NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
часть раз, здесь - samlib.ru/a/arharowa_j_l/ilije1.shtml
кто не знает - там 2.7 мегов)
часть два:
читать дальшепролог: ingadar.diary.ru/p188851413.htm
раз: ingadar.diary.ru/p190230727.htm
два: ingadar.diary.ru/p190364747.htm
три: ingadar.diary.ru/p192437787.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p192806555.htm
пять: ingadar.diary.ru/p192954261.htm
шесть: ingadar.diary.ru/p193134356.htm
семь: ingadar.diary.ru/p193546396.htm
восемь: ingadar.diary.ru/p193650961.htm
девять: ingadar.diary.ru/p193678604.htm
десять: ingadar.diary.ru/p194025362.htm
одиннадцать: ingadar.diary.ru/p194075116.htm
двенадцать ingadar.diary.ru/p194868002.htm
к вопросу о рубле хвостов. на взгляд автора один из самых тяжелых фрагментов этой истории.их еще будет, но про другое
я предупредил***
Помнят хорошо оба…
Было еще там, в городе Мьенже. Вот тем самым вечером, когда вернулись с горки. Метель их все-таки догнала, пока дошли. Плотная, с пронизывающим ветром. Да, немного замерзли. Согреться внизу гостевого дома, в каминной комнате, им предложила Трэстинка.
Там Райэн сидит, смотрит в огонь, потом поворошит его такой специальной штукой. И удивится вслух, негромко:
- Дрова… Непривычно.
Лехта Трэстинка как раз поставит перед Саайре и Илье, устроившимися чуть дальше от огня, столик с согревающим питьем. И на излете отзовется Райэну - спрашивающим жестом. Тот еще раз поворошит дрова (пахнет - чуть-чуть дымом, а еще яблоками), посмотрит и отзовется:
- В моем доме в его больших жилых местах тоже полагается очаг. Традиция. Но там давно уже биотопливо. Экономней, - улыбается он вслед. - И безопасней, - и кивнет на пламя. - Искры летят...
Потом он поднимется, по приглашающему жесту Трэстинки присоединится к Саайре и Илье - за согревающим питьем и пирогом с ягодами. Трэстинка успеет объяснить, что здесь "естественное биотопливо" - дрова то есть - еще совсем не статья расхода, выращивается и специально; Райэн уточнит что-то про традиционные утеплители пола, потом опробует пирог, поблагодарит... А Илье все будет думать. Совсем не о том... Случайно зацепилось и удивило. Вот как раз Райэн скажет: "Благодарю, очень вкусное сладкое". И странное не совсем звучание заденет снова. Нет, не показалось. Это он действительно так говорит. И это... странно. Так, что Илье осмелится набрать воздуху и осторожно выдать Райэну:
- Простите, я... могу вас спросить? Странное?
- Спрашивай, - отзовется он, в два объемных жеста показывая, что открыт и полностью.
- А почему, когда вы говорите, - нерешительно начнет Илье, - я иногда все слышу не только здесь, покажет на уши, отряхнет руку. - Но и где-то... здесь вот, - здесь пальцы будут еще выбирать, скользить от височных костей к загривку, может это вообще к выходам личного внутреннего? И спешит вслед, объяснить. - Вот когда вы про искры сказали, было... И когда благодарили - я совсем услышала...
- А у тебя интересный... слух, сестренка, - легко отзовется Райэн. - Потому что я привык говорит на языке людей, - он усмехается и поправляет, - внутреннем языке моей Семьи - гнезда Сьенн. У нас немного другие пределы слышимых звуков. И если я скажу на нем: сестричка Искорка, - говорит он и воспроизводит. Первое слово вполне узнаваемо, а второе проваливается на глубину, все, кроме последнего звука, он внезапно выныривает вслух. А остального вслух нет, только это - глухое, странное эхо где-то сзади внутри, в костях...
…Так вот и мысль проснулась. Изнутри. Постучалась - смутным эхом внутри. О ней еще не было ясно, зачем она. Было ясно, что есть такое, смутное, что еще надо услышать и назвать - важное, но на совсем неведомой глубине, ничего не разглядеть, а внимание забирает. У легкого продолжения голосом Райэна (...мы же разговариваем. Что я должна понять?):
- Как, слышно?
- Слышно... Вот тут. То есть, не слышно... – Илье растеряется совсем, надо спрятаться в чашку, пока ешь - спрашивать не будут, допонять, расслышать, что там крупным газовым пузырем всплывает из неведомой глубины - что должно быть, где было…
А потом Илье поставит чашку, отложит начатый кусок пирога (вот с его вкуса что-то еще внутри оформилось - вишня попалась - кислая) и окликнула - того, кто может ответить:
- Лехта Трэстинка, - требовательно, а потом запнется, потому что - как это дальше сказать...
- Ой, не косточка, надеюсь? - легко отзовется она...
(Да, для ягодных пирогов вишня должна быть без косточек. Летом нужно сидеть у большого ее ведра, разбирать ягоды деревянной тонкой палочкой, косточки отдельно, ягоды на стол в большую миску, но вишня очень вкусная, так что получается - одну в миску, сколько-то в рот... поначалу. К середине ведра и наешься. Они крупные, вишни, темные, сочные, пока очистишь, в соке будешь... Просто отмыть гораздо проще, лето, жарко. Сок липкий, брызгается. Забавная работа. Не надоедала.
Мне? )
- Нет… - кажется, Илье очень долго молчит, перед тем, как сказать. (Вишня. Миска. Резной край стола, как раз почти вровень с глазами. Деревянный. Пол под ногами тоже. Солнечное пятно на половицах. Горячее. Было? ) Потом получается – вернуться на берег, где есть «сейчас»… И задать теперь точно нужный вопрос. – Скажите… вы… чуть-чуть говорите по-другому тоже. А здесь, на этой земле, есть… ну – тоже свой язык? Другой.
- Есть… следовые остатки, - отзовется Трэстинка. – Большинству общепонятные. Изучается. Как исторический материал. То есть – на нем уже нигде не говорят, но слова понятны. И традицией сохранены, - а вслед она и скажет, не задумываясь, еще фрагмент, нужный этому большому, всплывающему со дна, чтоб оформиться. – Имена вот…Часть наших жителей, по-прежнему предпочитают имена, понятные этой земле.
- Лехта… Трэстинка, - (…близко. Совсем близко. Сейчас пойму. Почти совсем поняла. Так, что дышать мешает.) через выдох получится у Илье. – Вы же его знаете? – еще согласия дождаться, еще вдохнуть и спросить. – Как на нем будет… тоже искорка?
- Цетка, - чуть помедлив, отзовется Трэстинка. – Искорка, блестка… Так точнее будет. Да?
Это было – «да».
Оно не лопнуло – то, что поднималось с самого дна… Из той глубины, на которую никак, ни почему – нельзя. Оно рвануло. И накрыло. Плотным – тяжелым – оглушающим… Очень, очень горьким.
Но сначала надо было ответить. Неважно, что Илье сейчас и не видит – есть ли в комнате – та, к кому она обращается:
- Ниери Льеанн, вы – угадали. Сразу. Меня мама тоже… Искоркой звала.
- Мама?
Это переспросит Райэн. Тем же – словом-для-близких. Таким… совсем отдельным голосом. Так, что Илье его услышит. Увидит. Оглядится - на Саайре, на Райэна, на тех, кто ближе, как понимая, за кого держаться... уже не совсем видя. Вцепится потом в протянутую руку Саайре, кажется - за Райэна тоже... И ее захлестнет, сложит, еще бесслезным, вышибающим изнутри самую возможность дышать не хуже удара под дых - все-таки плачем.
- Мама... Мамочка.
Первыми вернулись голоса. "Цетка, - перебирает мама - домашним, мягким именем, - птичка-плакушка..." - "Не говори: птичка-плакушка, - получается из самых последних сил, - скажи: Цетка, солнышко..." "Цетка, солнышко, - откликается мама, - ну... птица-плакушка, большеглазик, что опять глаза плачут?" - и тогда уже совсем не получается...
А потом - вернется вкус. Вид. Все. Там мороженое. На огромной тарелке. С вафлями, с орехами, с золотым и красным сиропом - карамельный и ягодный... Столько, что одному не съесть. А мама не знала, две порции просила. И смотрела вот только что – на него – с шутливым таким испугом. Что как же мы это съедим, нам же до вечера сидеть придется...
А в городе Мьенже Осенние торжества, а в городе, по традиции, что на этой земле будет постарше фай, Осенняя ярмарка. Традиционное развлечение на улицы выводит да вот весь город с окрестностями, и все шумит, ходит, течет - многоцветным праздничным водоворотом, предаваясь празднику... Та она, девочка Цетка, что вот только эту осень, которой было немного, пыталась понять, как быть Нарин-теи эс Тийе, никогда не представляла себе, что бывает столько людей. Город она тоже себе… не очень представляла. За все время жизни в нем. Наверно, и мама (Эльна эс Тшерич, мастер Рукописного архива, куда как нечасто покидавшая родной Западноморский край и родной дом) тоже не очень верит, что людей бывает столько.
Праздник подхватил – и унес, вот с утра, как вышли за ворота. Было можно – праздник же. На который мама и приехала. Так полагалось правильным порядком. Должное поведение для дней осенних торжеств. И помешать точно никто не смог. Рубашку еще в подарок привезла. Синюю. Лошади были вышиты. (…ту самую).
Праздник сам с нее и начался. Она была. Вот. И неважно было, чего не получалось заслужить. Когда было утро – оно чуть-чуть подвинулось. Потому что можно было взять за руку – и вот так, вприпрыжку, с Присутственного холма. Гулять. Можно. С мамой…
И праздник нес, гомонил вокруг цветным фейерверком, многолюдьем… День тоже был праздничным, с золотым солнцем, теплый, совсем как летний. Да, внутри было весело… Было – можно. Самое… странное. И качели посреди цветной площади – огромные деревянные «лодки», в резьбе, в громко шуршащих лентах - раскачивать вчетвером-вшестером, и мама рядом, тоже раскачивает – держится за борт этой лодки, смеется, ленты шуршат, взлетают: «Хочешь таких? В волосы заплетать?» А раскачиваются высоко, взлетают – аж крыши видно, и всю цветную толпу, кто-то с той стороны даже взвизгивает – страшно… Спускаешься на землю - а она, кажется, все качается, уходит из-под ног.
Потом – дорогу перекроет старшая ребятня, веселая ряженая ватага, цветная, с раскрашенными лицами, один из них поймает за руку - как раз у прилавка с лентами, вот только-только взять успели. Еще-Цетка не поймет, ухватится за маму, а та смеется - и их поведут - общим ручейком, цепочкой, поперек всего кипения праздника... и, кажется, это не страшно, а весело. Потом людской ручеек рассыплется - где-то у фруктовых рядов ярмарки, полных, пахнут - когда-то, очень давно, ярмарку и звали Урожайной. А теперь – огромные фруктовые ряды под полосатыми тканевыми навесами – вниз, к реке. Много – цветные горы. Там, где остановились – виноград был. Горками. От зеленовато-золотого до совсем черного. Где-то над головой: «А вот этот местный. Долинный. (…этот – который зеленый и золото…) Маленькая, хочешь попробовать?» …А с ними можно говорить – и это не делает тебя неправильной? – и за это ничего не будет? Я ничего не уроню? А мама уже подталкивает, спрашивает: «Попробуешь?» - а протянутая кисть совсем золотая на просвет, в искрящихся капельках воды… Не решиться, спрятаться, тихо сказать: «Да…» Над горами винограда - осы. Золотые, ленивые. И ягода золотая - сладкая, очень, и вслух вырывается: "Сладко!" - мама спрашивает: "Хочешь?" - и тут приходится совсем потеряться (...я сейчас докажу. Что веду себя неправильно? - так было, что ли). А мама - да, извиняется - перед этим, с виноградом, спрашивает: "А чего хочешь?" - а еще-Цетка не знает и только тянет ее за руку... Куда-нибудь. А мама не тянется, оглядывается, рассматривает представленное изобилие, говорит: "Цетка, ну - я хочу тебя угостить вкусным... - смотрит, чуть-чуть растрепывает волосы. - Ну - или мне самой выбрать?" Сама она и выберет. Сливы. Большие, такие же зеленовато-золотые, прочные, внезапно сочные на укус... И их можно есть - вот так, на улице, из свертка, сполоснув под уличным фонтанчиком?
И на Щенячью ярмарку - тоже можно? Насмотреться полностью - на смешных, большелапых, разных, пушистых, одного, самого ушастого, даже угладить... Потом, когда найдут уголок, в парке, где потише - поесть - не "сбалансированно и полезно", может быть, но вкусно, да – с здешней родниковой водой и теми сливами. И там еще-Цетке правильно будет расспрашивать, как там поживает четверолапое население усадьбы, весенние щенята совсем подросли? И нехорошее попытается себя вспомнить, потому что где-то посреди разговора мама так легко спросит про зверей ее теперешнего дома, удивится, спросит потом: "Как, условия жизни, я смотрела, позволяют? Может, и здесь зверя заведешь? Хочешь вот того, большелапого... вы вроде друг-другу понравились?" "Подарю", - она не договорит, было маме, с чего дразниться птицей-плакушкой, слишком быстро глаза слезами наполняются. Понимает тоже быстро, спрашивает: "Что, не разрешат?" - остается кивать, потому что дурацкие слезы просятся наружу, вот - капнула, это тогда она, ласково: "Ну, птица-плакушка, хочешь - я поговорю?" Нет, уже понятно, что ничего не выйдет - но оно еще есть, глубоко-глубоко - "а вдруг" - и сейчас такой день, где все бывает как еще не было и хорошо бывает. Время, когда хочется ему поверить. Перестать плакать и съесть еще сливу...
