NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
начало
предыдущее тутwww.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
Это теоретически могло быть пропущено) но по мне это очень важный кусок бытописательского и предысторийного. С отдельным опорным.
И да - местами страшным.
и немного про местную ЮЮ, хотя и не про нее)Лейвором он тогда не был. Официально. "Лейвор" - вот так, с долгим, вверх взлетающим "е" - это детское, дразнящееся "Кни-и-жка", школьное. Он ни с какой бы интонацией не ответил, почему на полной и парадной церемонии выбора имени своего и права - в традициях Семьи Вильен было объявлять ее тогда, когда отпрыск на первой профессиональной аттестации показывает достойные результаты (и новые Старшие того не отменили) - он поймал ритуальный вопрос храмового (полагается так) - и уверено ответил, выбиваясь из течения: "Меня так не зовут. Я Лейвор эс Вильен айе Салькаари". Удивлялись тогда недолго. Привыкли.
...А тогда был мальчик Сайверро, Сайва - легким именем. Уроженец старой части исследовательского городка, "старой семьи". Воспитанный в специфике мира и места.
Сколько ему тогда было? Немало. К первому взрослому подходило, когда первый раз увидел... И так удивился.
Его пугали храмовыми. И этим вот пугали особенно. Дела рабочие наполняли гостевую часть их дома на Набережной улице разными людьми: мало ли кто, с каким делом придет к дополнительному инспектору службы энергообеспечения города? - а любопытные глаза его сына не замедлят поглазеть на гостей с верхней галереи. Хоть и нехорошо. На обязательных семейных церемониях тоже много кого приходилось видеть. Неподобающего в голове видимо было изрядно, иначе попробуй пойми, откуда в ней так четко сидел облик дядьки который "если поступишь так еще раз - заберет тебя и увезет в пустыню". И... ну не страх, конечно: стыдно же, почти взрослый, первые школьные испытания прошел успешно, по безопасности жизни в их числе, уже совсем хорошо знал, что вот этот - из руководителей Высшей школы в храмовом квартале - все равно шепотом: zu-toёra - слышал еще: Старший аттестации.
Облик у дядьки, правда, запоминающийся. Лицо темное, будто из "глиняной" рисовальной бумаги вырезано, глаза прорезаны узко, чуть наискосок, очень темные - такое лицо, сухое, в складку чуть. И руки у него большие очень, больше, чем нужно, вылезают из темных рукавов стандартной "преподавательской" накидки - крупные такие, только улыбнуться - взрослый же почти - вот как специально затем, чтоб хватать за шиворот маленьких непослушных мальчиков и тащить их в пустыню. А еще он очень мало говорит, что словами, что лицом, что этими руками...
И увидеть вот этого. На прогулке. В парке Наставников на набережной, неподалеку от изразцовой беседки. Как стоит этот дядька и открыто улыбается, и угощает виноградом из корзинки невероятно... яркую спутницу. На ней длинная, необыкновенная, рыжая - одежда верхняя, до колен почти, в вышивке, и солнце на ней блестит. А еще две длинные черные косы - и ленты вплетены, бусинки. Совсем не обыкновенное зрелище в Парке Наставников, куда ходят обычно из Высших школ - той, которая самая первая, административная, территория выше по горке - ну и той, которая за рекой, от храмовых. И ученики первой традиционной общеобразовательной, как он сам, пробегают. Все обычно в форменном. Оно разных цветов, а все темное. Стандартное.
Они стоят на расстоянии для близких, едят виноград из корзинки, говорят громко, поровну, и вдруг доходит, что не на фаэ - другие слова, долгие, цвиркают, шуршат, тянутся. А главное - страшный дядька, с вырезанным лицом, которое двигаться, казалось, вообще не умеет - смеется. Они оба смеются. Перекидываются словами, и снова.
… - И наконец-то: чистой воды тебе и доброй охоты тебе, Перелинявшая Ястребиха!
- И тебе чистой воды, Старый Барсук. Здесь правда вкусный виноград. Я хотела тебя увидеть.
Он смеется - широко, открыто:
- Я вижу, ты уже косы успела заплести...
Можно улыбнуться в ответ - весело, полностью:
- Так - должные дети выросли, вторая молодость пришла...
Он стоит выше на ступеньку. И просто выше ростом. На голову и еще ладонь. Оттуда просто окинуть грозным преподавательским взором и сказать увесисто:
- А наша младшая, между тем, на аттестации пришла последней. В первой тройке, - только улыбаются - чуть-чуть - уголки глаз, эс Хэрмэн у эс Хэрмэн насмешку всегда заметит... А долго жившие вместе...
Они одновременно смеются – вслед и в голос, указывая друг на друга. Он - ладонью, она - виноградной кисточкой:
- Ты Семью-у позоришь!
Это именно там смотрит удивленными глазами мальчик в форме первой, статусной, общеобразовательной, как смеются страшный дядька и необычная женщина. Встряхнет головой, звякнут бубенчики - тоже в косах:
- Ой ли... Неужели недавно дома был?
Он легко роняет с большой ладони жест, чуть сожалеющий:
- Где там... Это ли место отпустит? Я скоро уже как верхом ездить, забуду. Кого тут оседлаешь, кроме практикантов и злых призраков...
Смеется:
- Слышала, младшие, первого раза аттестации, было дело - жалуются, что ты на них верхом ездишь. У taer вот не спрашивала.
И ей в ответ смеются:
- Спроси-спроси... Если младшие время оставят. Сейчас на проверку навыка по Серому каньону ходят, помнишь его?
- Еще бы...
- Так и нас, глядишь, запомнили, - усмехается он. - С младшими в ближайший круг дней пойдешь, присматривать, правильно - вот и спросишь. Сам дальше, под осень в Пески надолго выеду. Начнем Восточные Провалы брать... прикрывать заодно исследователей-Проявляющих.
Мальчик уже не смотрит - за тем, как полностью, сосредоточенно отпускает женщина удивленный жест: "Даже так?" - взвешивает на ладони, смотрит - чтоб потом улыбнуться:
- Нет, я все-таки не буду за тебя бояться. Сначала - я знаю, ты справишься, - его легкое "благодарю" слетает как раз рядом, сталкивается с насмешливым. - Да и - должные дети выросли, чего бояться?
- Или ты недавно была дома? – спросит он. Дождется - с ладони: "Нет, вроде бы..." - и продолжит. – Только у меня уже свои растут…
Поймает на ладонь. Оглядит, чуть-чуть удивится: «Уже несколько?» - спросит движение.
- Уже двое, - отзовется, - оба парни.
Ладонь движется стремительно – удивление снова… ну и поздравление, конечно. А говорит в противовес тому она протяжно, сильней растягивая слова:
- Надо ж, я оказывается так давно тебя не видела… - и дальше о своем – щурятся светлые, змеиные глаза, прежде чем теи-лехта Ллеаннэйр вслед спросит. – Эс Хэрмэн?
О вполне понятном:
- Нет, - он тоже щурится. – Эс Мейдан. Наши здешние. Очень давние здешние. А – по той же дороге пойдут. Может еще на аттестациях встретятся, когда снова первых водить будешь. Вернешься с Каньона – будешь гостем моего дома?
- Буду. Это для меня большая радость, Старый Барсук. И… - она медлит, обирает пару виноградин, ест, и продолжает, - я помню, ты Старший аттестации – но – хорошо слушай воду. В Провалах. Вернись живым. Хорошо? – я тебе верю.
- Семья… - тихо говорит он, прежде чем повернуться. – Четвертый звездный меня так не провожают, а как помню…
Только последнее «Семья» он говорит на фаэ, так – двое из степей Ойхо не отказываются поговорить – на том родном, что у степи остался. А вот разговор рук понятен любому. Традиционный. И последовавший напутственный ее жест. На близком расстоянии: задерживаются ладони – сказать: иди легко и живи долго.
Он потом еще обернется:
- Мне с тобой было хорошо. Спасибо. А виноград тебе. Весь. И - эй, Перелинявшая Ястребиха, когда завершишь свою охоту, поздравь от меня - того, ради кого решишь расплести косы. Ему повезет.
