все равно учит распределять ресурсы. И привыкать, что бывает. Не понимаю.
Ящерик комкает это в руке – сказанное, ценное, что сидит у него занозой и он сейчас ее вытаскивает. Собирает – у него такие же, как и всех его родичей, длинные пальцы с очень крупными костяшками, сейчас еще длинней, потому что подбирают когти – застрявшее. Несвязное.
- И Райэн же выжил. И мой старший. Я правильно не хочу. Я смогу. Вот. Значит, совсем не обязательно. Не обязательно: бывает, - через выдох взвесит он. - Но все равно не хочу, - последним движением подведет итог Рихта. После чего отряхнет руку, срежет узелок и начнет новый разговор. Который нужен. Только начинать его неудобно. Вот и сьедет на правильное обращение:
- Ньирре-теи Илье, у вас кора вон зацепилась, корень пометил. Можно сниму?
- Можно... Рихта, - серебряная девочка говорит, поворачивается. Пальцы запоминают: она и правда такая... мягкая. И это горячо.
И чтоб точней запомнили, Рихте останется только спрятать внутрь - это, горячее, с чешуйкой коры вместе, потом только, чтоб не так обжигалось, с другой ладони подкинуть жестом и заговорить, рассыпаться легким:
- Ой, а хочешь я теперь наоборот тебе Старшую Сосну покажу?
Илье смотрит - с ответной легкостью и интересом отпускает - просьбу объяснить. И все снова проще.
- Это наоборот - наверх. Это про небо и про лазать. И про орехи. Ты говорила. Ты только... высоты не боишься?
- Нет, - говорит серебряная девочка. - Люблю, - и следующий вопрос задать сразу куда сложнее. Но необходимо:
- Да, форма подходит. А тебе... вам, ньирре-теи... ну – вообще – разрешено? – вопрос он комкает, на пару выдохов задумывается… А он – не иначе – сопоставляет материалы профессиональной подготовки. Про ситуацию, с которой не сталкивался…
Про ситуацию, которую и Илье сама еще не умеет держать в голове постоянно. Впрочем, достаточно близко, чтоб отвернуться и сказать:
- При приложении здравого смысла и наблюдения Райэна мне… разрешена и ваша тренажерка. Пока. Теи Хюлльша так аттестовала. И Тийрха учит. Технике безопасности. Райэна у нас нет. Но… мы ведь справимся? Или… туда так сложно?
- Там лезть. Вверх. Лестница. До первых площадок – в общем… удобная. Ну, лучше нашей беговой дорожки. А туда тебя здравый смысл и Райэн пускали.
- И Льеанн разрешила, - тихо подводит девочка итог. – Все, я влезу…
Что и накрывает – нет, она раньше, чем Рихта прищурился и осмелился:
- Ну если что – я тебя подниму. В корзине. Как орехи. Вряд ли ты больше весишь…
А для Илье этот день был сплошное: «Я не знала, что так бывает». Тоже – яркий… как тот, где смотрела на мир живых впервые. Не такой же – но по-другому… Что бывают такие огромные и пушистые снега, куда можно совсем, с головой, такие высокие - здесь, на земле живых - ледяные, сводами, колонны - где-то среди которых - течет, бежит, светится - живая, настоящая вода. Илье было трудно не удивляться, что она живая, не напоминать себе, на какой стороне мира она стоит... А земля была невероятно прочной и такой же прозрачной, и из нее росли огромные деревья и такие же тяжелые серые и полосатые камни. Складывали ладони, чтоб взять в "колыбельку", смотрели зимние сны.
А снаружи встречал звонкий и немного кусачий ветер, а ящерик Рихта про него говорил: теплый - а еще, что он оттуда дует, где море уже никогда не замерзает, и их жилая усадьба как раз там стоит, будет время - он позовет к себе погостить, если Илье захочет, то всех. Показать может. Вот от Старшей Сосны как раз хорошо видно... Но нет, не дойдут. Если идти просто так, ногами, то это им обходить залив. Уже с ночевкой в Рыбьей сторожке. И со Змеиного языка на ту сторону перевала спуск... опасный. "Нет, - говорил потом ящерик Рихта, говорил и удивлялся. - То, которая наша тренировочная дорожка - это при должном внимании и страховке, - под это перебирал пальцами, плечами, отряхивался, - почти полностью безопасное место для передвижения". Почти такой же как его земля. Почти прозрачный, такой яркий... живой - такой внезапно... младший (...он меня старше. Кажется). Настоящий. Ящерик.
