NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
Жив, почти здоров и невредим, понял, шо темп выкладки придется несколько снизить, а то сам себя обгоню.
Правки и поправки вроде повносил, теперь продолжаю.
итак далее за имперзцев
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
о первых полетах и мягких посадках, добрососедских отношениях в местном стиле и о том, что иногда горячий чай - это вредно
раскорячка завелась и поехала…Случилось в ту же зиму. Позже. Холодные времена переламывались, тихим шагом, но подходило то время, когда солнце прогреет – сначала форму, потом и землю. И, негодуя на это, снег и ветер, при поддержке температуры, отходили с такими интенсивными и внезапными атаками, что командование Крыльев Башни – не иначе на случай не вышло бы чего непредвиденного: происшествие начала зимы еще свежо было в памяти – старались лишний раз не давать Крыльям экстремальных испытаний. Так что это дежурство Иллрейн со своим звеном сидела на первой базе Башни, отстреливали теорию и так далее… В «так далее» - для кого и первым номером – входила возможность добраться до жилого городка не только на выпуске с дежурства, но и на законно положенные «дни передышки». Если выпустят.
На седьмой – выпустили. Словно знали, что в тот выходной день небу поднадоедят ветра, и оно решит расчиститься, обеспечить гражданским высотам рекомендованные полетные условия. В том числе, возможность тренироваться одному маленькому между именами, кого никак не выпустишь в небо – на гражданские высоты в такую погоду… Но что мальчишка во время между именами разделяет общую нелюбовь летных к отстреливанию теории – догадаться было нетрудно. Хоть и исполнял на самые отличные… Что тогда и было проверено.
В утро того законно положенного выходного – золотое и холодное, с ясным небом – Иллрейн встречала как всегда ровно появившегося Рийнара улыбкой:
- Не иначе, небо нас ждет. Посадку на намеченные мы прогнали один раз, при полном моем содействии… Справишься сегодня – на примерном самостоятельном? – выжидает согласие и говорит серьезно. – Только учти, степень приблизительности может выйти на максимальные: я после дежурства на спокойном ходу летного засыпаю – как у мамки в первой колыбельке.
Сказал: справлюсь. А небо внезапно оказалось слишком ненадежным. Сколько было? – время ничейное, между жизнями. Когда небо устало держать слишком тяжелую «птичку» - и земля неслась навстречу… Память потом рисует – на обзорах – метелки рыжей травы, земля слишком быстро – и слишком близко. А небо оказывается пустым – и никак не вспомнить, как – за что – эту птичку в нем удержать… вспомнить, что сейчас необходимо и как это – перейти на посадочные – почти невозможно. И отдельно, лишней стороной обзора – просьбой о помощи, которой недолжно быть – взгляд на наставника (про себя Рийнар звал Иллрейн так с первого вылета – как иначе-то). От которого страху только лучше – не поймешь, вроде бы и смотрит, но не иначе – спит, всяко – не замечает – ни страха, ни невозможности вспомнить, как там дальше, ничего подобного…
Он скоро, к осени этого года, поймет, что долго быть этого не могло – ну выдох, два, не больше… А осталось очень долгим – во времени отдельном.
Вспомнили руки. Словно его было двое. Все, что умело думать осталось в бесконечном другом времени, где небо отпустило и земля летела под углом и близко. Но что-то еще, которому на мысли места не оставалось, памятью затверженных движений – смогло вспомнить несчетное количество раз прогнанный там, немыслимо далеко, в ангаре у дома Иллрейн тренировочный переход на посадочные. Рукам оставалось только действовать. Как привыкли. Мыслью не было – четко соотнести – обзорные, показатели выхода, высота, расчет позволяет – на посадочные…
…И вихрь снежной пыли, и наконец-то замершая под плоскостью степь – с его, пилотского борта, почти прикасаясь, тонкие красные веточки – близко. Кое-как, непонятно как, криво – но земля удержала. А он снова был один, и одному было по горло – стыдно и страшно.
- Сели, - голос Иллрейн оказывается неожиданным. Голос Иллрейн оказывается далеко – через весь тот страшный сон неминуемого падения. - Наискосок, правда. Ну, раскорячка вздохнула и взлетела... На гражданских годится, для первого раза - тем более неплохо.
А ответить невозможно, слова далеко, как не в этой жизни, а еще – только сейчас Рийнар поймет, что его трясет, а трудно сказать, когда дрожишь мелкой дрожью.