Она смеется - смеется и перекладывает в другую руку корзинку с виноградом, чтоб удобней было сдуть с ладони: где то будущее и что там будет: ветер. А невидимую пушинку поймают на ладонь. И запечатают. Коротким, уверенным. Что будет.
А виноград на Салькаари и правда - вкусный.
Тогда Сайверро и запомнил. Странную женщину с длинными косами в ярком. Что потом, когда летом встретил. Вспомнил - как она смеется...
Это был почти такой... очень нужный подарок.
Сайверро в то лето своего первого взрослого узнал... очень взрослую разницу. Которая лежит между "страшно" и "страшно". Страшного много. И много разного на него похожего. Есть семейная история. Тогда она страшным совсем не была. Так, далеким. Есть разные истории, что и соученики первой традиционной не прочь иной раз порассказывать, прислушиваясь к тому, какой сладкий этот страх... ненастоящий.
А настоящий - совсем простой и гулкий. Отдается, как будто ты пустая комната, в которой ничего нет. Только голос мелкого Селки, младшего братишки. Он на "материнском воспитании" еще был. Вот на эту весну свою половину внутреннего звездного встречал... Он сидит у верхних перил детской, со вчера подаренным, "чтоб не капризничал", конструктором. Смотрит поверх них и просто совсем по-взрослому, во времени полном, не зло - говорит: "Вот вы уйдете все - и он меня съест..."
Тогда и понял, какое оно гулкое, страшное. Внутри головы собственный голос отдавался. Когда спрашивал: "А на улице оно тебя находит?" - услышал "Нет", - сгреб его и конструктор, потащил: "Пошли!" Стащил еще по дороге от парадного входа угольков благодарственных - это все взрослые Семьи строго-настрого запрещают, но сейчас - должны понять, сами говорят: «до первого имени все дети - у Многоликого в ладонях», и в школе так говорили, а Селки сейчас так надо. Увел на игровую площадку, разложил детальки близ площадки благодарственного, сказал - не ходи далеко, здесь сиди, играй, на огонь смотри... А я за помощью. И никто никогда тебя не съест.
Сказать легко было. А вот дальше идти… Каждый шаг отдавался, голова пустая-пустая, как барабанчик побудки. Знал, конечно, правила безопасности, но таким неподъемным казалось – это как до Службы Наблюдения приливов идти? - да как хотя бы мост переходить? Бежал - а сам собой шаг замедлялся, вот Золотая лестница, вот парк Наставников, вот... и недалеко был мост и так... вязко было в воздухе, дыхания не хватало - оттого, что сам шаг медлил, забыл, как на бегу с дыхания не сорваться. Когда по ушам прошелся чужой смех, громкий, и голова его узнала - пустая: откликнулась. На смех и вторящий ему голос бубенчиков. В косах храмовой.
А еще лехтев облюбовали Старый Осокорий Пень, что тоже... помогло. Подойти и обратиться. Ну, одно дело - идти далеко, через мост, к большому, с высокими арками, зданию Службы наблюдения приливов, вспоминать, как действуют по инструкции, обращаться... А когда - вот сидят. Это каждый мальчишка знает, у местных zu-toёra, совсем начальных, кто первую аттестацию сдаст, традиция - идти в Парк Наставников, "ветреные трещотки" над рекой запускать. Иные его соученики потом подбирают: на свою аттестацию примета хорошая, да и трещат они, у, слышно... сам правда так ни разу не делал. Сидят у старого пня и на нем, пьют что-то холодное, вон, кувшины запотели, внизу стоят, шумят еще не запущенные трещотки, не хуже их самих - болтают. А женщина в том же ярком, рыжем, сидит на верхнем спиле - похоже, zu-toёra и местные мальчишки сходятся во мнении, какое место тут предводительское: обращение кого-то из них, привычное школьное «эйле», внезапно вспоминающее свой смысл – что к носителю мудрости, к уважаемому Наставнику – в голове тоже отдается. А это всем известно, что отмечать первую практику с собой зовут только ее руководителя - и только если он хороший руководитель.
Болтают и замолкают - в удивлении? - когда к ним сворачивает мальчик. Только Сайверро не до того – набрать бы воздуха и, как с вышки в воду, к женщине:
- Теи-лехта айе Таэри, - а дыхания не хватит, и вслед за должным обращением вылетит нелепое, детское, что про себя думал, - тетя zu-toёra – можно Вас… попросить? – хорошо, обрядовую формулу голова помнит правильно. На которую лехтев не отказывают. Без очень сильных оснований – не отказывают.
Женщина, кажется, одновременно умудряется ответить «да, слушаю», спрыгнуть с предводительского пня, и даже ладонь к Сайверро протянуть, горсточкой – отдавай. Ой, как непросто туда положить – нужное:
- Мой младший братик… очень боится того, кто сидит в шкафу.
Было – то чего боялся: смех от кого-то из практикантов попытался быть – и подавился. Женщина, не отворачиваясь от мальчика, кинет в направлении первого смешка взгляд. Чуть-чуть, но, похоже, позволивший его себе практикант немедленно старается запихать смех в самую глубину горла. Пока уважаемый руководитель тратится на негромкое:
- Знаешь, Линта, мне никогда в жизни не было так страшно как этому мальчику. А страшно мне бывало. Но он подошел, - а к Сайверро потом звучит быстрое. Ровное. – Меня зовут Льеанн. Идем. По дороге расскажешь…
Рассказывать по дороге очень тяжело и стыдно. Потому что уже не маленький. Потому что инструкцию по безопасному проживанию в школе преподают с первого года. В ней недалеко от первых строчек: четвертая, что если по непонятным причинам страшно, тяжело и всякое такое разное, тем более, если вашим младшим – необходимо быстро заявлять любому дежурному патрулю Службы Наблюдения приливов, при необходимости – любому из лехтев. Если страшное еще и четко локализовано, то заявлять требуется очень быстро.
А некоторое рассказать совсем невозможно. Как сердито смотрит мама на стопки старых занавесей, нераспакованных благодарственных приношений и чего-то еще, выложенные на пол. В том шкафу, он под лестницей, как раз к детским идущей, хранят всякое ненужное. И заглядывают редко. Может быть, поэтому оттуда так старым пахнет. Невкусно. А мама смотрит. На пустые полки шкафа, откуда только что все вытащила. На Селки. Он на «материнском воспитании». И первым делом он к ней побежал жаловаться.
- Как не стыдно, - говорит она. – Какие глупые детские выдумки. Смотри – ведь здесь ничего нет. На большой круг – на целых полдня отвлечь от дела! Из-за такой ерунды…
И там – ну ведь там действительно ничего не было… А сейчас вспоминать совсем нельзя, что он ведь напомнил тогда про Службу Наблюдения приливов, про инструкцию. И как на него посмотрели. Что захотелось совсем не родиться. И как сказала мама, что никакой Службы Наблюдения в этом доме никогда не будет, порога не перешагнут…
Потом еще Селки ругали, когда по лестнице спускаться боялся, за глупые выдумки. А потом он уже прятался, что спать боялся, вот две ночи, Сайву звал, сидели при ночнике, болтали шепотом, истории на ходу придумывал, рассказывал братику, смешные – а он так просил не говорить совсем… А потом…
Что ему дома за это будет – Сайва просто старался не думать. Все равно вспоминать сегодняшний взгляд братика было страшнее. И это сказать внезапно можно.
- Никто его не съест, - чеканит лехта. На этом и понять – поздно. Вот и дом. И мама вот она. Стоит. У порога – забор-то прозрачный. И Селки с ней. Мама сердится. Даже выговорить ему успеет – это ты ему разрешил играть вне дома… да еще и огонь развел? – и только тут заметит.
И как она смотрит – что к порогу дома привели… это. Лехтев не привыкать вообще, а лехтев на Салькаари… Очень по-разному к ним относятся. В том числе и так. Видно – а хозяйка дома и показывает, что думает: «это длиннокосое недоразумение». С серьгой. Лехта. Движимое имущество Многоликого.