...Потом были еще карусели. Смешная штука такая, платформа во флажках, с сиденьями и резными зверями, которая сначала просто идет по кругу, а потом и вбок, и вверх, и еще как-то... Только рыжие и огненные флажки перед глазами и кроны деревьев внизу. А на еще одну, где в самой сердцевине - так приходится вообще вниз головой, ее, сказали не пустят. Маленькая. Да и забоялась она, по правде. А еще по правде - там они уже весельем праздника и шумом полны были насквозь - не расплескать бы... Вот и нашли улочку повыше, потише, навес этот, с мороженым, где за резной оградкой - с холма видно. Город, крыши, деревья...
И мама сказала слово "вечер". А еще-Цетка (еще совсем немного - Цетка) уже знала – вечером все кончится. Праздник кончится. И мама уедет. Совсем и теперь надолго. Наверно, она... Нарин-теи эс Тийе нескоро - не сразу - может быть, она боится - и никогда больше... не заслужит уже. Точных слов официального брачного договора она тогда не помнит, ей говорили. Было. Ей как последнему законному потомку, принадлежащему Семье Тийе. Главному и необходимому… содержанию оного договора и смыслу заключенного малого брака. Что по наступлению возраста после первого имени перешел на воспитание в Семью отца, чтоб стать единственной полноправной наследницей Семьи и ее статуса... Правда, по словам ее теперешнего Наставника должного домашнего воспитания перед будущей подготовкой, девочка Нарин-теи эс Тийе никак, вот уже который круг дней не может понять и возложить на себя понимание и необходимую ответственность, связанную с будущим статусом. Что без сомнения должно очень огорчать не только ее нынешнюю Семью, но и ее предыдущих воспитателей, не сумевших должным образом подготовить девочку к будущим обязанностям. Вот свою "неподобающую эмоциональную несдержанность" - это, процеженное через губу, эйле ниери Даилиньер-теи эс Доринца, старшим Наставником будущей наследницы Семьи Тийе еще-Цетка держала в голове весь праздник. Маму она расстроит. Обязательно. Тем, что на нее рассчитывают, а она не соответствует. Что такая... недолжная. Только... день этот был совсем не похож. На слова и голос, говорящий эти слова. Что держала и держала в голове.
И не выдержала. Ничего там вообще не осталось. Кроме того, что мама уедет и совсем все кончится. И праздник и вот так... И просто. Сидела, пыталась мороженое глотать, сладкое такое, холодное, в горло как не проходит, там скользкое такое сидит, сжавшись. Проглотить кусочек, еще кусочек, мама скажет что-то совсем простое, вроде: «А ты с орехами, тут вкуснее»… Как тут и не удержится. И все, кажется все слезы, что вообще были – взяли сейчас и как потекли… А когда вместо того, чтоб отругать за недолжное и напомнить, как надо себя вести – здесь, сейчас, после праздника, когда ради тебя так старались – мама сядет рядом. Обнимет. Потом осторожно вытащит из пальцев девочки ложечку от мороженого: вцепилась – и обнимет еще крепче. И даст поплакать…
Может быть, так бы и кончилось, пока было тепло и совсем безопасно, и пахло – родным (хвоей, тушью, теплом), получилось бы – согреться и успокоиться. И дальше вести себя как должно. Но мама, подождав еще, спросит: «Цетка, солнышко – что ты сейчас плачешь?» - и оно опять пойдет. «Слезы – море разливанное», - из памяти другим голосом, ненужным сейчас и вообще… Нахлынет. А потом появятся слова.
Полностью… их потом не сможет вспомнить Нарин-теи, и не помнила Илье. В будущих днях своей жизни она очень нескоро будет возвращать себе – эту часть содержания личного архива.
Запомненного ей вполне хватило. Что там могло быть… «Я не хочу… Я не могу… Я не понимаю, зачем они от меня так – хотят… Мама… мамочка – забери меня отсюда!» А между этим было – все. И все Эльна эс Тшерич – слушала. И услышала.
…Там было – потом. И потом было еще хорошее. Немного. Собирать его и возвращать себе она будет долго. Начала там, в городе Мьенже. Когда пыталась вернуть, пыталась плакать – а дыхания не хватало, заканчивалось совсем, и проваливалась бы… Но рядом были. Молча. Дышали – и волна подхватывала, и раз за разом выносила на берег, можно было залпом набрать воздуха, чтоб получались снова – слезы до всех еще слов. Были рядом – большим, целым, прочным… принимающим. Было – можно. Держалась – дышала и плакала – и выговаривала бессвязное, как когда-то…Все… Сразу.
За своего старшего родича – как это знали те, кто был рядом. Замер – устойчивой стеной, не шевельнувшись. Посмотрел на Льеанн – получил жест: держи. И держал. А Саайре в какой-то момент не удержался – заплакал тоже. И какое-то время потом еще думал – что не выдержал.
Тогда – вернулось главное. То, что там время было. Что было – там, в случившемся – посередине.
Что мороженое почти растаяло. Когда доедали. Потому что в этом времени было. Потому что доедали. И оно снова было вкусным...
Потому что было потом, где мама гладила по голове, переплетала - ту самую синюю с искрами ленточку, купленную на ярмарке. Да - а еще говорила: поначалу над головой, над плачем - удивленное: "А я знала совсем иначе. Я знала... неправду? Но зачем...?" - а дальше плакалось, что огорчать ее было нельзя и недостойно. Своей некачественностью. Неумением соответствовать правилам. Это Цетка, все равно Цетка говорить не могла, словами становилось только вот, рядом с мамой, с плачем. Если самое главное и недостойное уже сделала и уже расстроила.
А мама слушала – вот так. Обняв и крепко. Думала глубоко – и даже кажется сердилась. А потом на какой-то момент сказала. Очень громко показалось. Внезапно. Что-то про полное нарушение… договора. И рука, которой она обнимает, сразу – такая… каждый палец, каждый сгиб чувствуется. И это наверно важнее тогда – испугаться, отвлечься – посмотреть наверх и спросить: «Я тебя злю?» - тогда она выдохнет – слышно – по голове и погладят, пальцы за ленту зацепятся, спросят: переплести… Только… уже доплакивается. Просто… потому что. Потом мама скажет, так – спокойно… Что сейчас надо будет доесть мороженое, потом еще по ярмарке пройтись – в гости, в дом на Щедрую Осень хорошо прийти с подарком… Дом там… хороший.
А дальше мама говорит другое. То, после чего можно – мгновенно… поверив – забрать ложечку с края тарелки. На солнце нагрелась, теплая. И есть. И понять, что оно вкусное… Даже чуть размокшие вафельные трубочки.
«Там ты меня и подождешь, - говорит она. – Разрешат. А я поеду разбираться. Цетка, солнышко… я услышала. Я тебя забираю».
…Там был дом, где-то в глубине улиц, что шли вниз с рыночной площади, старый, как подводный, с зеленоватым сумраком за окном (старые деревья сада дом переросли). И как подтверждая подводность, в большой полукруглой комнате, между темными шкафами со странными вещами, в аквариуме за толстым стеклом плавали - в одном крупные рыбы с длинными золотыми хвостами, в другом, россыпью, цветные рыбки поменьше. Там закатные лучи текли в полукруглое окно, был вкусный чай с пирогами, а мама говорила со старым хозяином дома и комнаты, негромко, и в разговоре проскальзывало имя старшего Наставника, что обучала должному поведению и всем прочим навыкам не слишком соответствующую по качеству Нарин-теи эс Тийе. И хозяин дома, кажется, сильно удивлялся. А мама сердилась. А потом, вечером уже, Цетка ворочалась - на жесткой кровати в этой полукруглой комнате, спальное пахло - прохладно и непривычно, фонарь в окно светил и тени от веток двигались и пугали. Не спалось не поэтому. Мама просто не возвращалась. Пришла, когда уже совсем стемнело. Заглянула - Цетка и села на кровати. Потом сидели, обнявшись, шептались, света не зажигая. Да, мама говорила, что поговорила - и с нее хватит - утром отправляется за окончательным согласованием. И заберет ее совсем.
Это было, было, и Илье сейчас собирала, удерживала - приливной волной... тяжелой - то, что было затопляло пустые места. Было - горьким, и было больно... но было. Вместо того, пустого, что знала до сих пор. Где как сразу - там... не после мороженого, после... ей сделанного преступно, совсем, полностью недолжного, что закономерно привело к последствиям. К страшному. Это было – она не помнила, проваливалась сразу – в черный и пустой колодец. Страшный. Больше, чем страшный. Здесь, в городе Мьенже, сейчас – и у этого страха прорастало место. И время, когда…
На следующий день, глубоким утром, почти к полудню, видимо, в тот дом за ней и пришли. Не мама. Не старший Роншерн эс Тийе, которого не привыкла звать отцом. Даже не старший Наставник Даилиньер-теи эс Доринца. Один из младших наставников, родственник по Семье Тийе. И в сопровождении двоих. В форме прощальных служб.
А мамы тогда уже не было. В мире живых. Совсем. Поняла - и да, сразу поверила. Личному внутреннему и всему. И пришедшим. И там оборвалось - срезало - насадило бабочкой на булавку, цветным лоскутком на ветру. Больно не было - вообще ничего не было, можно было смотреть - издали, со стороны, - как трепыхаются края. Голоса... кажется, были. Вне порядка, за спиной. На малой прощальной церемонии. Полной не было. Авария при управлении личным транспортом и так не оставляет в мире живых ничего от присутствия разумного. "Что предоставило возможность провести несколько малых церемоний внутри каждой Семьи..." - что это? Может быть тоже голоса? Другие, не из тех, что негромко существовали за спиной, там, на церемонии, пока звучал Канон Прощания. Роншерн эс Тийе читал медленно, тихо, очень удивленно. Голоса оказывались отдельно и очень слышно. "Плохо горюет. Беззвучно". "Она не понимает. Еще маленькая". Был ветер. Под которым трепыхались края траурной накидки. Всего остального с ней еще не было.
"Они старались вести себя, как должно, - это нескоро скажет та, кого зовут Илье. - Шесть должных дней меня не трогали". В доме Тийе. Теперь точно там - куда отдаст должного потомка отец. Больно все еще не было. Просто лежала, свернувшись клубком. А комнату медленно заполняла вода. Черная, густая, непроглядная и прозрачная. Под потолок. И меняла вещи. Нарин-теи ей не удивлялась. Нечем было.
Была она и была вода. А больно не было. Потом было. Но по-другому. Когда ей пришел должный срок вернуться и жить. Старший Наставник Даилиньер-теи эс Доринца скоро, через несколько дней скажет так, между прочим. Что да, при плохой эмоциональной подготовке непросто, будучи под властью сильных чувств, справиться с управлением. Транспорта пожалуй и проще. Чем самим собой. И что она очень надеется, что Нарин-теи эс Тийе случившееся послужит достойным уроком. Как не надо.
Сказала. Повторяла. Говорила и говорила. А ответить было нечем. Потому что ведь наверно правду... Потому что ведь… был вот этот день, и была в нем с мамой, и говорила. (…и значит это из-за тебя…) И вынести это понимание... не получилось. Они пришли тогда - тени, которых не бывает - с гибкими бескостными руками. Собирать туман, что течет - рядом с этой водой. А вода накрывала - слой за слоем. И вот это вот "было" - тяжелое - уходило глубоко, в непроглядное дно колодца, дальше... То, что замещало, чем поднималась вода, было страшным... и совсем другим. Темная... она была единственным местом, куда идти, куда... поместиться теперь, колодец. Который есть и который заслужила.
А больно не было.
А сейчас, внезапно, было. До крика. До нехватки дыхания. До того, что свернуться в клубок, напрячься до полной, не подпустить - а оно проходило. "Больно" занимало свое место... Было - горьким, горячим, плавило – скручивало – и становилось словами. Рождалось быть отдельно. Вот этим – отдельным, беспомощным, наполненным: «Мамочка…» Из-за него не видно, кто рядом – темно, и кажется – можно рухнуть – под тяжестью, привычным путем обратно, в черноту, где накрывает вода, но под ней можно дышать и быть совсем от всего отдельно… Но сейчас – эта темнота, вокруг – куда плакать – живая, и в ней можно – быть… в нее поместится… Те, кто рядом – они есть – и волна подхватывает (присутствием – чужим дыханием – внезапным кажется тоже всхлипом – совсем рядом) – и разрешает быть. Позволить этому родиться. И оно станет. Получится – словами. «Мамочка… Я… виновата».
А вот тут сломается. Не сразу. Будет еще выдохом, еще подхватит волна. А потом – как крышка колодец перережет. Высокопрочного сплава, с полным отсутствием доступа. Так – Илье сначала увидит. Внезапное, очень неуместное – очень открытое высказывание Райэна. Отчетливым нижним армейским:
- На чем? На «плоскожопке»? Как?
И еще Илье потребуется времени – очнуться и на него посмотреть. Кажется, чуть больше, чем всем остальным. Трэстинка и Льеанн стоят рядом, Саайре сидит, все еще держит за руку, сразу двумя – поймав ладонь в горсть, и отпускать боится. Так что самому мокрое лицо вытирать – плечом приходится. Хоть как-то. А Райэн вот… почти полностью – держит (повернулся – спиной к огню… спине, наверное, горячо). Илье снизу вверх смотреть приходится.
А смотрят на него сейчас все. Удивленно, пожалуй, равно. Кажется вот сейчас, под взглядом – проступает сквозь кожу дарра-полукровки узор чешуек. Выдающий, как размеренно он ни продолжай. Обращаясь к той, что стоит за спиной:
- Ниери Льеанн, я еще раз попрошу у вас подвинуться. Вы... точно не готовы уступить мне место? Смею надеяться, я умею убивать профессионально.