А то второе дерево, что он показал, было совсем огромным. Невозможно. Илье протиснулась - между ним и правда - лестницей, снизу так совсем большой - к стволу, распахнула руки... Рихта понял. Рихта помогал мерить, обегая вокруг, в сугроб, отмечая, где не хватило длины рук в прошлый раз. На два - с половиной – только его тех обхватов хватило.
- Большая... - говорит серебряная девочка и смотрит все вверх и вверх - а Старшая Сосна все не кончается.
- Старая, - говорит Рихта. Продолжает серьезно. - Здесь сытый распадок такой, и укрытый, вот и растет. До сих пор орехи есть. Вот, лазить приходится. Полезем?
Лестница хорошая была. Удобная. Даже без снега. Даже там, где пошла уже уже, закрепленной на стволе. Илье видела. Это что-то другое, чужое, неуместное, вступило в голову, со спины, чуть выше шеи, придавило - невидимо и ощутимо, лишним надавило, тяжело. "Тийрха говорила, - Илье надо было перехватить ступеньку, себе напомнить, - это случается, это не страшно. А дышать сейчас надо вот так". А бояться Илье и не пришло в голову... благо, страховку перед подъемом полностью пристегнули. Рихта так это сказал, что направляющие есть. Потому что принято. Что Илье и не подумала возразить – да и зачем. Ну и хорошо. И не страшно. Сейчас лестница кончится, а там площадка. Удобная. Немаленькая. Ей хватило места разместиться в огромной развилке сучьев. Там стоит корзинка. С сугробом. Над ней еще лестница продолжается. На суку чуть повыше от лестницы, гнездо. А рядом с корзинкой – возвышение. На него как раз можно сесть.
А ящерик - остановится, рядом, он, похоже, проверяет - доступное общее состояние, а ей только еще чуть непривычно прохладно, и сейчас надо дышать... И Илье не успеет ему ответить, что в рамках нормального физиологичного - он отряхнет ладонь, сядет рядом, в ногах, прямо на покрытые снегом доски площадки, и кивнет:
- Дальше не полезем? Мое место - это все равно здесь. Последняя площадка - с корзинкой. Это чтоб орехи собирать я дальше лезу - ну вон туда, по веткам, и дальше, куда уже лестницы нет...
И только взгляд, скользнувший вслед за легким жестом ящерика Рихты очень... внезапно осознает, как же высоко они забрались. Потому что вокруг, дальше, уже только небо, младшие деревья остались далеко внизу, сверху хорошо видно, что Старшая Сосна высится над скалами, а скалы - над заливом - это белое, серое, дымчатое и черное - другое - это море, только где оно кончается и начинается небо - не разберешь... И ветка эта, на которую указывает ящерик - выше, и еще выше - ложится, уходит стрелой в эту плотную пасмурную высоту с редкими снежинками...
А платформа... и вся Старшая Сосна? - чуть-чуть ходит - из стороны в сторону раскачивается под ветром - если задержаться взглядом за отчетливую точку на земле - видно.
А ящерик рассказывает дальше:
- Самые вкусные - вон там, на верхних ветвях, внутри - где и воды, и света полно, хватает... - и пока Илье щурится - там большие, с серым небом сливающиеся сугробы - где-то на самом краю этой ветви, ящерик понимает что-то свое. - До самого конца ползком приходится. Ты... не веришь?
- Верю, Рихта, - отзовется Илье (...а он там должен смотреться совсем мелким... ползком - ящеркой на ветке). - Верю. Ты смелый.