И первым делом она бросает сыну:
- Какой… стыд! – отступает на шаг, склоняется в так явно вынужденном приветственном поклоне, отстраняется и с такой вежливой… брезгливостью, очень четко – очень подчеркнуто выговаривая статус, говорит. – Лехта сен айе Таэри, я прошу вас извинить меня за беспокойство, что вам доставили эти дети. Вы же знаете, они так любят глупые розыгрыши. Я обязательно позабочусь, чтоб это недостойное поведение…
Хочется провалиться. Под землю. Прямо в Пески. Не родиться совсем… Только лехта… она же не слушает. Она…
- Отойдите, ньирре-теи, - она… командует. И отодвигает мешающую ей войти с прохода. И идет к дому, роняя уже за спину. – Извините, в вашем доме – пробоина. Показывай, - последнее – это Селки, это совсем ничего не понимающему Селки… И Сайверро – всплеском – ловит эту просьбу-приказание, ладно, провалиться можно, но завтра, оглядываться на маму – страшно… Но сначала надо показать шкаф. Это совсем внутренняя сторона дома, детская, куда чужих проводить не разрешено… А, что уже теперь. Посмотреть, как лехта откроет дверцы. Как сначала просто выдохнет, шумно – потом негромко словами: «вот дрянь». К нему повернется. Скажет: «Не самое страшное. Буду выгонять. Выгоню». Замрет. Совсем неподвижно. И можно будет только также стоять. Рядом, у опоры лестницы. Смотреть, как движется только тень женщины. По стене, по полу. Отдельно – от неподвижного света лампочек лестницы. Страшно. И не долго – как-то совсем во времени отдельно.
А дальше все очень быстро. Тень – отдельно от замершей лехта – взмахнет рукой, тут в плечо кто-то толкнется… Селки – ойкнет, надо шевельнуться, пригрести его рядом. Но тут над ними зазвучит голос храмовой… А дыхание она собирает, как будто бежала:
- Вот. Все, - сядет на пол. Посмотрит на Селки. – Это ты, - и улыбнется, - братик? Все. Я это поймала. Хочешь посмотреть, чего ты боялся?
Селки смотрит. Долго. Недоверчиво. Подтолкнуть его, что ли.
А потом делает взрослый вид и отвечает:
- Да.
А в руке… в одновременно пустой – это тоже видно – руке храмовой – сетка. Тонкие белые бусины. Светятся. А внутри сетки… Это похоже на мягкую игрушку. Кота. Сшитого на редкость недобрыми руками. С одним зашитым глазом. Маленькое – с кулачок. Очень… гадкое. Но не очень страшное.
Только Селки сначала дергается, потом смотрит – ближе… Шепчет:
- Он... маленький?
- Видел большим?
"Вот", - отмечает ладонь братишки. Чуть выше, над головой.
- Это ест страх, - говорит лехта. - И очень быстро растет. Сейчас - ты его боишься?
Видно, что Селки взвешивает. Сосредоточенно. И очень... не смешно.
- Нет... - таким же задумчивым и серьезным голосом говорит он, как то, страшное. - Очень... немного.
И звучно, шумно, еще раз выдохнет храмовая. И это разрешит понять, что тот голос братишки теперь из головы девался. Чтоб иногда вспоминаться потом. Например, когда слышал многократно повторяемое: «Какой… позор». Мама говорила. У знаков-маячков слежения, установленных в доме Службой Наблюдения приливов. Постоянных. И позора как-то тогда чувствовал значительно меньше.
Храмовая еще спросит Селки: «Мне это… выкинуть или хочешь попробовать сам?» - он посмотрит, серьезно, скажет: «Давайте вы», - и невидимая сетка свернется – белой, ослепительно светлой бусиной, стирающей эту… штуку. И все – и оно совсем понятно: нет этого, как не было.
Тогда и прорвутся чужие голоса. Внезапно. И вокруг станет много – их четверо, незнакомых в одинаково светло-светло-сером, узнаваемых в исследовательском городе тоже легко. Тоже храмовые. «Нашивки волны». Служба Наблюдения приливов. Не пустить которых в дом, если они пришли, чревато высоким общественным порицанием. А мама говорила… да вот она, стоит за их спинами. Ой… лучше туда не смотреть…
- Ниери… - уважительное обращение, это их старший, две волны на нашивках, смуглый, с какой-то неведомой металлической штукой на висках передает не хозяйке дома – храмовой. И ей же называет – Служба наблюдения Приливов, патрульная группа, таи-лехта Альхама эс’тиер эс Маальчон айе Цаль-Каарче.
- Эр’нере zu-toёra. Ллеаннэйр эс Хэрмэн айе Ойхо, - ловит она, поднимается потом уже, а дальше – внезапным и легким. – Извините, я вам только след оставила, разрешите передать. И проверьте перекрытие.
Смотреть – на быструю, непонятную работу этих, в сером у шкафа, на то, как щурится смуглый, принимая от теи-лехта Ллеаннэйр что-то невидное в пустую ладонь, подчеркнуто взвешивает, складывает губы трубочкой, издает звук – от которого мама поводит плечами, морщится. Это единственное ее движение. Она так и стоит, не вмешиваясь ни в действия чужих, ни в разговор. Даже им с Селки не говорит уйти. Даже когда на негромкое, еще раз:
- Извините, я решила… сразу это выкинуть, - следует высказывание… ну достаточно низких степеней среднего фаэ. Для выслушивания детьми. По мнению мамы:
- Понимаю: разожрался, - его правда сразу накрывает голос теи-лехта Ллеаннэйр,
- Не знала, что у вас работа такая… трудоемкая.
- Лехта zu-toёra,- открыто взвешивает на ладони этот, с двумя волнами, - с вашими навыками за нашей… живностью охотиться… Это как из высокоточного оружия да по домашним муравьям…
- Можно… - тянет в ответ храмовая. – Если опасные.
- Благодарим вас, - накрывает ее голос один из подчиненных этого, с двумя волнами. – Ваше перекрытие можно таранить, - ладони возносят уважение к проделанной работе. Только после этого он обратиться к старшему. - Эс’тиер Альхама, какой продолжительности датчики ставим?
- Постоянные, - это отчеканит не командующий. Теи-лехта Ллеаннэйр. Очень… увесисто. И тогда мама сдвинется с места еще раз. Ладони плеснут, попытаются возразить – как наконец-то вспомнит, кто отвечает за это место и этих детей. Но неизвестно как загадочное «перекрытие», но эту храмовую таранить точно можно. Возражение разбивается. Почти слышно. Как водой плеснули – о камень.
Говорит она потом тоже так… каменно:
- Очень сожалею, ньирре-теи, но мне придется с вами… поговорить.
Потом был Селки. Который выберется из-под руки, сделает пару шагов к храмовым и на очень нелепом и совершенно не смешном взрослом, еще и имя переврав, выдаст. Что-то там вроде «не смейте обижать мою маму».
Ему и отвечают как взрослому. (…камень. Серая, тяжелая скала, под которой – далеко – шуршат, разбиваясь, морские волны…)
- Я очень сожалею, Селки. И очень постараюсь, - только потом камень на мгновение трескается. Пропустить живое. Негромкое. – Живите долго. Надеюсь, Изнанка вас здесь больше не побеспокоит, - и обращается уже к старшему патрульной группы. Спрашивает, сколько времени ему здесь еще придется потратить здесь. И что хочет попросить его присутствовать при разговоре. Но это уже не совсем слышно. Здесь им все-таки уже скомандовала мама, что поднимайтесь к себе, в детскую.
…А потом, как ни странно, ничего такого особенного не было. Это тоже помнил.
Дом старый, давней постройки, личная его часть от гостевой отделена очень надежно, спуститься, подняться, еще раз спуститься. Хозяйка дома идет впереди, медленно, молча, храмовые – вслед, теи-лехта Ллеаннэйр, кажется, с мимолетным интересом присматривается к орнаменту витражей в узких окнах, и негромко укладывает в сумрак длинной галереи, обращаясь к лехта Альхаме:
- Часто у вас так подтекает, ниери?
- Крысины, - со вкусом усмехается он. – Шныряют. Сейчас два-три случая в малый год. Летом. Когда звездный пойдет завершаться, снова хлынет. Привыкли, Ллеаннэйр.
- Понимаю…
У гостевой части дома более старые, неровные каменные стены, лестницы, по которым ходили долго и много, ступени вверх, на которые указывает женщина, стертые и неровные.