Жест - требование объяснить у Льеанн снова получается неуместным. Наставническим. Таким, словно все сказанное может быть – так, если подберет обоснование. Но эр'ньеро Райэн его примет. Только заговорит потом, как обращаясь совсем не к ней. Близко - к удивленному взгляду Илье. «Я здесь, сейчас, я есть – я не понимаю, что ты сказал…»
- Извини, сестренка – я летный. Дослужившийся врасти в навигаторскую – но все равно летный. Запросил информацию по катастрофе. Осознаю, - движением руки Льеанн запросит его еще раз. И Райэн очень… четко и пугающе усмехнется. – Осознал достаточно. Для сделанного вывода, - он чуть-чуть передвинет притихшую Илье – она сейчас еще плачет… но говорить Райэн продолжит. Очень отчетливо. Складывались одно с другим слова – стальными полосами… вот – как чешуйки. На правильной броне. И звук за звуком было сложнее. – Очень удивлен, что информация о происшествии остается в открытом доступе. При должном внимании к ситуации хватило бы общих характеристик транспортного объекта. Скоростные гражданские вариации транспортных средств допускают вариант критической ошибки в управлении… Но это, - и от того, что голос Райэна вдруг становится ближе, менее опасным он не делается. – Есть вещи, которых не бывает. Значит, «плоскожопка», она же «слепыш», она же гражданский транспортный вариант, разработанный на основе учебно-тренировочного летного комплекса Службы Защиты, потерявшая управление из-за неправильного состояния того, кто ей управляет?
- Да, это официальные данные, - Льеанн откликнется таким же – отстраненным и спокойным. – Вы… собираетесь возразить?
- Сначала я собираюсь рассказать, - говорит Райэн, - извини, Илье, я думаю, это надо услышать и тебе (…а рука лежит на плече и отчетливо держит. Чешуйчатая такая.) Думаю… выдержать мы поможем, - а потом он усмехается и продолжает звонче и легче. Он… как отчетливо с чем-то дерется. Вот как на ножичках. Только всерьез и до смерти. И сейчас идет – легко, почти пляской. – «Плоскожопки» учебные по назначению. И призваны терпеть всю курсантскую лажу. В том числе, ту, что ни в одну разумную голову не придет. А по выработке должного срока большая часть академий Службы Защиты отсылает их служить… окологражданским необходимостям в глубокую задницу. В дни моей службы на Сьонтаха ими комплектовали исследовательские партии. Мне пришлось быть участником… расхлебывания последствий, когда одно из этих транспортных средств, приписанное к группе исследователей окружающей среды подняло в воздух некое тело, будучи в состоянии серьезного отравления алкоголем.
- И как…? – Саайре раньше выдохнет это, чем осознает, что спросил. А еще Илье плакать перестает. Слушает.
- Я сожалею до сих пор. Что потерять управление «плоскожопкой» с фатальными последствиями практически невозможно. Констатировать факт гибели относительно разумного и потери транспортного средства в условиях Сьонтаха – значительно менее расходная задача, чем спасательная операция.
- Спасли? – вполголоса поинтересуется Льеанн.
- Пришлось.
-Сочувствую. Значит, настолько невозможно? - не сразу уложит в паузу Льеанн. - Спасибо за данные, эр'ньеро Райэн, я не знала.
- Специфика управления учебкой нижних ярусов и укладывания ее управления на личный внутренний. В самом критическом случае даст идиоту по башке и посадит самостоятельно. Балует она... идиотов, - отзовется он. - Не удивлен, что вы не знаете. Не самая распространенная открытая информация. Еще менее распространенная - то, что "плоскожопки" страдают от общего недостатка армейских летных. Режим невозвращения в учебном ее варианте, тем более гражданской вариации не предусмотрен... Но общий недостаток двигателей армейских летных для них тоже... специфичен. Ну – им легко стать управляемым боезапасом высокой мощности. При полном внутреннем износе основного контура. Или при сознательной его... обработке.
- Это сложно? - перебьет его Льеанн.
- Достаточно технических средств воздействия, - отзовется Райэн. - При полностью неразумной голове обработку можно провести кувалдой. Последствия – за счет головы… и того, что окажется в общей досягаемости возможного взрыва. А более разумный с полным доступом к информации справится тремя инструментами... до двенадцати раз по двенадцать не додышав. И останется жив. Предполагаю, что таковые разумные в ближайшем доступе… объекта могли быть.
- Утверждаете, эр’ньеро Райэн? – Льеанн спросит еще более неуместным. Командным. Требующим ответа.
- Сожалею, не могу сейчас в точности вытащить информацию. По состоянию и сроку службы данного транспортного средства. И должному времени его списания. Возможно, смогу при более подробной работе, - сначала Райэн отвечает, как подчиняясь. Официальным. А потом меняется. – Да, сестренка Искорка, но я готов отвечать каждой ниточкой из моих нашивок – и головой в придачу – за сделанный вывод. Нет – ты не виновата. Но я уверен – у этого происшествия есть конкретный разумный виновный. Скорей всего не один. И меня не устраивает, что они есть в мире живых. Ниери Льеанн, я.. - дальше Райэн оставляет внезапную паузу, проглатывая что-то и подбирает слово. - Я хочу, чтоб вы мне уступили. У вас, я так понимаю, другая основная специализация.
- Она предполагает свои специфические навыки. Полезные... И в данном виде работы.
- Я, если что, сдам аттестацию, - пытается усмехнуться в ответ Райэн... Только его перебивает Илье. Которая их, кажется, чем дальше - тем меньше слышит. Так выговаривает - сосредоточенно:
- Но если бы я ей не сказала... Я виновата.
- Тебя бы постарались сломать позже, - это говорит Райэн. Ровным. - Я думаю, эта... плесень воспользовалась ситуацией. Что все равно возникла бы. Достойным людям трудно понять, с чем они имеют дело. И очень трудно остаться в живых, имея дело с плесенью. Насколько я понимаю.
- Ты ничего не понимаешь! Совсем! Вообще... - это Илье, и она внезапно, сорвавшимся, почти свистящим шипом. - Почему ты говоришь, когда совсем не знаешь? Ничего. А... меня только учили. Должным.... образом, - голос выравнивается - ломкой прозрачной корочкой, радужным льдом на поверхности... И Саайре как-то быстро очнется от мыслей – с чем и почему это он не справился. По короткому жесту Льеанн. «Держи». И держал. Илье продолжала – но сбежать в никуда, в колодец было невозможно – и пустое, страшное шло на поверхность, становилось словами. – Если бы я… не была такой неправильной и слабой… ничего бы… не было. Не жаловалась и портила. Ценила… усилия. Могла бы… потерпеть.
Обмен жестами от внимания Райэна не укрылся. Доли выдоха держится пауза. Нужная, чтоб запросить у того, кто здесь командует – у Льеанн – может ли он продолжать. И увидеть разрешение.
А потом посреди тишины проявится очень отчетливое:
- А какого третьегоднишнего дерьма? – нижний армейский Райэна будет совсем негромко, но отчетливым будет очень. (…но что-то посыплется. Ледяными радужными осколочками, колючей пылью.) Илье будет долго – ощутимо подробно дышать. До тихого и очень наполненного:
- Не… понимаю… - но соберет не то. – Мой старший родич, извините, я вас не понимаю.
- Извини за формулировку армейским эмоциональным, Илье, - медленней и подробней отзовется Райэн. – Но здесь она точнее. Разумного вопроса: «Зачем?» Зачем тебе было надо потерпеть – так понятно?
Похоже – не очень… Но Илье явно присутствует, явно смотрит на Райэна, и так… это тоже заметно – что Льеанн… ослабляет хватку.
- Не… очень, - вслух говорит она. – Что… потерпеть. И что «зачем»?
Райэн еще раз запрашивает у Льеанн, продолжать ли ему. И еще раз получает согласие. И говорит еще медленней:
- Илье, я как раз не понял. Что и зачем тебе нужно было потерпеть. И какой результат это предполагало.
- Какой… какой еще… «результат», - она снова чужим голосом. А Трэстинка за спиной Саайре отпускает пару движений, спрашивает – не вмешаться ли. Льеанн движением же возражает, жест читается странно – вроде «дай ему порубить». Но Райэн ее понимает. Усмехается. Пока от Илье звучит продолжение. – Я просто должна была потерпеть. Вообще. Ничего страшного не было… на самом деле. Меня учили. Я должна была. Как вы не понимаете!
- Не понимаю, - также медленно продолжает Райэн. – Потому что это ошибочно. Это… как минимум преступно бессмысленный расход ресурса. Как вообще бить боевыми куда-то в небо. Так и терпеть «вообще». Процесс терпения, Илье, - он улыбается, - по мне это такой груз. Который тебе определенное время приходится тащить. С расчетом, что получишь с него известный результат. Когда дойдешь.
- Не понимаю, - говорит еще раз Илье. Хмурится сосредоточенно. Их отпустила – сидит теперь, как в коконе, обхватив руками коленки. Слушает.
- Смотри, - продолжает Райэн, - лехта Саайре… который взялся у меня учиться, - он подбрасывает в воздух мелкий подбадривающий жест и продолжает говорить, - и устойчивому проходу в «змеиной пляске» тоже… придется потерпеть, что я его буду ронять. Но я думаю, через какое-то время мы получим результат. Он научится устойчиво передвигаться. А я его научу. Это простое. Есть сложнее. Ну – я долго терпел неоправданный расход ресура и прочую хрень – пока мы держали далийскую Башню. Но я знал результат: та срань, что на нас прет, не должна взять транспортный канал… и возможно придут наши. И мне повезло до него дожить, - он задумывается, замолкает, подвигается, чтоб еще раз перемешать в огне угли… И в разговор внезапно вступает лехта Льеанн:
- А еще из терпения иногда получается… стратегический рюкзак. Тяжелый сам по себе. В котором удобно нести что-то тоже тяжелое. Как терпят боль и терпят горе. Я… правильно поддерживаю вашу мысль, эр’ньеро Райэн?
Он не успеет ответить – Искорка вмешивается:
- А вы совсем не про то… И какой тут может быть… результат?
- Илье… их тоже несут – до места, - отзывается ей уже Райэн. – Терпят… ровно столько, чтоб дойти. Туда, где можно и должно получить помощь. Оценить и осмыслить… содержимое рюкзака, - здесь он отвлекается, чтоб передать жест Льеанн. И продолжить. – И если потом останешься жить – продолжать идти своим путем и занимать свое место. С результатом. С умением с этим жить. Я прав, лехта?
А отзывается снова Искорка:
- Нет! Вы все говорите неправду и неправильное. А горе вообще... недостойно разумного человека. И... когда у тебя внутри такое неправильное чувство, его... надо быстро забыть. И выбросить. И... и чтоб вообще его не было. Нигде. И жить дальше... не беспокоя этим... никого из разумных людей... должным образом, - снова плакать Илье начинает где-то посреди слова "выбросить" - стараясь удержать, чтоб никак не проскользнуло в голос, а оно прорывалось, брызгало злой водой, мешало ей говорить.
А море, в которое течет этот горячий, паром плюющийся на поворотах ручей такое же – холодное и спокойное. Его, чтоб принять, хватит. Теперь ей отзывается Льеанн:
- Есть вещи, которых не бывает. Не всякое горе можно принести – не ко всяким даже близко расположенным разумным. И не со всякими прожить. Это высокое доверие и достаточно… тяжелый труд. С обоих сторон. Того, кто живет и того, с кем живут. Я… правильно излагаю, эр’ньеро Райэн?
«Почему?» - он бросает пальцами. Потом отзывается. Вполголоса:
- Да. Я вникаю. Продолжайте.
- Но объемное состояние, которое с тобой уже есть… практически невозможно забыть и выбросить. То есть, я знаю счетное – в пределах пальцев на одной руке – число возможных процедур, не переходящих границы должного, специально предназначенных для работы по полной ликвидации у разумного последствий текущего эмоционального состояния. Но их крайне мало. И это значительно более тяжелая, долговременная и небезопасная работа. С крайне редкими рекомендациями к проведению. Обычно проще принять и прожить.
- Не хочу, - отчетливо выговаривает Илье.
- Придется, - это ответит Райэн. Довольно жестко. Так, что она выпрямится. Так, что Саайре поймает мысль и будет на нее смотреть: «Узнала знакомое…» А Илье сворачивается в клубок и смотрит. Надо чуть усилить хватку. Но колодец все равно заполняет море. Холодное. Живое. Льеанн подхватывает голос Райэна, мягче и подробней прежнего официального. Но море все равно приходит. И переполняет.
- Это уже с тобой есть, Илье. Теперь можно только понять, что теперь с этим делать и куда жить дальше. Это трудно. Но это получается. Способы... поддержки и обучения как это жить разработаны. Иногда помогают.
- Не знаю, - больно и зло говорит Илье. - Не знаю, что вы говорите... - а с дыхания сбивается... А плещет - злым, горьким. - Совсем не то говорите. Я виновата. Не должна была. Меня учили... как... быть достойной своего высокого статуса. Вот. Вспомнила, как это должно называться. Видите... я... Даже такого простого я - а вы говорите - не помню... не понимаю... Мой старший родич Райэн, но - но вы вот, как наследник... старой же, должной Семьи... вы должны... Понимать, как это.
А лехта Трэстинка вроде бы не шевелится... но откуда где-то рядом - вот над кругом их рук, над морем, наполняющим тот колодец, надо всем – тихо-тихо – слышно – начинает звучать музыка. И слова – странные и пугающие, которые Илье сейчас все говорит и говорит… пугают меньше, застывают нелепыми лохмотьями, ветошью на ветках и на ветру – вместо чего-то наполненного и страшного, чего мог пугаться случайный взгляд… Странно, но в эту живую, хоть и отсутствующую, музыку ложится – то, что Райэн откровенно смеется, когда отвечает:
- Это в эту клоаку меня старшим родичем поставили… Тьфу-у, - отчетливо поглядывает на ботинок, как стирает с него… нечто. И внезапно становится серьезным. – Нет, Илье. Не понимаю. Что такое быть должным своего статуса… можно мне подробную инструкцию, по пунктам?
- У моей Семьи такая есть… - вполголоса говорит Льеанн. Не сразу, просто Илье молчит, молчит очень долго. Музыка остается.
- У Гнезда Сьенн тоже, - тоже негромко поддержит Райэн. – Про счастливое детство и осознание предпринимаемых усилий у вас – на каком месте?
- Хм… - собьется Льеанн. – Не считала.