Пауза на ответ будет маленькой. Дальше ту прозрачную стену - страшного, стыдного, другого - протаранит командным:
- Вставай. Выбирайся, - выпрыгнет первой. Да, и зрительно заметно, что сели слегка наискосок. Дальше - ладонью: иди за мной, но - быстрый взгляд с ног до головы - и вслух:
- Подожди. Мокрый ведь, как из кипятка? – первое прикосновение зимнего ветра, резкое, холодное, вплоть до кожи - а рубашка точно мокрая насквозь - почувствовать трудно. И согласиться тоже. Но Иль не очень-то спрашивает: она на начале фразы - верхние фиксаторы, боковые, по застежкам - выныривает из куртки полной полевой, по нормативу: на выдохе, пока говорит - уже накинет на Рийнара, застегнет верхние замки. Форма тяжелая. Большая. Ветер сквозь нее совсем не проходит. Это можно почувствовать. И спускаться вслед жесту: "раскорячка" угнездилась на небольшой возвышенности - снежный рельеф ветров, красные, высокие ветви над ним, ниже - ощутимо ниже, целые заросли: красное, серое, странное - завитками над снегом.
- Летом здесь должна быть вода, - вроде бы мимо говорит Иллрейн. - А сейчас меньше ветра. - Она стоит рядом, со спины и чуть сбоку. Прикрытием. - А теперь стой. Дыши. Медленно и глубоко. Чем пахнет?
- С-снегом, - умудряется разлепить губы Рийнар.
- А еще?
- Ветром... мокрым.
- Еще?.. Ты дыши.
- Куртка... теплым и синтетиком. Полетом... А еще чем-то таким... не знаю. Колючим. Это ветки.
Иль дотянется до причудливых серых завитков на ветвях, сорвет, разотрет пальцами, подкинет на ладони, жест: оно? Рийнар заметно кивнет, принюхается на глоток - хвойное, свежее, правда колючее. И называть - ни сейчас, ни после не станет - вот он, целый, стоит, ему тепло, и снег и ветки пахнут... А Иллрейн пока называет серый завиток:
- Лаийя, - обводит взглядом заросли. - Там, где они растут, обязательно близко вода. А семена, - протянет ладонь: смотри, какие, - теоретически можно есть, но не вкусно. - И таким же ровным голосом. - Сильно было страшно?
Спрашивает она во времени отдельном, помогая выпрямиться, помогая вспомнить - ты сам считаешь, что останется с тобой: твое "страшно" не обязательно весь ты, твое "стыдно" тоже. Ты - это еще и восторг перед небом, и желание научится летать, и умение работать. Это было не раз уже ему сказано и собралось здесь, на земле, у колюче пахнущих ветвей и ветра, чтоб был сам - и чтоб было проще ответить честно:
- Да, я очень испугался. Того, что сейчас упадем.
- До "сейчас" нам кошмарное количество времени оставалось, - сразу же уточнит Иллрейн, - с малый круг и еще двенадцатые. Дальше пришлось бы перехватывать... успела бы. Я слежу. Ну, - с усмешкой, - на этом и падать можно. Но я была уверена, ты справишься.
- Я... Не успел подумать, справлюсь я или нет. Как будто в голове ничего не было - только "страшно".
- Понимаю. Сейчас - как второй раз родился?
- Да... где-то. - Слетает - от головы независимо. - Аллье Иллрейн, а Вам когда-нибудь бывало… так страшно?
Мгновение Иллрейн смотрит с удивлением - явным, открытым, примеряет сказанное обращение, чуть - ладонью взвешивает, но, видимо, принимает... И улыбается:
- Я уже не сосчитаю, сколько их было - моих новых жизней. Помнить устану. А как же – было. До седых волос – страшно… А еще я тебе скажу, на летном курсе – такой вариант тренировочной программы есть, зараза – когда тебя вышвыривает, вот за малый круг, и хорошо если за него – в полностью смоделированную редкостно хреновую ситуацию – и успей подумать, как из нее не рухнуть. На гражданских высотах – сойдет за первый опыт. – А потом – руки спросят разрешения прикоснуться, получат его, возьмут за плечи… А полосы на нашивках жесткие, вот так – под ладонями – чувствуется. Спросит четко – спросит внимательно. – Так как – хочешь еще летать?
Он задумается. На миг. Привычно нахмурится:
- Все равно – очень хочу! - хочется договорить: пообещать – я больше не испугаюсь. Но не получается. Неправильно. Ведь обещают один раз.