- Но таких жирных я давно не видел, - говорит командующий патрульной группы Службы наблюдения приливов. За лестницей, за низким дверным проемом – летняя гостевая комната, прохладная, низкие деревянные диванчики с узорчатыми покрывалами, тишина… Движение хозяйки говорит: здесь.
…«Нет, ньирре-теи. Встанете и все выслушаете. Здесь – или где Вам будет удобно. Если что – мне разрешено вас заставить», - это звучит еще там, у шкафа, при всем отряде Службы наблюдения приливов...
Стоят.
- Но я давно не видел таких жирных... - теи-лехта Ллеаннэйр повторяет медленно, перебирает звук за звуком, как бусины. Чтоб резко хлестнуть. - Вот дура. - И голос снова станет каменным. - Ньирре-теи, прошу Вас, воспроизведите хотя бы четвертый пункт инструкции безопасности проживания на территории Салькаари? Хотя бы детской.
Женщина медлит. Какое-то время медлит. Но затверженные слова - на последнюю весеннюю аттестацию с сыном повторяли: эс Вильен не может и не должен плохо сдать ни один общеобразовательный - сами начинают вылетать из памяти. От номера порядка до знака окончания.
- Очень хорошо, - говорит храмовая, его дождавшись. - Теперь взрослую. Теперь еще раз.
…Она мелкая. Нелепая. Совсем нестатусная - с этими косами, бусинками, вон - и сверху, на загривке, вплетены - белые, костяные, как это... перо, у нее две сережки в ухе. Длинное костяное перо и вторая… Откуда берется солнце - в летней гостевой без окон? - отражаться, бликовать на неровном темно-красном камешке, вставленном в сердцевину солнца о двенадцати лучах - знак принадлежности лехта, взявшего - имя и служение. Только дом молчит - он, кажется, весь стоит за спиной у этого недоразумения, вникает, как с губ слетают слова, как это, наконец, заканчивается, как взвешивает храмовая:
- Значит, помните. Ньирре-теи, тогда я Вас очень прошу объяснить, зачем Вы именно так действовали?
А голос слушается. Но когда удается разлепить губы - складывается неожиданное, не самое должное:
- Теи-лехта сен айе Таэри, у вас есть дети?
- Должные - есть, - не помедлив, не удивившись, ответит эта. - У меня две взрослых дочери.
И на минуту пройдет светлым, солнечный луч по этому... камню. По выражению ее лица. Это командующий патрульной группы Службы наблюдения приливов поймает последнюю реплику на ладонь и недоверчиво взвесит: "Непохоже".
- Тогда... вы можете меня понять... - получится у хозяйки дома.
- Нет, ньирре-теи. Как раз совсем не понимаю. Я - и они - тоже выросли в мире опасном для проживания. Поэтому я хорошо знаю, чем и для чего пишутся подобные инструкции. И что один раз испугаться - значительно более обратимый процесс, чем один раз умереть. Особенно умереть нехорошо. Поэтому я, эс’тиер Альхама эс Маальчон, любой из Службы Наблюдения приливов... любой из нас лучше очень много раз прибудет на вызов ребенка, которому показалось... даже который решил поиграть. Уверяю вас, объяснить - гораздо проще...
А слова получаются с выражением и сами:
- Моему сыну не могло... показаться.
И храмовая еще раз позволяет себе сорваться. Поймать фразу, как ядовитую гадину и с размаху шарахнуть об твердое:
- Да, - выговаривает она. - Вы правы. Ему и не показалось. Я очень сожалею, что в условиях вашего мира мне не разрешено показать вам, что это было и какого размера выросло. Но я постараюсь объяснить. Эс’тиер Альхама эс Маальчон, поправьте меня, пожалуйста, если я допущу неточность. Это действительно в некотором роде крысины. Одни из самых мелких тварей Изнанки. Мимикрирующие под ее уникальных обитателей - taer. В целом, умеренной степени опасности. Но, к сожалению, обладают способностью просачиваться в любую незначительную трещину, в том числе, не требующую повышенных технологических методов запечатывания. Существуют на очень узко ограниченном участке территории. Предпочитают питаться эмоциональным ресурсом разумных. Как показывает опыт, выбирают легкоусвояемый. От наиболее уязвимых участников общества. При своевременно принятых мерах не приносят большого вреда. Но при отсутствии принятых мер поддерживать расход ресурса у жертвы способны по полную несовместимость с жизнью. Примерно на восьмой подобным образом употребленной жертве мимикрируют под taer вполне успешно - по способу питания и скорости расхода ресурса разумных. Проблемы с прочностью границ мира живых и Изнанки как правило, начинаются с первой жертвы. Я правильно воспроизвожу, ниери Альхама?
- Правильно. Общий курс?
- Он. Как zu-toёra добавлю, что изнутри перепутать разожравшуюся крысину даже с самым безумным из taer - почти нереально. Ньирре-теи вот теперь – я прошу подумать, чего вам стоило поступить по инструкции? Успокоить маленького, разрешить ему бояться и обратиться в Службу Наблюдения приливов? Изгнание, проверка перекрытия, пара лет работы маячков наблюдения... Все. Вы, если не поняли, его привязывали. Вашим неверием. Вашим, я так понимаю, порицанием. Чтоб крысине жрать удобней было. Полагаю, примерно к завершению этих ничейных дней вашего младшего съели бы, - последнее она держит чуть-чуть вопросом и эс’тиер Службы Наблюдения приливов согласно поддерживает на ладони: да, где-то так. - А им, - говорит храмовая, указывая в его сторону, - нам всем пришлось бы решать, что делать с трещиной мира живых в густонаселенном месте в опасном для проживания по причине повышенной хрупкости границы с Tairhien мире. Скорей всего - проводить сложные эвакуационные мероприятия высокого объема. Правда, Вы бы их, предполагаю, уже не увидели бы. Так, ньирре-теи, ваши непродуманные и крайне безответственные действия поставили под угрозу жизнь ваших младших, за которых вы отвечаете, непосредственно вашу жизнь и безопасность как минимум этого города. Сожалею, я вынуждена просить Службу Наблюдения приливов поставить ваш дом под постоянный и подробный контроль. Также я считаю должным обратиться с прошением в Службу Наблюдения общества.
«Весомо, - оценивает за спиной, ладонью, командующий патруля Службы наблюдения приливов. И укладывает дальше. – Согласен». Лехта zu-toёra примет. Аккуратно уложит его согласие.
После такого и традиционная формула прощания звучит... выразительно и многообещающе:
- На этом моя работа в этом месте завершена. Живите долго, ньирре-теи, и ваши дети, - за тем храмовая все же чуть-чуть дополнит привычные слова прощания. - И думайте, пожалуйста, головой - очень прошу. Часто помогает.
- А страшная ты, - это, улыбаясь, оценивает эс’тиер Альхама эс Маальчон, когда храмовые окажутся за воротами дома. - А по виду - не сказал бы...
Ладонью лехта Ллеаннэйр примет. Улыбнется - быстрым броском - а потом покосится на дом и вполголоса спросит:
- А такие вот... вам часто встречаются?
- Старые Семьи Салькаари, - через паузу, с полной и подробной интонацией ответят ей. Дальше он проговорит уже буднично. - Случается.
Храмовая отряхивается. С брызгами. Жестом ругательным. Оглядывает собеседника и видимо решает доверить ему недолжное:
- Я боялась... я ее ударю.
Старший патрульной группы Службы наблюдения приливов принимает и это. Чтоб движением ладони переменить тему:
- Вы за мост, ниери?
- За мост. Сначала - к вам.
- Прошение составлять?
Храмовая соглашается. И улыбается вслед:
- И тренироваться. В сдаче отчета о личном превышении полномочий.
Он посмотрит. Удивится открыто. Лехта zu-toёra проговорит - взвешивая, спрашивая:
- В здешних условиях... не совсем разумно – но я мелкому решила разрешить увидеть, что за гадина его пугала и какого она размера. Ну... и держать хозяйку дома целиком в «коридоре внимания» тоже - не совсем разумно. Она… не всегда своей волей молчала. Наш Старший аттестации мне явно выдаст - и оценки неразумного действия и следующей за тем работы…
предыдущее тутwww.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
Это теоретически могло быть пропущено) но по мне это очень важный кусок бытописательского и предысторийного. С отдельным опорным.