- Что ж это тогда за точная инструкция, - снова отчетливо улыбнется Райэн. И словит в ответ:
- Традиционная…
- Значит, вы прожили. И справились, - в сторону сделает вывод Илье. – А я не смогла…
- Извини, Илье, вывод неверный, - откликнется Райэн. – Я не буду официальным, я в лоб скажу: то, что эти твари предлагали тебе – вообще не называется «учить». А называется «ломать». Больно… и полностью бессмысленно. Лехта Льеанн, я правильно растолковываю?
- Правильно, - подтвердит Льеанн. Здесь что-то переломится. Слышно. Отчетливо… Пустив ту музыку течь… свободнее. Илье это тоже слышит…
Тоже слышит, но…
- Нет... Ну нет же, - поперек всего дышит Илье. - Это я. Все. Сама... не справилась.
- Ну да, конечно... Понял. Двенадцать раз. А как правильно дышать, хотя бы, тебе объясняли?
- Мне? - и Илье разворачивается из кокона, чтоб с удивлением посмотреть на Райэна. - А что это?.. - поскольку открытое удивление старший родич выражает с каждой долей выдоха ярче и молчит, Илье торопится высказаться вслед. - Учили... может быть. Я просто не помню.
- А ни хрена, сестренка. Ты как пытаешься идти и подраться, так потом воздух хватаешь... как тебя душили да недодушили - дышишь чем осталось. Значит, не учили.
- Я... Мой старший родич Райэн, это... я могу - не помнить.
- Ага. Потому что ты неправильная и статусной быть не годишься? И еще так двенадцать раз, - голос Райэна четко рассыпает фразу по звуку… И четко же – издевается. Над каждым. - Навык распределения дыхания по ситуации почти невозможно не усвоить. Как навык ходить. Которому тоже учат. Несколько раньше. Если бы хоть кто-то из этой плесени тебя почесался хотя как-то научить - я бы опознал. Ни одна дерьмовая затычка не почесалась. Из чего я делаю выводы, как тебя учили, - слово Райэн произносит так, словно выворачивает каждую его букву наизнанку.
- Вы... сердитесь? - тихо спрашивает Илье.
- Я зверею, - отзовется Райэн. Распрямляет и разминает пальцы. В музыке четко есть - как так шуршит - чешуя. - Какая-то сраная - в три слоя жидко - плесень ложноножки свои склизкие к нашему младшему тянула? Так… погано? Завязать ей те ложноножки и… - он запинается, подчеркнуто обводит всех взглядом, усмехается. И обрывает фразу. – Я думаю, я не буду воспроизводить дословно… весь пункт инструкции, что должно в данном случае делать. Моей Семьи. Много лишних подробностей…
- Хорошая инструкция. Мне нравится, - тихо взвешивает Льеанн, пока Райэн продолжает. Легким и совсем другое:
- А с умением дышать, сестренка Илье, не бойся. Это не сложный навык. Выучишься. Думаю, быстро. Теряться будешь, но если следить.
- Извините, эр’ньеро Райэн, - здесь Льеанн вступает громче. Не сразу. Потому что Искорка сидит и молчит. Думает. Очень глубоко – ну вот настолько, что ее тут рядом почти нет. – Я предполагала, время научиться правильно дышать для Илье еще придет, - проверяет пальцами, собирает звучание, говорит. – Видимо оно пришло. Вместе с вами.
- Ниери Льеанн, - это очень тихо говорит Илье. И смотрит. Не открывая глаз. Говорит очень глубоким, сонным. – Скажите, что я сейчас делаю? И зачем я это делаю?
- Я думаю, - медленно говорит Льеанн, - ты сейчас пытаешься понимать. То, что получилось выплакать на поверхность. И то, что пришло вместе с ним. И это очень больно и очень страшно. А вокруг полно обломков… разного, - последнее она отпускает чуть легче.
А Илье продолжает. Как спит:
- Вы… так добры ко мне. А я… ругаюсь…
- Это не страшно. Это… ожидаемо, - а вот сейчас это выдохнули обе. Льеанн и Трэстинка. Да…музыка когда-то затихла. Внезапно громкий – потому что их громче – голос Райэна есть сам по себе:
- Когда кто-то из летных Башни садится… судьбецу за шиворот. Ну – то есть очень неудачно. Если он в сознании – что редко – ругается он обычно хуже, чем пахнет, - оценивает он. – Так и узнаешь новые обороты армейского. Я не медик. Но навигатор Башни. Наслушался.
- Мне случалось, - теперь Льеанн ему… а вот почти что и улыбается. – Работать в младших помогающих. У армейских. Я вас понимаю.
А Илье открывает глаза. Чтоб посмотреть на них – удивленно. Чтоб Райэн вполголоса пояснил:
- А когда человеку больно и плохо, особенно внезапно, образцом терпения и должного поведения… он может попробовать быть. Но нихрена не обязан. А может орать нижним армейским и отбиваться ногами. В том числе от медкоманды… - он хмурится и оставляет в сторону. – Но далеко не всегда рядом оказывается профессиональная спасательная команда…- обменяется взглядами со Льеанн, подхватит на кончики пальцев жест «справимся», повернет его…
А Искорка смотрит, еще задумывается… И очень вдруг, медленно – кажется, все-таки улыбается Льеанн:
- Вас… уже ругали, да?
- Случалось, - отзовется она.
- Хуже… чем я? – улыбка у Илье заканчивается быстро.
- Вы разные. Ты единственная – так. Как и все остальные. Я… не сравниваю, - а голос у Льеанн теплый. Чуть шершавый. Как ее руки. Как раз – сядет рядом. Протянет. Продолжит. - Я дополню, ладно? – дождется, пока Илье согласится. Продолжит. - Знаешь, Илье, мы в общем каждый вдох и выдох строим себе... внешнюю оболочку. Иногда – внешнюю броню. Из того, что представляем - об устройстве мира и своем месте в нем. Пока мы только начинаем врастать в мир, нам довольно трудно построить эту броню из собственного опыта. Мы… собираем ее, не сильно обдумывая. И из того, что есть под руками. Поэтому в норме считается, что до первого взрослого имени, а желательно и чуть позже, взрослые, отвечающие за подрастающего разумного – по праву воспитания и ответственности – должны подробно и безопасно растить маленького – так, чтоб он научился понимать, кто есть и какое место в жизни займет… и зачем ему это, - а пальцы Льеанн перебирают, растягивают узор накидки, где-то посреди речи как невзначай, но заметно поправят – один из ножичков в поясе. Потом продолжит. – Сожалею, не все разумные, даже из тех, кто получил разрешение на рождение детей, оказываются достойны справиться с этой задачей. Мы все… выращивающие – способны иной раз дать специфического строительного материала для понимания себя… тем, кто у нас растет. Но то, что ты вот так принял и носил – с самого начала – какой бы разумности оценку себя и ситуации ни содержало, штука прочная. Даже если по комфортности для разумного, который ее живет, примерно равна постоянно действующей мясорубке. Потому что привычно. Принято, как часть осмысления себя и своего места в мире. Вот такое дерьмовое место, но уйдите все – я в доме. Я внутри. Своих представлений – о том, кто я и как правильно… И если эта конструкция однажды все-таки умудряется… сесть судьбецу за шиворот, я правильно воспроизвожу, эр’ньеро Райэн? – и рассыпаться… Я предположу, на опыте, что разумный в первую очередь захочет назад. И будет стараться удержать привычное. Самое болезненное. Внезапно одному в неизвестном мире очень страшно. Это… нормальная реакция.
- Я это и делаю? – вмешивается тогда Илье.
- Да, - отзывается Льеанн. – И ты какое-то время будешь это делать. Это нормально, - Илье слушает, мелким движением пальцев все-таки сомневаясь. Ему в ответ и звучат, сталкиваясь, голоса.
- Понимаю, тебе сильно досталось. И это просто… больно, - через очень отчетливую паузу проговаривает Райэн, чуть позже, над ним вдруг, неуверенно, вступает Трэстинка, спрашивает – сбиваясь, тихо:
- Так они, получается на переходе… на внешнем воспитании – сразу – тебя поймали? Вот… сволочи. Льеанн, понимаете? – дождались, пока Илье вырастит – свои крепкие корни. И взялись… обрабатывать.
Льеанн не успевает ответить, Саайре странно ловит свои слова, подхваченные другими голосами рядом. У него, Илье, неужели и у Райэна одновременно получается нечто. С общей формулировкой: «Я не понимаю…»
- Да, думаю так, - подтверждает ей Льеанн. Смотрит на Трэстинку, спрашивает. – Объяснишь? – но та передает ей обратно, с ладони на ладонь. – Тогда поправляй, - вслух откликается Льеанн и снова говорит медленное. – До самого первого имени, пока разумный только осваивается в окружающем его мире и учится первому необходимому – на внутренней территории и, как правило, на материнском воспитании, считается, что у него формируется основные корни. По которым потом специалист в любое время может обнаружить землю его сердца, - Льеанн прервется, еще раз бросит взгляд на Трэстинку, правильно ли общие знания излагает. Потом продолжит. – Правильно сформированные такие корни обеспечивают личности и разуму разумного устойчивость… в том числе достаточную, чтоб он удержался собой внутри воды Изнанки. Следующим этапом взросления разумного становится полная или частичная передача его на внешнее воспитание. В норме официальное наречение имени, обучение взрослому языку, обучение жизни во внешнем мире и из внешнего лица - это в том числе и барьер, помогающий понять, где заканчивается внутренняя территория и начинается необходимость действовать в мире живых. Который отделяет то, что ты есть от того, чем тебе должно быть во внешнем мире, где суждено родиться и вырасти… Это время и в норме жизни – достаточно... непростое и временами травмоопасное. Отдавать на воспитание в это время скорее принято – это одна из широко распространенных традиций. Менять – место, окружение и обстановку. Но место и окружение, в которое ты попала, оказались ненормальными и преследовали… крайне недолжные цели… - Льеанн говорит и замолкает, потому что Илье выдыхает тихое:
- Вы… говорите… - но в тишине она снова сбивается, и снова прозрачным – уже который раз за сейчас? – повторяет, - я не виновата?
- Да, - размеренно повторит ей Льеанн. – И это я тоже говорю. Нет, ты не виновата. Очень нужно это… сейчас услышать?
- Да, но я… - и Илье прерывается, зажимается, сознательно смотрит мимо, так, чтобы только никого взглядом не задеть. Пауза держится – до вопроса, который на этот раз задает Трэстинка:
- Илье… я могу попробовать подсказать?
Она отвечает согласием. Но туда же. В сторону ото всех. И голос Трэстинки слушается, говоря вслед странно на отдельном:
- У тебя сейчас не получается поверить? Что вот это… правда? А если мы зачем-то сейчас врем, то… все рассыпается? Так…
Судя по звонкости голоса – так:
- Я… не хочу сейчас это думать, - слышно звенит Илье. И отодвигается. В сторону Льеанн. Ближе. Вплотную. – Я знаю, что вы хорошие. Больше я сейчас совсем ничего не хочу, можно?
И сидит. Прячется.
- Можно, Илье, - негромко говорит ей Льеанн. - Дальше... можно будет понимать, когда захочешь...
- Ниери Льеанн, - тихо продолжает пока Илье, - а можно... вы споете? Я попрошу... - она ловит удивление Льеанн - на выдохе - и уточнит. - Когда я тут только... только что была, я помню - вы пели. Я... держалась. Я сейчас... тоже хочу.
- Колыбельную? - только переспросит Льеанн. Услышит - мелким движением - согласие, слышно выдохнет и запоет.
...Музыка, что стоит за спиной, ожидая, какое-то время слушает незнакомый, глухой и цокающий распев, потом вплетается - поначалу неуверенным вторым голосом, потом течет - шире, уверенней, целым - широкой рекой по степи... Сколько-то. До ожидаемого, за последним куплетом - Льеанн тихо, почти не прикасаясь к звуку:
- Тссс: спит.
- Ваша – «речь людей»? - также - почти совсем без звука спросит - отчетливо удивленный Райэн. Поймает мелкий жест согласия, оценит. - Сильная. Помогло, - и даже в настолько тихом голосе слышно, насколько мягче он станет. - Разрешите, донесу? Она же… совсем будет спать? - указывая на спящую Илье. А Льеанн смеряет его быстрым взглядом, оценит... и тоже движением согласится: "неси"... И движется он очень… слитно, как почти незаметно, словно это пол под ним течет, а не он – передвигается. И тоже без звука говорит, когда укладывает. На очень близком. А слышно… ну, потому что рядом. А понятно… ну… потому что просто понятно. «Ничего, Барсенок, - говорит эр’ньеро Райэн. – Справимся». Смотрит потом – как Льеанн присаживается с девочкой рядом. И смотрит на него. Вопросительно.
- Родич же, - снова тихо говорит Райэн. – Теперь совсем мой младший родич. И я тоже – вспоминаю себя живым. А вас, ниери Льеанн… я все-таки там подвину. Извините.
А она молчит – и смотрит. Смотрит, пока Райэн не отвернется – ко внезапно образовавшемуся рядом Саайре. Не уронит быстрое:
- Кстати, в соседнем помещении вполне можно раскатать тренировочный тир. Лехта Саайре, вы не откажетесь от занятия?
Для Саайре было внезапно. На выдох-другой и застыл, соображая. Кажется, пока не натолкнулся на жест Льеанн: "иди". И пошел.
зная часть наших людей и предвосхищая вопросы: нет, беременных женщин Реингаи роэ'Нардногами в живот не бил не убивал. По одной причине: не понадобилось.
Детей? - ну... как неизбежные издержки эксперимента
кто не знает - там 2.7 мегов)
часть два:
читать дальшепролог: ingadar.diary.ru/p188851413.htm
раз: ingadar.diary.ru/p190230727.htm
два: ingadar.diary.ru/p190364747.htm
три: ingadar.diary.ru/p192437787.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p192806555.htm
пять: ingadar.diary.ru/p192954261.htm
шесть: ingadar.diary.ru/p193134356.htm
семь: ingadar.diary.ru/p193546396.htm
восемь: ingadar.diary.ru/p193650961.htm
девять: ingadar.diary.ru/p193678604.htm
десять: ingadar.diary.ru/p194025362.htm
одиннадцать: ingadar.diary.ru/p194075116.htm
двенадцать ingadar.diary.ru/p194868002.htm
к вопросу о рубле хвостов. на взгляд автора один из самых тяжелых фрагментов этой истории.