- Тогда вдохни, выдохни – и сейчас мы с тобой всю эту раскорячку подробно отзеркалим и разберем. А потом сделай еще раз – и правильно. Иначе вместе с тобой за управление сядет страх. А с этим парнем – проще с земли не подниматься, и на земле – не очень-то…
Этот «еще раз» повторился раза три. И земля оказывалась все также быстро и близко – но как-то уже было привычнее. Не пугаться – оценивать: обзорные, показатели выхода, высота… И негромкое, рядом: «Вот – почти по линеечке!» Небо к тому времени уже густеет, наливается синевой, по закатному краю – словно и в те высоты, над гражданскими, намело сугробов, и одинаково ложится на них прощальное солнечное золото. И Иллрейн оценивает, что «снежную посадку в сумерки – тебе еще рановато будет, давай возвращаться».
А еще – его радостно услышать, ее негромкое:
- Будешь гостем? – когда «птичка» замирает на стабилизаторах родного ангара. – Отметим – твое начало новой жизни? Есть чай. И даже еда. – Дожидается, пока руки говорят огромное согласие и командует. – Тогда иди наверх, там тепло – а я за «степной заваркой».
Наверху, в личных помещениях дома Иллрейн, Рийнар бывал уже, и то – в предусмотренные гостевые сейчас если впускать гостей, то только незваных: почти на три четверти прозрачный «аквариум» холод пропускает, кажется, по всему объему, и предположительное обогревание уголка гостеприимства не спасает. Бывал – и, особенно после истории про спальник, временами думал: наверно, все то, что здесь есть, тоже можно положить в специально назначенные ячейки – не в форме, так еще где-нибудь. Футляр с набором инструментов, он же стол; жаровенку-термос, два ковшика в комплекте с ней, такой же спальник, раскатанный на предусмотренном проектом возвышении… Остальное – как у всех, стандартное: над тем возвышением – ячейки для одежды и другого имущества, заняты – отодвинуты от стены – три; напротив – стандартный экран передающего, как правило молчащий. Иллрейн ему едва ли не на первый удивленный взгляд объяснила: на связь и все экстренно необходимое – сам активируется; а на отпуске она предпочитает тишину (и про себя еще, что обзоры состояния великой и нерушимой даже в армейских новостных чуть более толковы и подробны; а нравственной подготовки – спасибо, на обязательных занятиях хватает). Еще, в углу, темный, пошарпанный – сейчас, зимой, настоящий жизненный центр комнаты и мира – шуршащий «бублик», от которого тоже пахнет полетом, – «печка», дополнительная, рукотворная – от нее в комнате есть самое главное – тепло. Того же происхождения – серебряные полоски по стенам, можно подумать, нелепо наляпанный орнамент, но Рийнар тогда уже знает – изоляция. Чтоб не продувало. Неиспользованный сверток этой серебряной «сеточки» еще лежит у входа – на всякий случай, например, если до «белого металла» мороз дойдет – вход прикрывать…
И, в общем, все – и от того очень просторно даже в стандартной… емкости, и очень мало того, что делает просто дом – чьим-то домом.
…Эта мысль к Рийнару придет через несколько лет: ведь если Иллрейн однажды соберется и уйдет – здесь от нее совсем следа не останется… не с кем ее вспомнить. Разве только спускаться вниз, в коридор у готовочной, где все совсем по-другому, где пахнет – дебрями, степью, шуршащим травяным царством – таким же ее, как она сама… Где и стоит тогда, когда мысль придет в голову, и где эта нелепая мысль – чувство, остатки неоправданного и дурацкого страшного – дерет горло, ощутимей дремучих запахов, по слезы на глазах – напрасные и неправильные, Иллрейн же здесь, он первый раз перешагнул порог ее дома – как она вернулась из восстановительного. Сразу – потому что так ее встречали, долго караулил на «смотровой башне» своего углового двора, в чем и сознался. Даже заговорит на близком: «Я очень ждал, что ты вернешься».
Аллье Иллрейн говорит правду и «Разве я могла не вернуться?» - в ответ ему ни разу не последует. Ни тогда, ни до того, из восстановительного. Она тогда уже знает. Вот в тот вечер и было.
Поднимется из готовочной она скоро, сгрузит на футляр, он же стол, с двух рук одну вот очень ее штуку – каменная, ковшик-не-ковшик, термос-не-термос, странное – в этом хорошо травы заваривать; остальное – стандартное – те самые ковшики и крышку-сковородку «посудной емкости». Обычную – это пахнет от нее совсем не стандартно, тепло и вкусно пахнет, внутри даже заурчит – звучно, нехорошо это. Но Иллрейн улыбается:
- Так как у меня сегодня не паек, а есть я хочу очень – предлагаю тебе присоединяться. Мы поработали, надо б…
Принюхивается он тоже – слышней, чем следовало, отогрелся вот – нос мокрый!