А он поворачивается. И смотрит. И вот так - делает совсем большие глаза. И говорит - вот тоже совсем открыто:
- Илье... скажи еще раз? - а щурится, подначивая, он совсем как его старший родич. Как Райэн, которому спокойно. А повторить что - просто:
- Ты смелый, - подробно говорит Илье, и чуть-чуть, до звучания последнего звука – Рихта встречает это пояснением. Тоже очень открытым:
- Я запомню, можно? Я хвастаться буду. Скажу - самая красивая из тех, кого я вообще видел, говорит - я смелый.
А потом он хмурится. Открыто, тоже. Это у Илье жест получился. Пальцы спросили: объясни.
- Не веришь? - переспросил Рихта... и нахмурился еще больше. - Это тебе не Песец Вийса своей гнили наговорил. Я его тогда, мелкосрань, вообще убью, - а говорит спокойно, хоть и подчеркивает сказанное - вдруг - проросшими щитками лицевой брони.
- Не надо, - снова тихо отзывается Илье. - Я даже не знаю, кто это. Я просто не понимаю.
- А ты красивая... - медленно, убедительно, открыто говорит Рихта. - Я таких никогда не видел. Так... Я... сейчас покажу тебе, как, - быстро - выпаливает вслед ящерик... И, кажется, взлетает он вслед еще быстрее.
И летит, слитно, ливнем, шаг к шагу - на ограждение площадки, проходит пару шагов, балансируя по нему, и вперед - на эту ветку, и она слышит, качается, стряхивает снег, - а он движется - в рост, он идет - и дерется, и танцует, он такой прозрачный и целый - здесь, пока держится на краю - уверено, звонко и чуть-чуть страшно. И это... в самом деле красиво.
(...неужели я? )
- Вот так, Илье, - говорит Рихта. Вернувшись и занимая в точности то место, в ногах... кажется, даже не задев лишней части сугроба. И не очень-то сбившись с дыхания. - Я тебя не напугал?
"Нет", - получается у нее ответить движением. Продолжением которого ладони лягут - а теперь Илье припоминай, это просто, по здесь же изученному устройству полевой, и конкретно этой, специфической, для дарра - и застегнут верхние крепления страховочной.
Ящерик посмотрит, Илье продолжит:
- И нижние застегнешь? Я не дотянусь.
А дальше - столкнутся. Взглядами и голосами. Потому что Рихта сделает - и выпрямится, и посмотрит... И скажет:
- Извини. Но то, какая ты красивая - именно так. Без страховки.
А она поймает взгляд и просьбу прощения. И надо будет встык ответить:
- Извини, я вижу, что ты не упадешь.
А Рихта - вот - услышит и посмотрит вниз. А потом переспросит. Неожиданное.
- «Вижу»? Ты... это тоже умеешь?
"Не понимаю", - у нее получается быстрей и проще. А Рихта перебирает когтями, цепляет воздух... потом отворачивается и начинает говорить.
- У нас говорят, - и сначала получается тем самым, неслышным, с проваливающимися звуками, которых больше, поправляется медленней, - примерно – слышать воду и свои камни. Еще есть те, кто режут флейты, но тут я совсем не имею права говорить. Я… во-первых, маленький. И… негодный. И об этом вообще не говорят, - мнется, поправляет эти самые нижние крепления, что только что застегнул… Илье ждет. И найти слова, которые проще, получается. – Райэн еще говорит о способности к экстренной биологической. Это немного другое, он всегда открыто говорит. И ты наверно… про это? Про качество расхода личного эмоционального ресурса, которое заметно, да? – а пока Илье медлит, ладонь отмеряет паузу – подумать… Он и продолжает. Это совсем в сторону, ненужное. Ощутимое. – Я не умею. Совсем. Никак. Тут я глухой. И непонятливый.
- Это… обидно? – медленно спросит тогда Илье. И Рихта для себя оценит – нарвался. Придется ответить.
- Да. Я не люблю – не уметь совсем, - хмуро признает Рихта.