И да - местами страшным.
и немного про местную ЮЮ, хотя и не про нее)Лейвором он тогда не был. Официально. "Лейвор" - вот так, с долгим, вверх взлетающим "е" - это детское, дразнящееся "Кни-и-жка", школьное. Он ни с какой бы интонацией не ответил, почему на полной и парадной церемонии выбора имени своего и права - в традициях Семьи Вильен было объявлять ее тогда, когда отпрыск на первой профессиональной аттестации показывает достойные результаты (и новые Старшие того не отменили) - он поймал ритуальный вопрос храмового (полагается так) - и уверено ответил, выбиваясь из течения: "Меня так не зовут. Я Лейвор эс Вильен айе Салькаари". Удивлялись тогда недолго. Привыкли.
...А тогда был мальчик Сайверро, Сайва - легким именем. Уроженец старой части исследовательского городка, "старой семьи". Воспитанный в специфике мира и места.
Сколько ему тогда было? Немало. К первому взрослому подходило, когда первый раз увидел... И так удивился.
Его пугали храмовыми. И этим вот пугали особенно. Дела рабочие наполняли гостевую часть их дома на Набережной улице разными людьми: мало ли кто, с каким делом придет к дополнительному инспектору службы энергообеспечения города? - а любопытные глаза его сына не замедлят поглазеть на гостей с верхней галереи. Хоть и нехорошо. На обязательных семейных церемониях тоже много кого приходилось видеть. Неподобающего в голове видимо было изрядно, иначе попробуй пойми, откуда в ней так четко сидел облик дядьки который "если поступишь так еще раз - заберет тебя и увезет в пустыню". И... ну не страх, конечно: стыдно же, почти взрослый, первые школьные испытания прошел успешно, по безопасности жизни в их числе, уже совсем хорошо знал, что вот этот - из руководителей Высшей школы в храмовом квартале - все равно шепотом: zu-toёra - слышал еще: Старший аттестации.
Облик у дядьки, правда, запоминающийся. Лицо темное, будто из "глиняной" рисовальной бумаги вырезано, глаза прорезаны узко, чуть наискосок, очень темные - такое лицо, сухое, в складку чуть. И руки у него большие очень, больше, чем нужно, вылезают из темных рукавов стандартной "преподавательской" накидки - крупные такие, только улыбнуться - взрослый же почти - вот как специально затем, чтоб хватать за шиворот маленьких непослушных мальчиков и тащить их в пустыню. А еще он очень мало говорит, что словами, что лицом, что этими руками...
И увидеть вот этого. На прогулке. В парке Наставников на набережной, неподалеку от изразцовой беседки. Как стоит этот дядька и открыто улыбается, и угощает виноградом из корзинки невероятно... яркую спутницу. На ней длинная, необыкновенная, рыжая - одежда верхняя, до колен почти, в вышивке, и солнце на ней блестит. А еще две длинные черные косы - и ленты вплетены, бусинки. Совсем не обыкновенное зрелище в Парке Наставников, куда ходят обычно из Высших школ - той, которая самая первая, административная, территория выше по горке - ну и той, которая за рекой, от храмовых. И ученики первой традиционной общеобразовательной, как он сам, пробегают. Все обычно в форменном. Оно разных цветов, а все темное. Стандартное.
Они стоят на расстоянии для близких, едят виноград из корзинки, говорят громко, поровну, и вдруг доходит, что не на фаэ - другие слова, долгие, цвиркают, шуршат, тянутся. А главное - страшный дядька, с вырезанным лицом, которое двигаться, казалось, вообще не умеет - смеется. Они оба смеются. Перекидываются словами, и снова.
… - И наконец-то: чистой воды тебе и доброй охоты тебе, Перелинявшая Ястребиха!
- И тебе чистой воды, Старый Барсук. Здесь правда вкусный виноград. Я хотела тебя увидеть.
Он смеется - широко, открыто:
- Я вижу, ты уже косы успела заплести...
Можно улыбнуться в ответ - весело, полностью:
- Так - должные дети выросли, вторая молодость пришла...
Он стоит выше на ступеньку. И просто выше ростом. На голову и еще ладонь. Оттуда просто окинуть грозным преподавательским взором и сказать увесисто:
- А наша младшая, между тем, на аттестации пришла последней. В первой тройке, - только улыбаются - чуть-чуть - уголки глаз, эс Хэрмэн у эс Хэрмэн насмешку всегда заметит... А долго жившие вместе...
Они одновременно смеются – вслед и в голос, указывая друг на друга. Он - ладонью, она - виноградной кисточкой:
- Ты Семью-у позоришь!
Это именно там смотрит удивленными глазами мальчик в форме первой, статусной, общеобразовательной, как смеются страшный дядька и необычная женщина. Встряхнет головой, звякнут бубенчики - тоже в косах:
- Ой ли... Неужели недавно дома был?
Он легко роняет с большой ладони жест, чуть сожалеющий:
- Где там... Это ли место отпустит? Я скоро уже как верхом ездить, забуду. Кого тут оседлаешь, кроме практикантов и злых призраков...
Смеется:
- Слышала, младшие, первого раза аттестации, было дело - жалуются, что ты на них верхом ездишь. У taer вот не спрашивала.
И ей в ответ смеются:
- Спроси-спроси... Если младшие время оставят. Сейчас на проверку навыка по Серому каньону ходят, помнишь его?
- Еще бы...
- Так и нас, глядишь, запомнили, - усмехается он. - С младшими в ближайший круг дней пойдешь, присматривать, правильно - вот и спросишь. Сам дальше, под осень в Пески надолго выеду. Начнем Восточные Провалы брать... прикрывать заодно исследователей-Проявляющих.
Мальчик уже не смотрит - за тем, как полностью, сосредоточенно отпускает женщина удивленный жест: "Даже так?" - взвешивает на ладони, смотрит - чтоб потом улыбнуться:
- Нет, я все-таки не буду за тебя бояться. Сначала - я знаю, ты справишься, - его легкое "благодарю" слетает как раз рядом, сталкивается с насмешливым. - Да и - должные дети выросли, чего бояться?
- Или ты недавно была дома? – спросит он. Дождется - с ладони: "Нет, вроде бы..." - и продолжит. – Только у меня уже свои растут…
Поймает на ладонь. Оглядит, чуть-чуть удивится: «Уже несколько?» - спросит движение.
- Уже двое, - отзовется, - оба парни.
Ладонь движется стремительно – удивление снова… ну и поздравление, конечно. А говорит в противовес тому она протяжно, сильней растягивая слова:
- Надо ж, я оказывается так давно тебя не видела… - и дальше о своем – щурятся светлые, змеиные глаза, прежде чем теи-лехта Ллеаннэйр вслед спросит. – Эс Хэрмэн?
О вполне понятном:
- Нет, - он тоже щурится. – Эс Мейдан. Наши здешние. Очень давние здешние. А – по той же дороге пойдут. Может еще на аттестациях встретятся, когда снова первых водить будешь. Вернешься с Каньона – будешь гостем моего дома?
- Буду. Это для меня большая радость, Старый Барсук. И… - она медлит, обирает пару виноградин, ест, и продолжает, - я помню, ты Старший аттестации – но – хорошо слушай воду. В Провалах. Вернись живым. Хорошо? – я тебе верю.
- Семья… - тихо говорит он, прежде чем повернуться. – Четвертый звездный меня так не провожают, а как помню…
Только последнее «Семья» он говорит на фаэ, так – двое из степей Ойхо не отказываются поговорить – на том родном, что у степи остался. А вот разговор рук понятен любому. Традиционный. И последовавший напутственный ее жест. На близком расстоянии: задерживаются ладони – сказать: иди легко и живи долго.
Он потом еще обернется:
- Мне с тобой было хорошо. Спасибо. А виноград тебе. Весь. И - эй, Перелинявшая Ястребиха, когда завершишь свою охоту, поздравь от меня - того, ради кого решишь расплести косы. Ему повезет.
Она смеется - смеется и перекладывает в другую руку корзинку с виноградом, чтоб удобней было сдуть с ладони: где то будущее и что там будет: ветер. А невидимую пушинку поймают на ладонь. И запечатают. Коротким, уверенным. Что будет.