я предупредил***
Помнят хорошо оба…
Было еще там, в городе Мьенже. Вот тем самым вечером, когда вернулись с горки. Метель их все-таки догнала, пока дошли. Плотная, с пронизывающим ветром. Да, немного замерзли. Согреться внизу гостевого дома, в каминной комнате, им предложила Трэстинка.
Там Райэн сидит, смотрит в огонь, потом поворошит его такой специальной штукой. И удивится вслух, негромко:
- Дрова… Непривычно.
Лехта Трэстинка как раз поставит перед Саайре и Илье, устроившимися чуть дальше от огня, столик с согревающим питьем. И на излете отзовется Райэну - спрашивающим жестом. Тот еще раз поворошит дрова (пахнет - чуть-чуть дымом, а еще яблоками), посмотрит и отзовется:
- В моем доме в его больших жилых местах тоже полагается очаг. Традиция. Но там давно уже биотопливо. Экономней, - улыбается он вслед. - И безопасней, - и кивнет на пламя. - Искры летят...
Потом он поднимется, по приглашающему жесту Трэстинки присоединится к Саайре и Илье - за согревающим питьем и пирогом с ягодами. Трэстинка успеет объяснить, что здесь "естественное биотопливо" - дрова то есть - еще совсем не статья расхода, выращивается и специально; Райэн уточнит что-то про традиционные утеплители пола, потом опробует пирог, поблагодарит... А Илье все будет думать. Совсем не о том... Случайно зацепилось и удивило. Вот как раз Райэн скажет: "Благодарю, очень вкусное сладкое". И странное не совсем звучание заденет снова. Нет, не показалось. Это он действительно так говорит. И это... странно. Так, что Илье осмелится набрать воздуху и осторожно выдать Райэну:
- Простите, я... могу вас спросить? Странное?
- Спрашивай, - отзовется он, в два объемных жеста показывая, что открыт и полностью.
- А почему, когда вы говорите, - нерешительно начнет Илье, - я иногда все слышу не только здесь, покажет на уши, отряхнет руку. - Но и где-то... здесь вот, - здесь пальцы будут еще выбирать, скользить от височных костей к загривку, может это вообще к выходам личного внутреннего? И спешит вслед, объяснить. - Вот когда вы про искры сказали, было... И когда благодарили - я совсем услышала...
- А у тебя интересный... слух, сестренка, - легко отзовется Райэн. - Потому что я привык говорит на языке людей, - он усмехается и поправляет, - внутреннем языке моей Семьи - гнезда Сьенн. У нас немного другие пределы слышимых звуков. И если я скажу на нем: сестричка Искорка, - говорит он и воспроизводит. Первое слово вполне узнаваемо, а второе проваливается на глубину, все, кроме последнего звука, он внезапно выныривает вслух. А остального вслух нет, только это - глухое, странное эхо где-то сзади внутри, в костях...
…Так вот и мысль проснулась. Изнутри. Постучалась - смутным эхом внутри. О ней еще не было ясно, зачем она. Было ясно, что есть такое, смутное, что еще надо услышать и назвать - важное, но на совсем неведомой глубине, ничего не разглядеть, а внимание забирает. У легкого продолжения голосом Райэна (...мы же разговариваем. Что я должна понять?):
- Как, слышно?
- Слышно... Вот тут. То есть, не слышно... – Илье растеряется совсем, надо спрятаться в чашку, пока ешь - спрашивать не будут, допонять, расслышать, что там крупным газовым пузырем всплывает из неведомой глубины - что должно быть, где было…
А потом Илье поставит чашку, отложит начатый кусок пирога (вот с его вкуса что-то еще внутри оформилось - вишня попалась - кислая) и окликнула - того, кто может ответить:
- Лехта Трэстинка, - требовательно, а потом запнется, потому что - как это дальше сказать...
- Ой, не косточка, надеюсь? - легко отзовется она...
(Да, для ягодных пирогов вишня должна быть без косточек. Летом нужно сидеть у большого ее ведра, разбирать ягоды деревянной тонкой палочкой, косточки отдельно, ягоды на стол в большую миску, но вишня очень вкусная, так что получается - одну в миску, сколько-то в рот... поначалу. К середине ведра и наешься. Они крупные, вишни, темные, сочные, пока очистишь, в соке будешь... Просто отмыть гораздо проще, лето, жарко. Сок липкий, брызгается. Забавная работа. Не надоедала.
Мне? )
- Нет… - кажется, Илье очень долго молчит, перед тем, как сказать. (Вишня. Миска. Резной край стола, как раз почти вровень с глазами. Деревянный. Пол под ногами тоже. Солнечное пятно на половицах. Горячее. Было? ) Потом получается – вернуться на берег, где есть «сейчас»… И задать теперь точно нужный вопрос. – Скажите… вы… чуть-чуть говорите по-другому тоже. А здесь, на этой земле, есть… ну – тоже свой язык? Другой.
- Есть… следовые остатки, - отзовется Трэстинка. – Большинству общепонятные. Изучается. Как исторический материал. То есть – на нем уже нигде не говорят, но слова понятны. И традицией сохранены, - а вслед она и скажет, не задумываясь, еще фрагмент, нужный этому большому, всплывающему со дна, чтоб оформиться. – Имена вот…Часть наших жителей, по-прежнему предпочитают имена, понятные этой земле.
- Лехта… Трэстинка, - (…близко. Совсем близко. Сейчас пойму. Почти совсем поняла. Так, что дышать мешает.) через выдох получится у Илье. – Вы же его знаете? – еще согласия дождаться, еще вдохнуть и спросить. – Как на нем будет… тоже искорка?
- Цетка, - чуть помедлив, отзовется Трэстинка. – Искорка, блестка… Так точнее будет. Да?
Это было – «да».
Оно не лопнуло – то, что поднималось с самого дна… Из той глубины, на которую никак, ни почему – нельзя. Оно рвануло. И накрыло. Плотным – тяжелым – оглушающим… Очень, очень горьким.
Но сначала надо было ответить. Неважно, что Илье сейчас и не видит – есть ли в комнате – та, к кому она обращается:
- Ниери Льеанн, вы – угадали. Сразу. Меня мама тоже… Искоркой звала.
- Мама?
Это переспросит Райэн. Тем же – словом-для-близких. Таким… совсем отдельным голосом. Так, что Илье его услышит. Увидит. Оглядится - на Саайре, на Райэна, на тех, кто ближе, как понимая, за кого держаться... уже не совсем видя. Вцепится потом в протянутую руку Саайре, кажется - за Райэна тоже... И ее захлестнет, сложит, еще бесслезным, вышибающим изнутри самую возможность дышать не хуже удара под дых - все-таки плачем.
- Мама... Мамочка.
Первыми вернулись голоса. "Цетка, - перебирает мама - домашним, мягким именем, - птичка-плакушка..." - "Не говори: птичка-плакушка, - получается из самых последних сил, - скажи: Цетка, солнышко..." "Цетка, солнышко, - откликается мама, - ну... птица-плакушка, большеглазик, что опять глаза плачут?" - и тогда уже совсем не получается...
А потом - вернется вкус. Вид. Все. Там мороженое. На огромной тарелке. С вафлями, с орехами, с золотым и красным сиропом - карамельный и ягодный... Столько, что одному не съесть. А мама не знала, две порции просила. И смотрела вот только что – на него – с шутливым таким испугом. Что как же мы это съедим, нам же до вечера сидеть придется...
А в городе Мьенже Осенние торжества, а в городе, по традиции, что на этой земле будет постарше фай, Осенняя ярмарка. Традиционное развлечение на улицы выводит да вот весь город с окрестностями, и все шумит, ходит, течет - многоцветным праздничным водоворотом, предаваясь празднику... Та она, девочка Цетка, что вот только эту осень, которой было немного, пыталась понять, как быть Нарин-теи эс Тийе, никогда не представляла себе, что бывает столько людей. Город она тоже себе… не очень представляла. За все время жизни в нем. Наверно, и мама (Эльна эс Тшерич, мастер Рукописного архива, куда как нечасто покидавшая родной Западноморский край и родной дом) тоже не очень верит, что людей бывает столько.
Праздник подхватил – и унес, вот с утра, как вышли за ворота. Было можно – праздник же. На который мама и приехала. Так полагалось правильным порядком. Должное поведение для дней осенних торжеств. И помешать точно никто не смог. Рубашку еще в подарок привезла. Синюю. Лошади были вышиты. (…ту самую).
Праздник сам с нее и начался. Она была. Вот. И неважно было, чего не получалось заслужить. Когда было утро – оно чуть-чуть подвинулось. Потому что можно было взять за руку – и вот так, вприпрыжку, с Присутственного холма. Гулять. Можно. С мамой…
И праздник нес, гомонил вокруг цветным фейерверком, многолюдьем… День тоже был праздничным, с золотым солнцем, теплый, совсем как летний. Да, внутри было весело… Было – можно. Самое… странное. И качели посреди цветной площади – огромные деревянные «лодки», в резьбе, в громко шуршащих лентах - раскачивать вчетвером-вшестером, и мама рядом, тоже раскачивает – держится за борт этой лодки, смеется, ленты шуршат, взлетают: «Хочешь таких? В волосы заплетать?» А раскачиваются высоко, взлетают – аж крыши видно, и всю цветную толпу, кто-то с той стороны даже взвизгивает – страшно… Спускаешься на землю - а она, кажется, все качается, уходит из-под ног.
Потом – дорогу перекроет старшая ребятня, веселая ряженая ватага, цветная, с раскрашенными лицами, один из них поймает за руку - как раз у прилавка с лентами, вот только-только взять успели. Еще-Цетка не поймет, ухватится за маму, а та смеется - и их поведут - общим ручейком, цепочкой, поперек всего кипения праздника... и, кажется, это не страшно, а весело. Потом людской ручеек рассыплется - где-то у фруктовых рядов ярмарки, полных, пахнут - когда-то, очень давно, ярмарку и звали Урожайной. А теперь – огромные фруктовые ряды под полосатыми тканевыми навесами – вниз, к реке. Много – цветные горы. Там, где остановились – виноград был. Горками. От зеленовато-золотого до совсем черного. Где-то над головой: «А вот этот местный. Долинный. (…этот – который зеленый и золото…) Маленькая, хочешь попробовать?» …А с ними можно говорить – и это не делает тебя неправильной? – и за это ничего не будет? Я ничего не уроню? А мама уже подталкивает, спрашивает: «Попробуешь?» - а протянутая кисть совсем золотая на просвет, в искрящихся капельках воды… Не решиться, спрятаться, тихо сказать: «Да…» Над горами винограда - осы. Золотые, ленивые. И ягода золотая - сладкая, очень, и вслух вырывается: "Сладко!" - мама спрашивает: "Хочешь?" - и тут приходится совсем потеряться (...я сейчас докажу. Что веду себя неправильно? - так было, что ли). А мама - да, извиняется - перед этим, с виноградом, спрашивает: "А чего хочешь?" - а еще-Цетка не знает и только тянет ее за руку... Куда-нибудь. А мама не тянется, оглядывается, рассматривает представленное изобилие, говорит: "Цетка, ну - я хочу тебя угостить вкусным... - смотрит, чуть-чуть растрепывает волосы. - Ну - или мне самой выбрать?" Сама она и выберет. Сливы. Большие, такие же зеленовато-золотые, прочные, внезапно сочные на укус... И их можно есть - вот так, на улице, из свертка, сполоснув под уличным фонтанчиком?
И на Щенячью ярмарку - тоже можно? Насмотреться полностью - на смешных, большелапых, разных, пушистых, одного, самого ушастого, даже угладить... Потом, когда найдут уголок, в парке, где потише - поесть - не "сбалансированно и полезно", может быть, но вкусно, да – с здешней родниковой водой и теми сливами. И там еще-Цетке правильно будет расспрашивать, как там поживает четверолапое население усадьбы, весенние щенята совсем подросли? И нехорошее попытается себя вспомнить, потому что где-то посреди разговора мама так легко спросит про зверей ее теперешнего дома, удивится, спросит потом: "Как, условия жизни, я смотрела, позволяют? Может, и здесь зверя заведешь? Хочешь вот того, большелапого... вы вроде друг-другу понравились?" "Подарю", - она не договорит, было маме, с чего дразниться птицей-плакушкой, слишком быстро глаза слезами наполняются. Понимает тоже быстро, спрашивает: "Что, не разрешат?" - остается кивать, потому что дурацкие слезы просятся наружу, вот - капнула, это тогда она, ласково: "Ну, птица-плакушка, хочешь - я поговорю?" Нет, уже понятно, что ничего не выйдет - но оно еще есть, глубоко-глубоко - "а вдруг" - и сейчас такой день, где все бывает как еще не было и хорошо бывает. Время, когда хочется ему поверить. Перестать плакать и съесть еще сливу...
...Потом были еще карусели. Смешная штука такая, платформа во флажках, с сиденьями и резными зверями, которая сначала просто идет по кругу, а потом и вбок, и вверх, и еще как-то... Только рыжие и огненные флажки перед глазами и кроны деревьев внизу. А на еще одну, где в самой сердцевине - так приходится вообще вниз головой, ее, сказали не пустят. Маленькая. Да и забоялась она, по правде. А еще по правде - там они уже весельем праздника и шумом полны были насквозь - не расплескать бы... Вот и нашли улочку повыше, потише, навес этот, с мороженым, где за резной оградкой - с холма видно. Город, крыши, деревья...