Теперь думает Илье. Держит. Сматывает на пальцы паузу. Это понятно – только здесь, сейчас, когда качается Старшая Сосна, а на снегу на большой ветке видно следы – Рихта тут показывал, какая она… красивая – почему-то очень трудно начинать это говорить. Трудно… и нужно?
- Это… третье, Рихта. Другое наверно. Я почему-то думаю, тебе будет… неприятно это слышать. Другое потому что я другая. Неправильная. Так… из меня сделали. Мне поэтому сейчас мои лехтев помогают. И я вырасту и буду. Лехтев. Теперь я знаю, что вырасту, - она говорит, а Рихта сдвигается с места… поворачивается и смотрит. Приходится сбиться и начать заново. То, что словами вообще непонятно как. – Я так есть… я смотрю и вижу. Даже когда глаза закрываю. А могу и не закрывать. Как они… текут, растут, сны видят. Есть. Как ты двигаешься – и…иногда как только собираешься двигаться – тоже. Ты…очень яркий. Целый. А я…
Она замолкнет. Зачерпнет снега на ладонь – и будет на него смотреть. Очень долго. (…конечно – не тает. У полевой же – перчатки. )
- Нельзя – рассказывать? – не очень уверенно спросит Рихта. Что продолжает смотреть.
- Нет. Не знаю… Но Льеанн совсем не запрещала. Это я… словами не умею, - собирает Илье. - Я просто не понимаю, как это словами говорить.
"Принял", - долго держит на ладони ящерик Рихта. Потом переводит дыхание и говорит:
- Я ее боюсь.
- Почему? - звонко удивится Илье. И от того, что сейчас пыталась ему назвать так... отряхнется, что дальше продолжать будет очень сложно.
- Ну... она вроде и такая. Мягкая. А иногда как заговорит - сквозь нее как будто пророс весь камень. Скала - совсем. А может быть и та вода, - говорит Рихта, и внезапным жестом, резким - кажется, он ощутимо заехал себе по губе...чешуйками - призывает себя к молчанию. Илье отзовется. Удивится:
- Ты зачем так? Если...ты, наверно, прав. Это...действительно может быть. Вода. Другая.
- Нет, - снова отворачивается Рихта. - Та вода - это совсем про другое. И про нее совсем нельзя говорить.
Он хмурится - а Илье наконец отряхивает горсточку снега с перчатки, дотягивается - нет, кажется не сильно стукнул - себе ж - ящерик. И говорит она тихо, но очень отчетливо:
- Да. Я поняла. Но Льеанн добрая, - а ящерик повернется, снова – зацепят что-то из воздуха когти, продолжит – таким же отчетливым:
- И очень… справедливая.
И еще будет тихо, отчетливей – будет раскачиваться Старшая Сосна, ветер усилится – с моря, и снег за ним вслед, чаще пойдет, крупнее… Потом – Рихта сдует с носа большую снежинку, повернется, соберет что-то в горсть – видимо, сделанный вывод. Заговорит:
- Да. Это… грустно. Немного. Но я все равно хочу так, - и как отряхнет что-то с плеч. – Илье, хочешь, я тебе ножик подарю?
На первый ее спрашивающий жест – он этот ножик и покажет. Маленький, почти в ладонь. Удобный. А лезвие необычное, серое, в полоску, изгибами… как будто тоже в чешуйку. Илье даже перчатку снимет, пальцы спросят: «можно?» - потянется попробовать. Нет, гладкое.
Рихта правда увидит – свое. Подождет – пока пальцы проверят. И, как в сторону, скажет:
- Его я тоже сам делал. Ты... не смотри, что он кривой немного. На самом деле, он прочный. И острый. Удобный.
- Я... не вижу, где он кривой, Рихта, - он так объемно это говорит, что почему-то немного страшно.