- А что это?
- Змеючница, - подначивает Иль. – Пробуй, есть можно. Правда – у меня только эта крышка – и та одна – но, надеюсь, воевать не будем?
Пробует. Непривычно, чуть жестко – с пряным, слегка кисловатым и ощутимо согревающим привкусом, взрослая еда – но точно мясо, настоящее – это не можно есть, это напоминает, что есть очень хочется – и по правде, не так просто вспомнить, что «эта крышка» на двоих. Вроде бы и ел по принятой привычке - вставать из-за стола так, чтоб еще свободное место оставалось - пошевелиться... но почему-то "крышка" к тому моменту - и даже чуть раньше - оказалась пустой... Ну, чтоб еще хватило на дольку "ресурсного" пайка - если не единственное, то лучше всех знакомое сладкое детям жилых городков Башни... две дольки: Иллрейн обнюхает свою, выстроит рожу - неимоверно смешную рожу - потом якобы нахмурится:
- Тебе это пока не напоминает о дурных учениях, так что ешь! Новую жизнь можно и подсластить...
Сладкое оно весьма условно, но привычно, а степная заварка сегодня мягче, без горечи, согревающая... А потом допивают, и Иль поднимается собрать все снова, на две руки, и Рийнар подрывается помочь, но останавливает: сиди пока, там холод-д-д... Снизу и тепло законноразрешенное, и изоляции поменьше. Еще степной заварки хочешь?
И вот когда она вернется… Иллрейн не успела ему это правило рассказать. Что и тепло, и еда – как правило, оказываются поддержкой, но иногда предателями: смазывают, ослабляют захваты – и то, что должно сдержать, что говорить совсем не хочешь, выскальзывает само по себе. Все просто – второй ковшик степной заварки допит, вроде бы все рассказано и проверено, а на улице – ночь идет на глубину, и надо бы уже и идти, но вместо того – вопросом:
- Аллье Иллрейн, а можно – я еще у вас посижу? У вас тепло…
Надо было оставить – на вопросе. А так – почти сказанное ладонью согласие на миг замирает, и дальше в потолок вышвыривается не слишком знакомый жест – удивление. Понятно незнакомый, потому как с руганью:
- Ты хочешь сказать, у вас холоднее?
А куда тут – не удивишься. …Это запомнено – из самой первой жизни, еще с Тольмарка. «Я не помню их лиц, но из того, что говорилось – что-то живет во мне до последних интонаций». И оно – именно из этого списка. В голове оно звучит так: «Еда согревает. Поэтому в месте, где все жрут, всегда должно быть тепло… Чтоб в этих проглотов поменьше лезло». И да, к вечеру дом совсем согрелся. «Печка» - она тепло дает – не пожалуешься, порой и жарко. Но в дома с повышенными нормами тепла – с маленькими – заходить случалось, к тому же эс’ри Лессе айе Халльре – и там по всем нормам сильно теплее. И каких, спрашивается, безымянных – вроде, парень не в том возрасте, чтобы нормы понижать… И когда он соглашается, когда он говорит «много холоднее» - и руки весьма так объемно описывают это много, следует еще высказывание – тоже руками – которое Рийнару явно понимать рано.
А дальше Иль некстати думает вслух:
- Ночь уже идет на глубину… - а Рийнар, не иначе, относит к себе, и ненужных слов – и недостойных, ладно, со взлетами интонации, - с царапучей где-то внутри слезой в голосе – внезапно получается много:
- Да ждут меня!.. Опять кричать будет. Или плакать. И Котька плакать. Но Котька совсем маленькая… - и замолчать, заставить себя замолчать, а то точно, как до всех имен тютя – разревется… И Иллрейн – вон – смотрит…
Действительно, смотрит… Это непросто – понимать, что только вот сейчас сумела сложить три и двенадцать.
…Твои границы – твоя ценность. И очень непростое искусство – хранить эту ценность в условиях отведенного личного пространства. И в жилом городке базы Башни тренируется оно не намного хуже, чем там, где личного пространства – два шага до соседней койки. Звукоизоляция отдельного жилого блока еще ненадежней, чем теплоизоляция, и это очень непросто – выполнять правило не входить в чужую жизнь дальше, чем тебя в нее впустили, если события этой самой жизни слышны дословно. Оказывается, рано или поздно привыкаешь – не слушать; и даже лицом к лицу – не ломиться дальше, чем разрешено.