И мама сказала слово "вечер". А еще-Цетка (еще совсем немного - Цетка) уже знала – вечером все кончится. Праздник кончится. И мама уедет. Совсем и теперь надолго. Наверно, она... Нарин-теи эс Тийе нескоро - не сразу - может быть, она боится - и никогда больше... не заслужит уже. Точных слов официального брачного договора она тогда не помнит, ей говорили. Было. Ей как последнему законному потомку, принадлежащему Семье Тийе. Главному и необходимому… содержанию оного договора и смыслу заключенного малого брака. Что по наступлению возраста после первого имени перешел на воспитание в Семью отца, чтоб стать единственной полноправной наследницей Семьи и ее статуса... Правда, по словам ее теперешнего Наставника должного домашнего воспитания перед будущей подготовкой, девочка Нарин-теи эс Тийе никак, вот уже который круг дней не может понять и возложить на себя понимание и необходимую ответственность, связанную с будущим статусом. Что без сомнения должно очень огорчать не только ее нынешнюю Семью, но и ее предыдущих воспитателей, не сумевших должным образом подготовить девочку к будущим обязанностям. Вот свою "неподобающую эмоциональную несдержанность" - это, процеженное через губу, эйле ниери Даилиньер-теи эс Доринца, старшим Наставником будущей наследницы Семьи Тийе еще-Цетка держала в голове весь праздник. Маму она расстроит. Обязательно. Тем, что на нее рассчитывают, а она не соответствует. Что такая... недолжная. Только... день этот был совсем не похож. На слова и голос, говорящий эти слова. Что держала и держала в голове.
И не выдержала. Ничего там вообще не осталось. Кроме того, что мама уедет и совсем все кончится. И праздник и вот так... И просто. Сидела, пыталась мороженое глотать, сладкое такое, холодное, в горло как не проходит, там скользкое такое сидит, сжавшись. Проглотить кусочек, еще кусочек, мама скажет что-то совсем простое, вроде: «А ты с орехами, тут вкуснее»… Как тут и не удержится. И все, кажется все слезы, что вообще были – взяли сейчас и как потекли… А когда вместо того, чтоб отругать за недолжное и напомнить, как надо себя вести – здесь, сейчас, после праздника, когда ради тебя так старались – мама сядет рядом. Обнимет. Потом осторожно вытащит из пальцев девочки ложечку от мороженого: вцепилась – и обнимет еще крепче. И даст поплакать…
Может быть, так бы и кончилось, пока было тепло и совсем безопасно, и пахло – родным (хвоей, тушью, теплом), получилось бы – согреться и успокоиться. И дальше вести себя как должно. Но мама, подождав еще, спросит: «Цетка, солнышко – что ты сейчас плачешь?» - и оно опять пойдет. «Слезы – море разливанное», - из памяти другим голосом, ненужным сейчас и вообще… Нахлынет. А потом появятся слова.
Полностью… их потом не сможет вспомнить Нарин-теи, и не помнила Илье. В будущих днях своей жизни она очень нескоро будет возвращать себе – эту часть содержания личного архива.
Запомненного ей вполне хватило. Что там могло быть… «Я не хочу… Я не могу… Я не понимаю, зачем они от меня так – хотят… Мама… мамочка – забери меня отсюда!» А между этим было – все. И все Эльна эс Тшерич – слушала. И услышала.
…Там было – потом. И потом было еще хорошее. Немного. Собирать его и возвращать себе она будет долго. Начала там, в городе Мьенже. Когда пыталась вернуть, пыталась плакать – а дыхания не хватало, заканчивалось совсем, и проваливалась бы… Но рядом были. Молча. Дышали – и волна подхватывала, и раз за разом выносила на берег, можно было залпом набрать воздуха, чтоб получались снова – слезы до всех еще слов. Были рядом – большим, целым, прочным… принимающим. Было – можно. Держалась – дышала и плакала – и выговаривала бессвязное, как когда-то…Все… Сразу.
За своего старшего родича – как это знали те, кто был рядом. Замер – устойчивой стеной, не шевельнувшись. Посмотрел на Льеанн – получил жест: держи. И держал. А Саайре в какой-то момент не удержался – заплакал тоже. И какое-то время потом еще думал – что не выдержал.
Тогда – вернулось главное. То, что там время было. Что было – там, в случившемся – посередине.
Что мороженое почти растаяло. Когда доедали. Потому что в этом времени было. Потому что доедали. И оно снова было вкусным...
Потому что было потом, где мама гладила по голове, переплетала - ту самую синюю с искрами ленточку, купленную на ярмарке. Да - а еще говорила: поначалу над головой, над плачем - удивленное: "А я знала совсем иначе. Я знала... неправду? Но зачем...?" - а дальше плакалось, что огорчать ее было нельзя и недостойно. Своей некачественностью. Неумением соответствовать правилам. Это Цетка, все равно Цетка говорить не могла, словами становилось только вот, рядом с мамой, с плачем. Если самое главное и недостойное уже сделала и уже расстроила.
А мама слушала – вот так. Обняв и крепко. Думала глубоко – и даже кажется сердилась. А потом на какой-то момент сказала. Очень громко показалось. Внезапно. Что-то про полное нарушение… договора. И рука, которой она обнимает, сразу – такая… каждый палец, каждый сгиб чувствуется. И это наверно важнее тогда – испугаться, отвлечься – посмотреть наверх и спросить: «Я тебя злю?» - тогда она выдохнет – слышно – по голове и погладят, пальцы за ленту зацепятся, спросят: переплести… Только… уже доплакивается. Просто… потому что. Потом мама скажет, так – спокойно… Что сейчас надо будет доесть мороженое, потом еще по ярмарке пройтись – в гости, в дом на Щедрую Осень хорошо прийти с подарком… Дом там… хороший.
А дальше мама говорит другое. То, после чего можно – мгновенно… поверив – забрать ложечку с края тарелки. На солнце нагрелась, теплая. И есть. И понять, что оно вкусное… Даже чуть размокшие вафельные трубочки.
«Там ты меня и подождешь, - говорит она. – Разрешат. А я поеду разбираться. Цетка, солнышко… я услышала. Я тебя забираю».
…Там был дом, где-то в глубине улиц, что шли вниз с рыночной площади, старый, как подводный, с зеленоватым сумраком за окном (старые деревья сада дом переросли). И как подтверждая подводность, в большой полукруглой комнате, между темными шкафами со странными вещами, в аквариуме за толстым стеклом плавали - в одном крупные рыбы с длинными золотыми хвостами, в другом, россыпью, цветные рыбки поменьше. Там закатные лучи текли в полукруглое окно, был вкусный чай с пирогами, а мама говорила со старым хозяином дома и комнаты, негромко, и в разговоре проскальзывало имя старшего Наставника, что обучала должному поведению и всем прочим навыкам не слишком соответствующую по качеству Нарин-теи эс Тийе. И хозяин дома, кажется, сильно удивлялся. А мама сердилась. А потом, вечером уже, Цетка ворочалась - на жесткой кровати в этой полукруглой комнате, спальное пахло - прохладно и непривычно, фонарь в окно светил и тени от веток двигались и пугали. Не спалось не поэтому. Мама просто не возвращалась. Пришла, когда уже совсем стемнело. Заглянула - Цетка и села на кровати. Потом сидели, обнявшись, шептались, света не зажигая. Да, мама говорила, что поговорила - и с нее хватит - утром отправляется за окончательным согласованием. И заберет ее совсем.
Это было, было, и Илье сейчас собирала, удерживала - приливной волной... тяжелой - то, что было затопляло пустые места. Было - горьким, и было больно... но было. Вместо того, пустого, что знала до сих пор. Где как сразу - там... не после мороженого, после... ей сделанного преступно, совсем, полностью недолжного, что закономерно привело к последствиям. К страшному. Это было – она не помнила, проваливалась сразу – в черный и пустой колодец. Страшный. Больше, чем страшный. Здесь, в городе Мьенже, сейчас – и у этого страха прорастало место. И время, когда…
На следующий день, глубоким утром, почти к полудню, видимо, в тот дом за ней и пришли. Не мама. Не старший Роншерн эс Тийе, которого не привыкла звать отцом. Даже не старший Наставник Даилиньер-теи эс Доринца. Один из младших наставников, родственник по Семье Тийе. И в сопровождении двоих. В форме прощальных служб.
А мамы тогда уже не было. В мире живых. Совсем. Поняла - и да, сразу поверила. Личному внутреннему и всему. И пришедшим. И там оборвалось - срезало - насадило бабочкой на булавку, цветным лоскутком на ветру. Больно не было - вообще ничего не было, можно было смотреть - издали, со стороны, - как трепыхаются края. Голоса... кажется, были. Вне порядка, за спиной. На малой прощальной церемонии. Полной не было. Авария при управлении личным транспортом и так не оставляет в мире живых ничего от присутствия разумного. "Что предоставило возможность провести несколько малых церемоний внутри каждой Семьи..." - что это? Может быть тоже голоса? Другие, не из тех, что негромко существовали за спиной, там, на церемонии, пока звучал Канон Прощания. Роншерн эс Тийе читал медленно, тихо, очень удивленно. Голоса оказывались отдельно и очень слышно. "Плохо горюет. Беззвучно". "Она не понимает. Еще маленькая". Был ветер. Под которым трепыхались края траурной накидки. Всего остального с ней еще не было.
"Они старались вести себя, как должно, - это нескоро скажет та, кого зовут Илье. - Шесть должных дней меня не трогали". В доме Тийе. Теперь точно там - куда отдаст должного потомка отец. Больно все еще не было. Просто лежала, свернувшись клубком. А комнату медленно заполняла вода. Черная, густая, непроглядная и прозрачная. Под потолок. И меняла вещи. Нарин-теи ей не удивлялась. Нечем было.
Была она и была вода. А больно не было. Потом было. Но по-другому. Когда ей пришел должный срок вернуться и жить. Старший Наставник Даилиньер-теи эс Доринца скоро, через несколько дней скажет так, между прочим. Что да, при плохой эмоциональной подготовке непросто, будучи под властью сильных чувств, справиться с управлением. Транспорта пожалуй и проще. Чем самим собой. И что она очень надеется, что Нарин-теи эс Тийе случившееся послужит достойным уроком. Как не надо.
Сказала. Повторяла. Говорила и говорила. А ответить было нечем. Потому что ведь наверно правду... Потому что ведь… был вот этот день, и была в нем с мамой, и говорила. (…и значит это из-за тебя…) И вынести это понимание... не получилось. Они пришли тогда - тени, которых не бывает - с гибкими бескостными руками. Собирать туман, что течет - рядом с этой водой. А вода накрывала - слой за слоем. И вот это вот "было" - тяжелое - уходило глубоко, в непроглядное дно колодца, дальше... То, что замещало, чем поднималась вода, было страшным... и совсем другим. Темная... она была единственным местом, куда идти, куда... поместиться теперь, колодец. Который есть и который заслужила.
А больно не было.
А сейчас, внезапно, было. До крика. До нехватки дыхания. До того, что свернуться в клубок, напрячься до полной, не подпустить - а оно проходило. "Больно" занимало свое место... Было - горьким, горячим, плавило – скручивало – и становилось словами. Рождалось быть отдельно. Вот этим – отдельным, беспомощным, наполненным: «Мамочка…» Из-за него не видно, кто рядом – темно, и кажется – можно рухнуть – под тяжестью, привычным путем обратно, в черноту, где накрывает вода, но под ней можно дышать и быть совсем от всего отдельно… Но сейчас – эта темнота, вокруг – куда плакать – живая, и в ней можно – быть… в нее поместится… Те, кто рядом – они есть – и волна подхватывает (присутствием – чужим дыханием – внезапным кажется тоже всхлипом – совсем рядом) – и разрешает быть. Позволить этому родиться. И оно станет. Получится – словами. «Мамочка… Я… виновата».
А вот тут сломается. Не сразу. Будет еще выдохом, еще подхватит волна. А потом – как крышка колодец перережет. Высокопрочного сплава, с полным отсутствием доступа. Так – Илье сначала увидит. Внезапное, очень неуместное – очень открытое высказывание Райэна. Отчетливым нижним армейским:
- На чем? На «плоскожопке»? Как?
И еще Илье потребуется времени – очнуться и на него посмотреть. Кажется, чуть больше, чем всем остальным. Трэстинка и Льеанн стоят рядом, Саайре сидит, все еще держит за руку, сразу двумя – поймав ладонь в горсть, и отпускать боится. Так что самому мокрое лицо вытирать – плечом приходится. Хоть как-то. А Райэн вот… почти полностью – держит (повернулся – спиной к огню… спине, наверное, горячо). Илье снизу вверх смотреть приходится.
А смотрят на него сейчас все. Удивленно, пожалуй, равно. Кажется вот сейчас, под взглядом – проступает сквозь кожу дарра-полукровки узор чешуек. Выдающий, как размеренно он ни продолжай. Обращаясь к той, что стоит за спиной:
- Ниери Льеанн, я еще раз попрошу у вас подвинуться. Вы... точно не готовы уступить мне место? Смею надеяться, я умею убивать профессионально.
Жест - требование объяснить у Льеанн снова получается неуместным. Наставническим. Таким, словно все сказанное может быть – так, если подберет обоснование. Но эр'ньеро Райэн его примет. Только заговорит потом, как обращаясь совсем не к ней. Близко - к удивленному взгляду Илье. «Я здесь, сейчас, я есть – я не понимаю, что ты сказал…»
- Извини, сестренка – я летный. Дослужившийся врасти в навигаторскую – но все равно летный. Запросил информацию по катастрофе. Осознаю, - движением руки Льеанн запросит его еще раз. И Райэн очень… четко и пугающе усмехнется. – Осознал достаточно. Для сделанного вывода, - он чуть-чуть передвинет притихшую Илье – она сейчас еще плачет… но говорить Райэн продолжит. Очень отчетливо. Складывались одно с другим слова – стальными полосами… вот – как чешуйки. На правильной броне. И звук за звуком было сложнее. – Очень удивлен, что информация о происшествии остается в открытом доступе. При должном внимании к ситуации хватило бы общих характеристик транспортного объекта. Скоростные гражданские вариации транспортных средств допускают вариант критической ошибки в управлении… Но это, - и от того, что голос Райэна вдруг становится ближе, менее опасным он не делается. – Есть вещи, которых не бывает. Значит, «плоскожопка», она же «слепыш», она же гражданский транспортный вариант, разработанный на основе учебно-тренировочного летного комплекса Службы Защиты, потерявшая управление из-за неправильного состояния того, кто ей управляет?