А виноград на Салькаари и правда - вкусный.
Тогда Сайверро и запомнил. Странную женщину с длинными косами в ярком. Что потом, когда летом встретил. Вспомнил - как она смеется...
Это был почти такой... очень нужный подарок.
Сайверро в то лето своего первого взрослого узнал... очень взрослую разницу. Которая лежит между "страшно" и "страшно". Страшного много. И много разного на него похожего. Есть семейная история. Тогда она страшным совсем не была. Так, далеким. Есть разные истории, что и соученики первой традиционной не прочь иной раз порассказывать, прислушиваясь к тому, какой сладкий этот страх... ненастоящий.
А настоящий - совсем простой и гулкий. Отдается, как будто ты пустая комната, в которой ничего нет. Только голос мелкого Селки, младшего братишки. Он на "материнском воспитании" еще был. Вот на эту весну свою половину внутреннего звездного встречал... Он сидит у верхних перил детской, со вчера подаренным, "чтоб не капризничал", конструктором. Смотрит поверх них и просто совсем по-взрослому, во времени полном, не зло - говорит: "Вот вы уйдете все - и он меня съест..."
Тогда и понял, какое оно гулкое, страшное. Внутри головы собственный голос отдавался. Когда спрашивал: "А на улице оно тебя находит?" - услышал "Нет", - сгреб его и конструктор, потащил: "Пошли!" Стащил еще по дороге от парадного входа угольков благодарственных - это все взрослые Семьи строго-настрого запрещают, но сейчас - должны понять, сами говорят: «до первого имени все дети - у Многоликого в ладонях», и в школе так говорили, а Селки сейчас так надо. Увел на игровую площадку, разложил детальки близ площадки благодарственного, сказал - не ходи далеко, здесь сиди, играй, на огонь смотри... А я за помощью. И никто никогда тебя не съест.
Сказать легко было. А вот дальше идти… Каждый шаг отдавался, голова пустая-пустая, как барабанчик побудки. Знал, конечно, правила безопасности, но таким неподъемным казалось – это как до Службы Наблюдения приливов идти? - да как хотя бы мост переходить? Бежал - а сам собой шаг замедлялся, вот Золотая лестница, вот парк Наставников, вот... и недалеко был мост и так... вязко было в воздухе, дыхания не хватало - оттого, что сам шаг медлил, забыл, как на бегу с дыхания не сорваться. Когда по ушам прошелся чужой смех, громкий, и голова его узнала - пустая: откликнулась. На смех и вторящий ему голос бубенчиков. В косах храмовой.
А еще лехтев облюбовали Старый Осокорий Пень, что тоже... помогло. Подойти и обратиться. Ну, одно дело - идти далеко, через мост, к большому, с высокими арками, зданию Службы наблюдения приливов, вспоминать, как действуют по инструкции, обращаться... А когда - вот сидят. Это каждый мальчишка знает, у местных zu-toёra, совсем начальных, кто первую аттестацию сдаст, традиция - идти в Парк Наставников, "ветреные трещотки" над рекой запускать. Иные его соученики потом подбирают: на свою аттестацию примета хорошая, да и трещат они, у, слышно... сам правда так ни разу не делал. Сидят у старого пня и на нем, пьют что-то холодное, вон, кувшины запотели, внизу стоят, шумят еще не запущенные трещотки, не хуже их самих - болтают. А женщина в том же ярком, рыжем, сидит на верхнем спиле - похоже, zu-toёra и местные мальчишки сходятся во мнении, какое место тут предводительское: обращение кого-то из них, привычное школьное «эйле», внезапно вспоминающее свой смысл – что к носителю мудрости, к уважаемому Наставнику – в голове тоже отдается. А это всем известно, что отмечать первую практику с собой зовут только ее руководителя - и только если он хороший руководитель.
Болтают и замолкают - в удивлении? - когда к ним сворачивает мальчик. Только Сайверро не до того – набрать бы воздуха и, как с вышки в воду, к женщине:
- Теи-лехта айе Таэри, - а дыхания не хватит, и вслед за должным обращением вылетит нелепое, детское, что про себя думал, - тетя zu-toёra – можно Вас… попросить? – хорошо, обрядовую формулу голова помнит правильно. На которую лехтев не отказывают. Без очень сильных оснований – не отказывают.
Женщина, кажется, одновременно умудряется ответить «да, слушаю», спрыгнуть с предводительского пня, и даже ладонь к Сайверро протянуть, горсточкой – отдавай. Ой, как непросто туда положить – нужное:
- Мой младший братик… очень боится того, кто сидит в шкафу.
Было – то чего боялся: смех от кого-то из практикантов попытался быть – и подавился. Женщина, не отворачиваясь от мальчика, кинет в направлении первого смешка взгляд. Чуть-чуть, но, похоже, позволивший его себе практикант немедленно старается запихать смех в самую глубину горла. Пока уважаемый руководитель тратится на негромкое:
- Знаешь, Линта, мне никогда в жизни не было так страшно как этому мальчику. А страшно мне бывало. Но он подошел, - а к Сайверро потом звучит быстрое. Ровное. – Меня зовут Льеанн. Идем. По дороге расскажешь…
Рассказывать по дороге очень тяжело и стыдно. Потому что уже не маленький. Потому что инструкцию по безопасному проживанию в школе преподают с первого года. В ней недалеко от первых строчек: четвертая, что если по непонятным причинам страшно, тяжело и всякое такое разное, тем более, если вашим младшим – необходимо быстро заявлять любому дежурному патрулю Службы Наблюдения приливов, при необходимости – любому из лехтев. Если страшное еще и четко локализовано, то заявлять требуется очень быстро.
А некоторое рассказать совсем невозможно. Как сердито смотрит мама на стопки старых занавесей, нераспакованных благодарственных приношений и чего-то еще, выложенные на пол. В том шкафу, он под лестницей, как раз к детским идущей, хранят всякое ненужное. И заглядывают редко. Может быть, поэтому оттуда так старым пахнет. Невкусно. А мама смотрит. На пустые полки шкафа, откуда только что все вытащила. На Селки. Он на «материнском воспитании». И первым делом он к ней побежал жаловаться.
- Как не стыдно, - говорит она. – Какие глупые детские выдумки. Смотри – ведь здесь ничего нет. На большой круг – на целых полдня отвлечь от дела! Из-за такой ерунды…
И там – ну ведь там действительно ничего не было… А сейчас вспоминать совсем нельзя, что он ведь напомнил тогда про Службу Наблюдения приливов, про инструкцию. И как на него посмотрели. Что захотелось совсем не родиться. И как сказала мама, что никакой Службы Наблюдения в этом доме никогда не будет, порога не перешагнут…
Потом еще Селки ругали, когда по лестнице спускаться боялся, за глупые выдумки. А потом он уже прятался, что спать боялся, вот две ночи, Сайву звал, сидели при ночнике, болтали шепотом, истории на ходу придумывал, рассказывал братику, смешные – а он так просил не говорить совсем… А потом…
Что ему дома за это будет – Сайва просто старался не думать. Все равно вспоминать сегодняшний взгляд братика было страшнее. И это сказать внезапно можно.
- Никто его не съест, - чеканит лехта. На этом и понять – поздно. Вот и дом. И мама вот она. Стоит. У порога – забор-то прозрачный. И Селки с ней. Мама сердится. Даже выговорить ему успеет – это ты ему разрешил играть вне дома… да еще и огонь развел? – и только тут заметит.
И как она смотрит – что к порогу дома привели… это. Лехтев не привыкать вообще, а лехтев на Салькаари… Очень по-разному к ним относятся. В том числе и так. Видно – а хозяйка дома и показывает, что думает: «это длиннокосое недоразумение». С серьгой. Лехта. Движимое имущество Многоликого.