А потом еще страшнее. Когда движением спрашивает Рихта: "возьмешь?" - и движением же она ему подтвердит... И он - молнией, неуловимым движением - перехватывает ножик, разворачивает ладонь. Рукоятью к ней, лезвием к себе. Да - совсем к себе. Когда - умудрившись расстегнуть, сбросить воротник полевой - без помощи рук? (...а "воротник" шейной брони - нижние, видимо, чешуи... поворотные - крепится - растет - и от ключиц. Там, где уходят, делая кости крупнее, чешуйки брони, кожа гладкая... совсем, и там, где должны прилегать - гладкая, вот не как у людей… ящериная... И кажется очень тонкой чуть выше - эту уже прикрывает броня - тоже - кожа тоньше, отчетливей бороздки, как... тоже мелкие чешуйки. И чуть-чуть сероватая. Или это так… свет от лезвия отсвечивает? А оно согрелось. Снег… тает.
А оно острое – и слишком близко. Вплотную – к так заметному… как сейчас этот ящерик дышит, и как – быстро, близко, видно – бьется жилка…
Оно и так видно. Можно и не закрывать глаз. Так ярко и цельно, что запрёт внутри, запечатает – совсем просившееся: «Зачем?» - и на набранном было дыхании вылетит совсем другое).
- Мне… сейчас нужно что-то делать? – медленно, прозрачно, также смертельно серьезно говорит серебряная девочка. (…Лехтев. И будет лехтев. Пусть будет. )
- Взять, - очень полностью улыбается Рихта. – Или не взять. – И когда она медленно кладет ладонь (…да. Райэн ее учит) и сейчас возьмет – можно продолжить. – Так надо. Чтоб было видно. Ты сейчас держишь мою жизнь. Столько, сколько ее остается. После Присяги. Немного ее, по правде, остается. Моей больше. Я еще маленький.
И улыбается – зараза – так светло и так полностью.
- Я возьму, - говорит Илье и старательным движением сдвигает в сторону ножик. Себе. – И удержу.
И забирает, осторожно и крепко (...падает с лезвия растаявшая капелька. В снег). Ей только надо подсказать, где в правильной полевой нужный карман, и как его застегнуть, чтоб работал ножнами. (вот так и теперь - будет правильно). А пальцы у серебряной девочки как правда серебряные - тонкие, гладкие и холодные. Вот так и получится - неизвестно, насколько уместное здесь сейчас... Правильное:
- Не замерзла?
А если ящерик не догадывается, если ему не видно - то и хорошо. Что ей требуется. Доля выдоха - сообразиться с ощущениями себя - здесь, среди живых. Вторая доля - опознать... и назвать еще:
- Наверно. Немного. Ветер... непривычный.
- С моря, - говорит Рихта. - Мокрый, скоро метель совсем придет. Пойдем до дома Гнезда? Греться? - а за жестом Илье "пойдем" продолжит он уже легче. - И прямо на кухню? Там теи Нёрсьенн черничные пироги печь обещала. На кухню, конечно, работать не мой черед, но согреемся. И ради тех пирогов, - что танцуют его пальцы, Илье не очень понимает, но передает он... отчетливое. А снег сыплет, крупно и звучно. И темнеет. А Рихта продолжает легким:
- Ты спустишься? Или садись в корзинку... Я буду осторожен, - он стряхивает снег и говорит дальше. - Это смешно. Я катался. Она не крутится, правда. Даже когда не страхуют. Сначала только ощутимо. Но я удержу.
А он прочный и яркий. И в полевой тепло. Ну – Илье достаточно. Чтоб улыбнуться, сказать: "Ага!" - и сесть внутрь этой штуки... Легко и весело про себя еще подумать: оказывается, поместиться в том, что дарра называют "корзинкой", она может, не очень сворачиваясь, с ногами. А еще – тоже про себя. Но уже просто. Полностью и совсем – как учат дышать Льеанн и Тийрха – продышать и почувствовать: а она доверяет. Этому… ящерику. Она снова знает, что тот не ошибется. Как все… ее родичи.
А сначала и правда было непривычно. Внезапно. Как корзина опирается на воздух, и чуть-чуть падает вниз, и внезапно как падаешь. Как снова… в привычном совсем по другую сторону. Но раньше – со снегом и ветром, с выровнявшимся спуском корзины, получается почувствовать – ты живая. Ты прочная. Ты здесь. Это… хорошо.