- Да, это официальные данные, - Льеанн откликнется таким же – отстраненным и спокойным. – Вы… собираетесь возразить?
- Сначала я собираюсь рассказать, - говорит Райэн, - извини, Илье, я думаю, это надо услышать и тебе (…а рука лежит на плече и отчетливо держит. Чешуйчатая такая.) Думаю… выдержать мы поможем, - а потом он усмехается и продолжает звонче и легче. Он… как отчетливо с чем-то дерется. Вот как на ножичках. Только всерьез и до смерти. И сейчас идет – легко, почти пляской. – «Плоскожопки» учебные по назначению. И призваны терпеть всю курсантскую лажу. В том числе, ту, что ни в одну разумную голову не придет. А по выработке должного срока большая часть академий Службы Защиты отсылает их служить… окологражданским необходимостям в глубокую задницу. В дни моей службы на Сьонтаха ими комплектовали исследовательские партии. Мне пришлось быть участником… расхлебывания последствий, когда одно из этих транспортных средств, приписанное к группе исследователей окружающей среды подняло в воздух некое тело, будучи в состоянии серьезного отравления алкоголем.
- И как…? – Саайре раньше выдохнет это, чем осознает, что спросил. А еще Илье плакать перестает. Слушает.
- Я сожалею до сих пор. Что потерять управление «плоскожопкой» с фатальными последствиями практически невозможно. Констатировать факт гибели относительно разумного и потери транспортного средства в условиях Сьонтаха – значительно менее расходная задача, чем спасательная операция.
- Спасли? – вполголоса поинтересуется Льеанн.
- Пришлось.
-Сочувствую. Значит, настолько невозможно? - не сразу уложит в паузу Льеанн. - Спасибо за данные, эр'ньеро Райэн, я не знала.
- Специфика управления учебкой нижних ярусов и укладывания ее управления на личный внутренний. В самом критическом случае даст идиоту по башке и посадит самостоятельно. Балует она... идиотов, - отзовется он. - Не удивлен, что вы не знаете. Не самая распространенная открытая информация. Еще менее распространенная - то, что "плоскожопки" страдают от общего недостатка армейских летных. Режим невозвращения в учебном ее варианте, тем более гражданской вариации не предусмотрен... Но общий недостаток двигателей армейских летных для них тоже... специфичен. Ну – им легко стать управляемым боезапасом высокой мощности. При полном внутреннем износе основного контура. Или при сознательной его... обработке.
- Это сложно? - перебьет его Льеанн.
- Достаточно технических средств воздействия, - отзовется Райэн. - При полностью неразумной голове обработку можно провести кувалдой. Последствия – за счет головы… и того, что окажется в общей досягаемости возможного взрыва. А более разумный с полным доступом к информации справится тремя инструментами... до двенадцати раз по двенадцать не додышав. И останется жив. Предполагаю, что таковые разумные в ближайшем доступе… объекта могли быть.
- Утверждаете, эр’ньеро Райэн? – Льеанн спросит еще более неуместным. Командным. Требующим ответа.
- Сожалею, не могу сейчас в точности вытащить информацию. По состоянию и сроку службы данного транспортного средства. И должному времени его списания. Возможно, смогу при более подробной работе, - сначала Райэн отвечает, как подчиняясь. Официальным. А потом меняется. – Да, сестренка Искорка, но я готов отвечать каждой ниточкой из моих нашивок – и головой в придачу – за сделанный вывод. Нет – ты не виновата. Но я уверен – у этого происшествия есть конкретный разумный виновный. Скорей всего не один. И меня не устраивает, что они есть в мире живых. Ниери Льеанн, я.. - дальше Райэн оставляет внезапную паузу, проглатывая что-то и подбирает слово. - Я хочу, чтоб вы мне уступили. У вас, я так понимаю, другая основная специализация.
- Она предполагает свои специфические навыки. Полезные... И в данном виде работы.
- Я, если что, сдам аттестацию, - пытается усмехнуться в ответ Райэн... Только его перебивает Илье. Которая их, кажется, чем дальше - тем меньше слышит. Так выговаривает - сосредоточенно:
- Но если бы я ей не сказала... Я виновата.
- Тебя бы постарались сломать позже, - это говорит Райэн. Ровным. - Я думаю, эта... плесень воспользовалась ситуацией. Что все равно возникла бы. Достойным людям трудно понять, с чем они имеют дело. И очень трудно остаться в живых, имея дело с плесенью. Насколько я понимаю.
- Ты ничего не понимаешь! Совсем! Вообще... - это Илье, и она внезапно, сорвавшимся, почти свистящим шипом. - Почему ты говоришь, когда совсем не знаешь? Ничего. А... меня только учили. Должным.... образом, - голос выравнивается - ломкой прозрачной корочкой, радужным льдом на поверхности... И Саайре как-то быстро очнется от мыслей – с чем и почему это он не справился. По короткому жесту Льеанн. «Держи». И держал. Илье продолжала – но сбежать в никуда, в колодец было невозможно – и пустое, страшное шло на поверхность, становилось словами. – Если бы я… не была такой неправильной и слабой… ничего бы… не было. Не жаловалась и портила. Ценила… усилия. Могла бы… потерпеть.
Обмен жестами от внимания Райэна не укрылся. Доли выдоха держится пауза. Нужная, чтоб запросить у того, кто здесь командует – у Льеанн – может ли он продолжать. И увидеть разрешение.
А потом посреди тишины проявится очень отчетливое:
- А какого третьегоднишнего дерьма? – нижний армейский Райэна будет совсем негромко, но отчетливым будет очень. (…но что-то посыплется. Ледяными радужными осколочками, колючей пылью.) Илье будет долго – ощутимо подробно дышать. До тихого и очень наполненного:
- Не… понимаю… - но соберет не то. – Мой старший родич, извините, я вас не понимаю.
- Извини за формулировку армейским эмоциональным, Илье, - медленней и подробней отзовется Райэн. – Но здесь она точнее. Разумного вопроса: «Зачем?» Зачем тебе было надо потерпеть – так понятно?
Похоже – не очень… Но Илье явно присутствует, явно смотрит на Райэна, и так… это тоже заметно – что Льеанн… ослабляет хватку.
- Не… очень, - вслух говорит она. – Что… потерпеть. И что «зачем»?
Райэн еще раз запрашивает у Льеанн, продолжать ли ему. И еще раз получает согласие. И говорит еще медленней:
- Илье, я как раз не понял. Что и зачем тебе нужно было потерпеть. И какой результат это предполагало.
- Какой… какой еще… «результат», - она снова чужим голосом. А Трэстинка за спиной Саайре отпускает пару движений, спрашивает – не вмешаться ли. Льеанн движением же возражает, жест читается странно – вроде «дай ему порубить». Но Райэн ее понимает. Усмехается. Пока от Илье звучит продолжение. – Я просто должна была потерпеть. Вообще. Ничего страшного не было… на самом деле. Меня учили. Я должна была. Как вы не понимаете!
- Не понимаю, - также медленно продолжает Райэн. – Потому что это ошибочно. Это… как минимум преступно бессмысленный расход ресурса. Как вообще бить боевыми куда-то в небо. Так и терпеть «вообще». Процесс терпения, Илье, - он улыбается, - по мне это такой груз. Который тебе определенное время приходится тащить. С расчетом, что получишь с него известный результат. Когда дойдешь.
- Не понимаю, - говорит еще раз Илье. Хмурится сосредоточенно. Их отпустила – сидит теперь, как в коконе, обхватив руками коленки. Слушает.
- Смотри, - продолжает Райэн, - лехта Саайре… который взялся у меня учиться, - он подбрасывает в воздух мелкий подбадривающий жест и продолжает говорить, - и устойчивому проходу в «змеиной пляске» тоже… придется потерпеть, что я его буду ронять. Но я думаю, через какое-то время мы получим результат. Он научится устойчиво передвигаться. А я его научу. Это простое. Есть сложнее. Ну – я долго терпел неоправданный расход ресура и прочую хрень – пока мы держали далийскую Башню. Но я знал результат: та срань, что на нас прет, не должна взять транспортный канал… и возможно придут наши. И мне повезло до него дожить, - он задумывается, замолкает, подвигается, чтоб еще раз перемешать в огне угли… И в разговор внезапно вступает лехта Льеанн:
- А еще из терпения иногда получается… стратегический рюкзак. Тяжелый сам по себе. В котором удобно нести что-то тоже тяжелое. Как терпят боль и терпят горе. Я… правильно поддерживаю вашу мысль, эр’ньеро Райэн?
Он не успеет ответить – Искорка вмешивается:
- А вы совсем не про то… И какой тут может быть… результат?
- Илье… их тоже несут – до места, - отзывается ей уже Райэн. – Терпят… ровно столько, чтоб дойти. Туда, где можно и должно получить помощь. Оценить и осмыслить… содержимое рюкзака, - здесь он отвлекается, чтоб передать жест Льеанн. И продолжить. – И если потом останешься жить – продолжать идти своим путем и занимать свое место. С результатом. С умением с этим жить. Я прав, лехта?
А отзывается снова Искорка:
- Нет! Вы все говорите неправду и неправильное. А горе вообще... недостойно разумного человека. И... когда у тебя внутри такое неправильное чувство, его... надо быстро забыть. И выбросить. И... и чтоб вообще его не было. Нигде. И жить дальше... не беспокоя этим... никого из разумных людей... должным образом, - снова плакать Илье начинает где-то посреди слова "выбросить" - стараясь удержать, чтоб никак не проскользнуло в голос, а оно прорывалось, брызгало злой водой, мешало ей говорить.
А море, в которое течет этот горячий, паром плюющийся на поворотах ручей такое же – холодное и спокойное. Его, чтоб принять, хватит. Теперь ей отзывается Льеанн:
- Есть вещи, которых не бывает. Не всякое горе можно принести – не ко всяким даже близко расположенным разумным. И не со всякими прожить. Это высокое доверие и достаточно… тяжелый труд. С обоих сторон. Того, кто живет и того, с кем живут. Я… правильно излагаю, эр’ньеро Райэн?
«Почему?» - он бросает пальцами. Потом отзывается. Вполголоса:
- Да. Я вникаю. Продолжайте.
- Но объемное состояние, которое с тобой уже есть… практически невозможно забыть и выбросить. То есть, я знаю счетное – в пределах пальцев на одной руке – число возможных процедур, не переходящих границы должного, специально предназначенных для работы по полной ликвидации у разумного последствий текущего эмоционального состояния. Но их крайне мало. И это значительно более тяжелая, долговременная и небезопасная работа. С крайне редкими рекомендациями к проведению. Обычно проще принять и прожить.
- Не хочу, - отчетливо выговаривает Илье.
- Придется, - это ответит Райэн. Довольно жестко. Так, что она выпрямится. Так, что Саайре поймает мысль и будет на нее смотреть: «Узнала знакомое…» А Илье сворачивается в клубок и смотрит. Надо чуть усилить хватку. Но колодец все равно заполняет море. Холодное. Живое. Льеанн подхватывает голос Райэна, мягче и подробней прежнего официального. Но море все равно приходит. И переполняет.
- Это уже с тобой есть, Илье. Теперь можно только понять, что теперь с этим делать и куда жить дальше. Это трудно. Но это получается. Способы... поддержки и обучения как это жить разработаны. Иногда помогают.
- Не знаю, - больно и зло говорит Илье. - Не знаю, что вы говорите... - а с дыхания сбивается... А плещет - злым, горьким. - Совсем не то говорите. Я виновата. Не должна была. Меня учили... как... быть достойной своего высокого статуса. Вот. Вспомнила, как это должно называться. Видите... я... Даже такого простого я - а вы говорите - не помню... не понимаю... Мой старший родич Райэн, но - но вы вот, как наследник... старой же, должной Семьи... вы должны... Понимать, как это.
А лехта Трэстинка вроде бы не шевелится... но откуда где-то рядом - вот над кругом их рук, над морем, наполняющим тот колодец, надо всем – тихо-тихо – слышно – начинает звучать музыка. И слова – странные и пугающие, которые Илье сейчас все говорит и говорит… пугают меньше, застывают нелепыми лохмотьями, ветошью на ветках и на ветру – вместо чего-то наполненного и страшного, чего мог пугаться случайный взгляд… Странно, но в эту живую, хоть и отсутствующую, музыку ложится – то, что Райэн откровенно смеется, когда отвечает:
- Это в эту клоаку меня старшим родичем поставили… Тьфу-у, - отчетливо поглядывает на ботинок, как стирает с него… нечто. И внезапно становится серьезным. – Нет, Илье. Не понимаю. Что такое быть должным своего статуса… можно мне подробную инструкцию, по пунктам?
- У моей Семьи такая есть… - вполголоса говорит Льеанн. Не сразу, просто Илье молчит, молчит очень долго. Музыка остается.
- У Гнезда Сьенн тоже, - тоже негромко поддержит Райэн. – Про счастливое детство и осознание предпринимаемых усилий у вас – на каком месте?
- Хм… - собьется Льеанн. – Не считала.
- Что ж это тогда за точная инструкция, - снова отчетливо улыбнется Райэн. И словит в ответ:
- Традиционная…
- Значит, вы прожили. И справились, - в сторону сделает вывод Илье. – А я не смогла…
- Извини, Илье, вывод неверный, - откликнется Райэн. – Я не буду официальным, я в лоб скажу: то, что эти твари предлагали тебе – вообще не называется «учить». А называется «ломать». Больно… и полностью бессмысленно. Лехта Льеанн, я правильно растолковываю?
- Правильно, - подтвердит Льеанн. Здесь что-то переломится. Слышно. Отчетливо… Пустив ту музыку течь… свободнее. Илье это тоже слышит…
Тоже слышит, но…
- Нет... Ну нет же, - поперек всего дышит Илье. - Это я. Все. Сама... не справилась.
- Ну да, конечно... Понял. Двенадцать раз. А как правильно дышать, хотя бы, тебе объясняли?