И первым делом она бросает сыну:
- Какой… стыд! – отступает на шаг, склоняется в так явно вынужденном приветственном поклоне, отстраняется и с такой вежливой… брезгливостью, очень четко – очень подчеркнуто выговаривая статус, говорит. – Лехта сен айе Таэри, я прошу вас извинить меня за беспокойство, что вам доставили эти дети. Вы же знаете, они так любят глупые розыгрыши. Я обязательно позабочусь, чтоб это недостойное поведение…
Хочется провалиться. Под землю. Прямо в Пески. Не родиться совсем… Только лехта… она же не слушает. Она…
- Отойдите, ньирре-теи, - она… командует. И отодвигает мешающую ей войти с прохода. И идет к дому, роняя уже за спину. – Извините, в вашем доме – пробоина. Показывай, - последнее – это Селки, это совсем ничего не понимающему Селки… И Сайверро – всплеском – ловит эту просьбу-приказание, ладно, провалиться можно, но завтра, оглядываться на маму – страшно… Но сначала надо показать шкаф. Это совсем внутренняя сторона дома, детская, куда чужих проводить не разрешено… А, что уже теперь. Посмотреть, как лехта откроет дверцы. Как сначала просто выдохнет, шумно – потом негромко словами: «вот дрянь». К нему повернется. Скажет: «Не самое страшное. Буду выгонять. Выгоню». Замрет. Совсем неподвижно. И можно будет только также стоять. Рядом, у опоры лестницы. Смотреть, как движется только тень женщины. По стене, по полу. Отдельно – от неподвижного света лампочек лестницы. Страшно. И не долго – как-то совсем во времени отдельно.
А дальше все очень быстро. Тень – отдельно от замершей лехта – взмахнет рукой, тут в плечо кто-то толкнется… Селки – ойкнет, надо шевельнуться, пригрести его рядом. Но тут над ними зазвучит голос храмовой… А дыхание она собирает, как будто бежала:
- Вот. Все, - сядет на пол. Посмотрит на Селки. – Это ты, - и улыбнется, - братик? Все. Я это поймала. Хочешь посмотреть, чего ты боялся?
Селки смотрит. Долго. Недоверчиво. Подтолкнуть его, что ли.
А потом делает взрослый вид и отвечает:
- Да.
А в руке… в одновременно пустой – это тоже видно – руке храмовой – сетка. Тонкие белые бусины. Светятся. А внутри сетки… Это похоже на мягкую игрушку. Кота. Сшитого на редкость недобрыми руками. С одним зашитым глазом. Маленькое – с кулачок. Очень… гадкое. Но не очень страшное.
Только Селки сначала дергается, потом смотрит – ближе… Шепчет:
- Он... маленький?
- Видел большим?
"Вот", - отмечает ладонь братишки. Чуть выше, над головой.
- Это ест страх, - говорит лехта. - И очень быстро растет. Сейчас - ты его боишься?
Видно, что Селки взвешивает. Сосредоточенно. И очень... не смешно.
- Нет... - таким же задумчивым и серьезным голосом говорит он, как то, страшное. - Очень... немного.
И звучно, шумно, еще раз выдохнет храмовая. И это разрешит понять, что тот голос братишки теперь из головы девался. Чтоб иногда вспоминаться потом. Например, когда слышал многократно повторяемое: «Какой… позор». Мама говорила. У знаков-маячков слежения, установленных в доме Службой Наблюдения приливов. Постоянных. И позора как-то тогда чувствовал значительно меньше.
Храмовая еще спросит Селки: «Мне это… выкинуть или хочешь попробовать сам?» - он посмотрит, серьезно, скажет: «Давайте вы», - и невидимая сетка свернется – белой, ослепительно светлой бусиной, стирающей эту… штуку. И все – и оно совсем понятно: нет этого, как не было.
Тогда и прорвутся чужие голоса. Внезапно. И вокруг станет много – их четверо, незнакомых в одинаково светло-светло-сером, узнаваемых в исследовательском городе тоже легко. Тоже храмовые. «Нашивки волны». Служба Наблюдения приливов. Не пустить которых в дом, если они пришли, чревато высоким общественным порицанием. А мама говорила… да вот она, стоит за их спинами. Ой… лучше туда не смотреть…
- Ниери… - уважительное обращение, это их старший, две волны на нашивках, смуглый, с какой-то неведомой металлической штукой на висках передает не хозяйке дома – храмовой. И ей же называет – Служба наблюдения Приливов, патрульная группа, таи-лехта Альхама эс’тиер эс Маальчон айе Цаль-Каарче.
- Эр’нере zu-toёra. Ллеаннэйр эс Хэрмэн айе Ойхо, - ловит она, поднимается потом уже, а дальше – внезапным и легким. – Извините, я вам только след оставила, разрешите передать. И проверьте перекрытие.
Смотреть – на быструю, непонятную работу этих, в сером у шкафа, на то, как щурится смуглый, принимая от теи-лехта Ллеаннэйр что-то невидное в пустую ладонь, подчеркнуто взвешивает, складывает губы трубочкой, издает звук – от которого мама поводит плечами, морщится. Это единственное ее движение. Она так и стоит, не вмешиваясь ни в действия чужих, ни в разговор. Даже им с Селки не говорит уйти. Даже когда на негромкое, еще раз:
- Извините, я решила… сразу это выкинуть, - следует высказывание… ну достаточно низких степеней среднего фаэ. Для выслушивания детьми. По мнению мамы:
- Понимаю: разожрался, - его правда сразу накрывает голос теи-лехта Ллеаннэйр,
- Не знала, что у вас работа такая… трудоемкая.
- Лехта zu-toёra,- открыто взвешивает на ладони этот, с двумя волнами, - с вашими навыками за нашей… живностью охотиться… Это как из высокоточного оружия да по домашним муравьям…
- Можно… - тянет в ответ храмовая. – Если опасные.
- Благодарим вас, - накрывает ее голос один из подчиненных этого, с двумя волнами. – Ваше перекрытие можно таранить, - ладони возносят уважение к проделанной работе. Только после этого он обратиться к старшему. - Эс’тиер Альхама, какой продолжительности датчики ставим?
- Постоянные, - это отчеканит не командующий. Теи-лехта Ллеаннэйр. Очень… увесисто. И тогда мама сдвинется с места еще раз. Ладони плеснут, попытаются возразить – как наконец-то вспомнит, кто отвечает за это место и этих детей. Но неизвестно как загадочное «перекрытие», но эту храмовую таранить точно можно. Возражение разбивается. Почти слышно. Как водой плеснули – о камень.
Говорит она потом тоже так… каменно:
- Очень сожалею, ньирре-теи, но мне придется с вами… поговорить.
Потом был Селки. Который выберется из-под руки, сделает пару шагов к храмовым и на очень нелепом и совершенно не смешном взрослом, еще и имя переврав, выдаст. Что-то там вроде «не смейте обижать мою маму».
Ему и отвечают как взрослому. (…камень. Серая, тяжелая скала, под которой – далеко – шуршат, разбиваясь, морские волны…)
- Я очень сожалею, Селки. И очень постараюсь, - только потом камень на мгновение трескается. Пропустить живое. Негромкое. – Живите долго. Надеюсь, Изнанка вас здесь больше не побеспокоит, - и обращается уже к старшему патрульной группы. Спрашивает, сколько времени ему здесь еще придется потратить здесь. И что хочет попросить его присутствовать при разговоре. Но это уже не совсем слышно. Здесь им все-таки уже скомандовала мама, что поднимайтесь к себе, в детскую.
…А потом, как ни странно, ничего такого особенного не было. Это тоже помнил.
Дом старый, давней постройки, личная его часть от гостевой отделена очень надежно, спуститься, подняться, еще раз спуститься. Хозяйка дома идет впереди, медленно, молча, храмовые – вслед, теи-лехта Ллеаннэйр, кажется, с мимолетным интересом присматривается к орнаменту витражей в узких окнах, и негромко укладывает в сумрак длинной галереи, обращаясь к лехта Альхаме:
- Часто у вас так подтекает, ниери?
- Крысины, - со вкусом усмехается он. – Шныряют. Сейчас два-три случая в малый год. Летом. Когда звездный пойдет завершаться, снова хлынет. Привыкли, Ллеаннэйр.
- Понимаю…
У гостевой части дома более старые, неровные каменные стены, лестницы, по которым ходили долго и много, ступени вверх, на которые указывает женщина, стертые и неровные.
- Но таких жирных я давно не видел, - говорит командующий патрульной группы Службы наблюдения приливов. За лестницей, за низким дверным проемом – летняя гостевая комната, прохладная, низкие деревянные диванчики с узорчатыми покрывалами, тишина… Движение хозяйки говорит: здесь.
…«Нет, ньирре-теи. Встанете и все выслушаете. Здесь – или где Вам будет удобно. Если что – мне разрешено вас заставить», - это звучит еще там, у шкафа, при всем отряде Службы наблюдения приливов...
Стоят.
- Но я давно не видел таких жирных... - теи-лехта Ллеаннэйр повторяет медленно, перебирает звук за звуком, как бусины. Чтоб резко хлестнуть. - Вот дура. - И голос снова станет каменным. - Ньирре-теи, прошу Вас, воспроизведите хотя бы четвертый пункт инструкции безопасности проживания на территории Салькаари? Хотя бы детской.
Женщина медлит. Какое-то время медлит. Но затверженные слова - на последнюю весеннюю аттестацию с сыном повторяли: эс Вильен не может и не должен плохо сдать ни один общеобразовательный - сами начинают вылетать из памяти. От номера порядка до знака окончания.
- Очень хорошо, - говорит храмовая, его дождавшись. - Теперь взрослую. Теперь еще раз.
…Она мелкая. Нелепая. Совсем нестатусная - с этими косами, бусинками, вон - и сверху, на загривке, вплетены - белые, костяные, как это... перо, у нее две сережки в ухе. Длинное костяное перо и вторая… Откуда берется солнце - в летней гостевой без окон? - отражаться, бликовать на неровном темно-красном камешке, вставленном в сердцевину солнца о двенадцати лучах - знак принадлежности лехта, взявшего - имя и служение. Только дом молчит - он, кажется, весь стоит за спиной у этого недоразумения, вникает, как с губ слетают слова, как это, наконец, заканчивается, как взвешивает храмовая:
- Значит, помните. Ньирре-теи, тогда я Вас очень прошу объяснить, зачем Вы именно так действовали?
А голос слушается. Но когда удается разлепить губы - складывается неожиданное, не самое должное:
- Теи-лехта сен айе Таэри, у вас есть дети?
- Должные - есть, - не помедлив, не удивившись, ответит эта. - У меня две взрослых дочери.
И на минуту пройдет светлым, солнечный луч по этому... камню. По выражению ее лица. Это командующий патрульной группы Службы наблюдения приливов поймает последнюю реплику на ладонь и недоверчиво взвесит: "Непохоже".
- Тогда... вы можете меня понять... - получится у хозяйки дома.
- Нет, ньирре-теи. Как раз совсем не понимаю. Я - и они - тоже выросли в мире опасном для проживания. Поэтому я хорошо знаю, чем и для чего пишутся подобные инструкции. И что один раз испугаться - значительно более обратимый процесс, чем один раз умереть. Особенно умереть нехорошо. Поэтому я, эс’тиер Альхама эс Маальчон, любой из Службы Наблюдения приливов... любой из нас лучше очень много раз прибудет на вызов ребенка, которому показалось... даже который решил поиграть. Уверяю вас, объяснить - гораздо проще...
А слова получаются с выражением и сами:
- Моему сыну не могло... показаться.
И храмовая еще раз позволяет себе сорваться. Поймать фразу, как ядовитую гадину и с размаху шарахнуть об твердое:
- Да, - выговаривает она. - Вы правы. Ему и не показалось. Я очень сожалею, что в условиях вашего мира мне не разрешено показать вам, что это было и какого размера выросло. Но я постараюсь объяснить. Эс’тиер Альхама эс Маальчон, поправьте меня, пожалуйста, если я допущу неточность. Это действительно в некотором роде крысины. Одни из самых мелких тварей Изнанки. Мимикрирующие под ее уникальных обитателей - taer. В целом, умеренной степени опасности. Но, к сожалению, обладают способностью просачиваться в любую незначительную трещину, в том числе, не требующую повышенных технологических методов запечатывания. Существуют на очень узко ограниченном участке территории. Предпочитают питаться эмоциональным ресурсом разумных. Как показывает опыт, выбирают легкоусвояемый. От наиболее уязвимых участников общества. При своевременно принятых мерах не приносят большого вреда. Но при отсутствии принятых мер поддерживать расход ресурса у жертвы способны по полную несовместимость с жизнью. Примерно на восьмой подобным образом употребленной жертве мимикрируют под taer вполне успешно - по способу питания и скорости расхода ресурса разумных. Проблемы с прочностью границ мира живых и Изнанки как правило, начинаются с первой жертвы. Я правильно воспроизвожу, ниери Альхама?
- Правильно. Общий курс?
- Он. Как zu-toёra добавлю, что изнутри перепутать разожравшуюся крысину даже с самым безумным из taer - почти нереально. Ньирре-теи вот теперь – я прошу подумать, чего вам стоило поступить по инструкции? Успокоить маленького, разрешить ему бояться и обратиться в Службу Наблюдения приливов? Изгнание, проверка перекрытия, пара лет работы маячков наблюдения... Все. Вы, если не поняли, его привязывали. Вашим неверием. Вашим, я так понимаю, порицанием. Чтоб крысине жрать удобней было. Полагаю, примерно к завершению этих ничейных дней вашего младшего съели бы, - последнее она держит чуть-чуть вопросом и эс’тиер Службы Наблюдения приливов согласно поддерживает на ладони: да, где-то так. - А им, - говорит храмовая, указывая в его сторону, - нам всем пришлось бы решать, что делать с трещиной мира живых в густонаселенном месте в опасном для проживания по причине повышенной хрупкости границы с Tairhien мире. Скорей всего - проводить сложные эвакуационные мероприятия высокого объема. Правда, Вы бы их, предполагаю, уже не увидели бы. Так, ньирре-теи, ваши непродуманные и крайне безответственные действия поставили под угрозу жизнь ваших младших, за которых вы отвечаете, непосредственно вашу жизнь и безопасность как минимум этого города. Сожалею, я вынуждена просить Службу Наблюдения приливов поставить ваш дом под постоянный и подробный контроль. Также я считаю должным обратиться с прошением в Службу Наблюдения общества.
«Весомо, - оценивает за спиной, ладонью, командующий патруля Службы наблюдения приливов. И укладывает дальше. – Согласен». Лехта zu-toёra примет. Аккуратно уложит его согласие.
После такого и традиционная формула прощания звучит... выразительно и многообещающе:
- На этом моя работа в этом месте завершена. Живите долго, ньирре-теи, и ваши дети, - за тем храмовая все же чуть-чуть дополнит привычные слова прощания. - И думайте, пожалуйста, головой - очень прошу. Часто помогает.
- А страшная ты, - это, улыбаясь, оценивает эс’тиер Альхама эс Маальчон, когда храмовые окажутся за воротами дома. - А по виду - не сказал бы...
Ладонью лехта Ллеаннэйр примет. Улыбнется - быстрым броском - а потом покосится на дом и вполголоса спросит:
- А такие вот... вам часто встречаются?
- Старые Семьи Салькаари, - через паузу, с полной и подробной интонацией ответят ей. Дальше он проговорит уже буднично. - Случается.
Храмовая отряхивается. С брызгами. Жестом ругательным. Оглядывает собеседника и видимо решает доверить ему недолжное:
- Я боялась... я ее ударю.
Старший патрульной группы Службы наблюдения приливов принимает и это. Чтоб движением ладони переменить тему:
- Вы за мост, ниери?
- За мост. Сначала - к вам.
- Прошение составлять?
Храмовая соглашается. И улыбается вслед:
- И тренироваться. В сдаче отчета о личном превышении полномочий.
Он посмотрит. Удивится открыто. Лехта zu-toёra проговорит - взвешивая, спрашивая:
- В здешних условиях... не совсем разумно – но я мелкому решила разрешить увидеть, что за гадина его пугала и какого она размера. Ну... и держать хозяйку дома целиком в «коридоре внимания» тоже - не совсем разумно. Она… не всегда своей волей молчала. Наш Старший аттестации мне явно выдаст - и оценки неразумного действия и следующей за тем работы…
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, Тильсенн
Исправиться я правда не обещаю: потому что люблю канву с финтифлюшками) - понимаю откуда что выросло по ходу. И со специфическим отношением к рассказанным – мне очень тяжело переставлять их не туда, где они хотели стоять. Но подумать постараюсь.