- Мне? - и Илье разворачивается из кокона, чтоб с удивлением посмотреть на Райэна. - А что это?.. - поскольку открытое удивление старший родич выражает с каждой долей выдоха ярче и молчит, Илье торопится высказаться вслед. - Учили... может быть. Я просто не помню.
- А ни хрена, сестренка. Ты как пытаешься идти и подраться, так потом воздух хватаешь... как тебя душили да недодушили - дышишь чем осталось. Значит, не учили.
- Я... Мой старший родич Райэн, это... я могу - не помнить.
- Ага. Потому что ты неправильная и статусной быть не годишься? И еще так двенадцать раз, - голос Райэна четко рассыпает фразу по звуку… И четко же – издевается. Над каждым. - Навык распределения дыхания по ситуации почти невозможно не усвоить. Как навык ходить. Которому тоже учат. Несколько раньше. Если бы хоть кто-то из этой плесени тебя почесался хотя как-то научить - я бы опознал. Ни одна дерьмовая затычка не почесалась. Из чего я делаю выводы, как тебя учили, - слово Райэн произносит так, словно выворачивает каждую его букву наизнанку.
- Вы... сердитесь? - тихо спрашивает Илье.
- Я зверею, - отзовется Райэн. Распрямляет и разминает пальцы. В музыке четко есть - как так шуршит - чешуя. - Какая-то сраная - в три слоя жидко - плесень ложноножки свои склизкие к нашему младшему тянула? Так… погано? Завязать ей те ложноножки и… - он запинается, подчеркнуто обводит всех взглядом, усмехается. И обрывает фразу. – Я думаю, я не буду воспроизводить дословно… весь пункт инструкции, что должно в данном случае делать. Моей Семьи. Много лишних подробностей…
- Хорошая инструкция. Мне нравится, - тихо взвешивает Льеанн, пока Райэн продолжает. Легким и совсем другое:
- А с умением дышать, сестренка Илье, не бойся. Это не сложный навык. Выучишься. Думаю, быстро. Теряться будешь, но если следить.
- Извините, эр’ньеро Райэн, - здесь Льеанн вступает громче. Не сразу. Потому что Искорка сидит и молчит. Думает. Очень глубоко – ну вот настолько, что ее тут рядом почти нет. – Я предполагала, время научиться правильно дышать для Илье еще придет, - проверяет пальцами, собирает звучание, говорит. – Видимо оно пришло. Вместе с вами.
- Ниери Льеанн, - это очень тихо говорит Илье. И смотрит. Не открывая глаз. Говорит очень глубоким, сонным. – Скажите, что я сейчас делаю? И зачем я это делаю?
- Я думаю, - медленно говорит Льеанн, - ты сейчас пытаешься понимать. То, что получилось выплакать на поверхность. И то, что пришло вместе с ним. И это очень больно и очень страшно. А вокруг полно обломков… разного, - последнее она отпускает чуть легче.
А Илье продолжает. Как спит:
- Вы… так добры ко мне. А я… ругаюсь…
- Это не страшно. Это… ожидаемо, - а вот сейчас это выдохнули обе. Льеанн и Трэстинка. Да…музыка когда-то затихла. Внезапно громкий – потому что их громче – голос Райэна есть сам по себе:
- Когда кто-то из летных Башни садится… судьбецу за шиворот. Ну – то есть очень неудачно. Если он в сознании – что редко – ругается он обычно хуже, чем пахнет, - оценивает он. – Так и узнаешь новые обороты армейского. Я не медик. Но навигатор Башни. Наслушался.
- Мне случалось, - теперь Льеанн ему… а вот почти что и улыбается. – Работать в младших помогающих. У армейских. Я вас понимаю.
А Илье открывает глаза. Чтоб посмотреть на них – удивленно. Чтоб Райэн вполголоса пояснил:
- А когда человеку больно и плохо, особенно внезапно, образцом терпения и должного поведения… он может попробовать быть. Но нихрена не обязан. А может орать нижним армейским и отбиваться ногами. В том числе от медкоманды… - он хмурится и оставляет в сторону. – Но далеко не всегда рядом оказывается профессиональная спасательная команда…- обменяется взглядами со Льеанн, подхватит на кончики пальцев жест «справимся», повернет его…
А Искорка смотрит, еще задумывается… И очень вдруг, медленно – кажется, все-таки улыбается Льеанн:
- Вас… уже ругали, да?
- Случалось, - отзовется она.
- Хуже… чем я? – улыбка у Илье заканчивается быстро.
- Вы разные. Ты единственная – так. Как и все остальные. Я… не сравниваю, - а голос у Льеанн теплый. Чуть шершавый. Как ее руки. Как раз – сядет рядом. Протянет. Продолжит. - Я дополню, ладно? – дождется, пока Илье согласится. Продолжит. - Знаешь, Илье, мы в общем каждый вдох и выдох строим себе... внешнюю оболочку. Иногда – внешнюю броню. Из того, что представляем - об устройстве мира и своем месте в нем. Пока мы только начинаем врастать в мир, нам довольно трудно построить эту броню из собственного опыта. Мы… собираем ее, не сильно обдумывая. И из того, что есть под руками. Поэтому в норме считается, что до первого взрослого имени, а желательно и чуть позже, взрослые, отвечающие за подрастающего разумного – по праву воспитания и ответственности – должны подробно и безопасно растить маленького – так, чтоб он научился понимать, кто есть и какое место в жизни займет… и зачем ему это, - а пальцы Льеанн перебирают, растягивают узор накидки, где-то посреди речи как невзначай, но заметно поправят – один из ножичков в поясе. Потом продолжит. – Сожалею, не все разумные, даже из тех, кто получил разрешение на рождение детей, оказываются достойны справиться с этой задачей. Мы все… выращивающие – способны иной раз дать специфического строительного материала для понимания себя… тем, кто у нас растет. Но то, что ты вот так принял и носил – с самого начала – какой бы разумности оценку себя и ситуации ни содержало, штука прочная. Даже если по комфортности для разумного, который ее живет, примерно равна постоянно действующей мясорубке. Потому что привычно. Принято, как часть осмысления себя и своего места в мире. Вот такое дерьмовое место, но уйдите все – я в доме. Я внутри. Своих представлений – о том, кто я и как правильно… И если эта конструкция однажды все-таки умудряется… сесть судьбецу за шиворот, я правильно воспроизвожу, эр’ньеро Райэн? – и рассыпаться… Я предположу, на опыте, что разумный в первую очередь захочет назад. И будет стараться удержать привычное. Самое болезненное. Внезапно одному в неизвестном мире очень страшно. Это… нормальная реакция.
- Я это и делаю? – вмешивается тогда Илье.
- Да, - отзывается Льеанн. – И ты какое-то время будешь это делать. Это нормально, - Илье слушает, мелким движением пальцев все-таки сомневаясь. Ему в ответ и звучат, сталкиваясь, голоса.
- Понимаю, тебе сильно досталось. И это просто… больно, - через очень отчетливую паузу проговаривает Райэн, чуть позже, над ним вдруг, неуверенно, вступает Трэстинка, спрашивает – сбиваясь, тихо:
- Так они, получается на переходе… на внешнем воспитании – сразу – тебя поймали? Вот… сволочи. Льеанн, понимаете? – дождались, пока Илье вырастит – свои крепкие корни. И взялись… обрабатывать.
Льеанн не успевает ответить, Саайре странно ловит свои слова, подхваченные другими голосами рядом. У него, Илье, неужели и у Райэна одновременно получается нечто. С общей формулировкой: «Я не понимаю…»
- Да, думаю так, - подтверждает ей Льеанн. Смотрит на Трэстинку, спрашивает. – Объяснишь? – но та передает ей обратно, с ладони на ладонь. – Тогда поправляй, - вслух откликается Льеанн и снова говорит медленное. – До самого первого имени, пока разумный только осваивается в окружающем его мире и учится первому необходимому – на внутренней территории и, как правило, на материнском воспитании, считается, что у него формируется основные корни. По которым потом специалист в любое время может обнаружить землю его сердца, - Льеанн прервется, еще раз бросит взгляд на Трэстинку, правильно ли общие знания излагает. Потом продолжит. – Правильно сформированные такие корни обеспечивают личности и разуму разумного устойчивость… в том числе достаточную, чтоб он удержался собой внутри воды Изнанки. Следующим этапом взросления разумного становится полная или частичная передача его на внешнее воспитание. В норме официальное наречение имени, обучение взрослому языку, обучение жизни во внешнем мире и из внешнего лица - это в том числе и барьер, помогающий понять, где заканчивается внутренняя территория и начинается необходимость действовать в мире живых. Который отделяет то, что ты есть от того, чем тебе должно быть во внешнем мире, где суждено родиться и вырасти… Это время и в норме жизни – достаточно... непростое и временами травмоопасное. Отдавать на воспитание в это время скорее принято – это одна из широко распространенных традиций. Менять – место, окружение и обстановку. Но место и окружение, в которое ты попала, оказались ненормальными и преследовали… крайне недолжные цели… - Льеанн говорит и замолкает, потому что Илье выдыхает тихое:
- Вы… говорите… - но в тишине она снова сбивается, и снова прозрачным – уже который раз за сейчас? – повторяет, - я не виновата?
- Да, - размеренно повторит ей Льеанн. – И это я тоже говорю. Нет, ты не виновата. Очень нужно это… сейчас услышать?
- Да, но я… - и Илье прерывается, зажимается, сознательно смотрит мимо, так, чтобы только никого взглядом не задеть. Пауза держится – до вопроса, который на этот раз задает Трэстинка:
- Илье… я могу попробовать подсказать?
Она отвечает согласием. Но туда же. В сторону ото всех. И голос Трэстинки слушается, говоря вслед странно на отдельном:
- У тебя сейчас не получается поверить? Что вот это… правда? А если мы зачем-то сейчас врем, то… все рассыпается? Так…
Судя по звонкости голоса – так:
- Я… не хочу сейчас это думать, - слышно звенит Илье. И отодвигается. В сторону Льеанн. Ближе. Вплотную. – Я знаю, что вы хорошие. Больше я сейчас совсем ничего не хочу, можно?
И сидит. Прячется.
- Можно, Илье, - негромко говорит ей Льеанн. - Дальше... можно будет понимать, когда захочешь...
- Ниери Льеанн, - тихо продолжает пока Илье, - а можно... вы споете? Я попрошу... - она ловит удивление Льеанн - на выдохе - и уточнит. - Когда я тут только... только что была, я помню - вы пели. Я... держалась. Я сейчас... тоже хочу.
- Колыбельную? - только переспросит Льеанн. Услышит - мелким движением - согласие, слышно выдохнет и запоет.
...Музыка, что стоит за спиной, ожидая, какое-то время слушает незнакомый, глухой и цокающий распев, потом вплетается - поначалу неуверенным вторым голосом, потом течет - шире, уверенней, целым - широкой рекой по степи... Сколько-то. До ожидаемого, за последним куплетом - Льеанн тихо, почти не прикасаясь к звуку:
- Тссс: спит.
- Ваша – «речь людей»? - также - почти совсем без звука спросит - отчетливо удивленный Райэн. Поймает мелкий жест согласия, оценит. - Сильная. Помогло, - и даже в настолько тихом голосе слышно, насколько мягче он станет. - Разрешите, донесу? Она же… совсем будет спать? - указывая на спящую Илье. А Льеанн смеряет его быстрым взглядом, оценит... и тоже движением согласится: "неси"... И движется он очень… слитно, как почти незаметно, словно это пол под ним течет, а не он – передвигается. И тоже без звука говорит, когда укладывает. На очень близком. А слышно… ну, потому что рядом. А понятно… ну… потому что просто понятно. «Ничего, Барсенок, - говорит эр’ньеро Райэн. – Справимся». Смотрит потом – как Льеанн присаживается с девочкой рядом. И смотрит на него. Вопросительно.
- Родич же, - снова тихо говорит Райэн. – Теперь совсем мой младший родич. И я тоже – вспоминаю себя живым. А вас, ниери Льеанн… я все-таки там подвину. Извините.
А она молчит – и смотрит. Смотрит, пока Райэн не отвернется – ко внезапно образовавшемуся рядом Саайре. Не уронит быстрое:
- Кстати, в соседнем помещении вполне можно раскатать тренировочный тир. Лехта Саайре, вы не откажетесь от занятия?
Для Саайре было внезапно. На выдох-другой и застыл, соображая. Кажется, пока не натолкнулся на жест Льеанн: "иди". И пошел.
зная часть наших людей и предвосхищая вопросы: нет, беременных женщин Реингаи роэ'Нард
Детей? - ну... как неизбежные издержки эксперимента
@темы: сказочки, Канон и около, Те-кто-Служит, Тейрвенон, Тильсенн, этот пост (не) проплачен кровавой гэбней
-
-
21.01.2014 в 21:42-
-
21.01.2014 в 21:46-
-
21.01.2014 в 21:53это субстанция кажется так до судебного разбирательства щитала, что все было правильно и только девочка попалась уж очень некачественная
-feuervogel-, ну вот
-
-
21.01.2014 в 22:03-
-
21.01.2014 в 22:27видимо обалдев от такой дуричто меня несколько греет
-
-
21.01.2014 в 22:29Кажется, вот здесь мне совсем есть о чем плакать.
-
-
21.01.2014 в 22:58исключительно из энтомологического интереса!
-
-
21.01.2014 в 23:06Tvaer Salir Annie, боюсь это уже прикладная биохимия. что это за материал и каковы его свойства, что он так функционирует
-
-
22.01.2014 в 01:05ну ничего, поймут господа воспитатели, что власть - это ге только возможности, но и ответственность.
-
-
22.01.2014 в 02:25Иногда вот так тоже надо.
М-материал, однако, эта ваша госпожа Наставник...
-
-
22.01.2014 в 21:11и я очень надеюсь, что таки поймут
firnwen, ага
и думаю я, аль'эртай Службы наблюдения общества очень жалела о том, что она много лет не исследователь и к тому же не той специальности
ибо материал попался... интересный