А потом еще оказывается, что временами получается из этого далеко не лучшее. Потому что по-дурацки это – только вот сейчас понять и сопоставить, так кого напоминает этот парнишка – и, уже было набрав воздуха для: «Маленькая – так каких безымянных?» - выдать совсем другое:
- Ты - эс рен Нирлен?
И парень соглашается снова… Так уже исходные данные понятнее. А что от того понятного говорить хочется исключительно на родном нижнем изыскательском – это пока отставить. Неконструктивно. А правильные действия – это потянуться, перевести переключатель на теплопушке и спросить вслед:
- Ты далеко живешь?
- Нет. Девятнадцать – десять, на углу квадрата.
«Соседний двор. Это хорошо. Теперь надо ему ответить».
- Извини – посидеть у меня не получится. Ты мне поможешь? – ответ – ладонью, сначала согласие, потом попытается перерасти в непереводимое удивление – на продолжении. – Печку до вас нужно донести. – А удивление его и все остальное надо движением руки положить обратно и запереть дверь. А что дальше – встать почти в парадной, так это само собой получается. – Рийнар, я считаю, что маленькие мерзнуть не должны. – «А что я считаю по поводу нашей службы обеспечения, слышать тебе явно рано…»
Рийнар к тому времени уже знал, что Иллрейн айе Тольмарка очень не любит злоупотреблять словом «должен». И поэтому – ей бесполезно возражать, когда она все-таки его говорит…
по-прежнему мое большое спасибо тем, кто выдает обратную связь
PS: это я только поднял по просьбе)
Правки и поправки вроде повносил, теперь продолжаю.
итак далее за имперзцев
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
о первых полетах и мягких посадках, добрососедских отношениях в местном стиле и о том, что иногда горячий чай - это вредно
раскорячка завелась и поехала…Случилось в ту же зиму. Позже. Холодные времена переламывались, тихим шагом, но подходило то время, когда солнце прогреет – сначала форму, потом и землю. И, негодуя на это, снег и ветер, при поддержке температуры, отходили с такими интенсивными и внезапными атаками, что командование Крыльев Башни – не иначе на случай не вышло бы чего непредвиденного: происшествие начала зимы еще свежо было в памяти – старались лишний раз не давать Крыльям экстремальных испытаний. Так что это дежурство Иллрейн со своим звеном сидела на первой базе Башни, отстреливали теорию и так далее… В «так далее» - для кого и первым номером – входила возможность добраться до жилого городка не только на выпуске с дежурства, но и на законно положенные «дни передышки». Если выпустят.
На седьмой – выпустили. Словно знали, что в тот выходной день небу поднадоедят ветра, и оно решит расчиститься, обеспечить гражданским высотам рекомендованные полетные условия. В том числе, возможность тренироваться одному маленькому между именами, кого никак не выпустишь в небо – на гражданские высоты в такую погоду… Но что мальчишка во время между именами разделяет общую нелюбовь летных к отстреливанию теории – догадаться было нетрудно. Хоть и исполнял на самые отличные… Что тогда и было проверено.
В утро того законно положенного выходного – золотое и холодное, с ясным небом – Иллрейн встречала как всегда ровно появившегося Рийнара улыбкой:
- Не иначе, небо нас ждет. Посадку на намеченные мы прогнали один раз, при полном моем содействии… Справишься сегодня – на примерном самостоятельном? – выжидает согласие и говорит серьезно. – Только учти, степень приблизительности может выйти на максимальные: я после дежурства на спокойном ходу летного засыпаю – как у мамки в первой колыбельке.
Сказал: справлюсь. А небо внезапно оказалось слишком ненадежным. Сколько было? – время ничейное, между жизнями. Когда небо устало держать слишком тяжелую «птичку» - и земля неслась навстречу… Память потом рисует – на обзорах – метелки рыжей травы, земля слишком быстро – и слишком близко. А небо оказывается пустым – и никак не вспомнить, как – за что – эту птичку в нем удержать… вспомнить, что сейчас необходимо и как это – перейти на посадочные – почти невозможно. И отдельно, лишней стороной обзора – просьбой о помощи, которой недолжно быть – взгляд на наставника (про себя Рийнар звал Иллрейн так с первого вылета – как иначе-то). От которого страху только лучше – не поймешь, вроде бы и смотрит, но не иначе – спит, всяко – не замечает – ни страха, ни невозможности вспомнить, как там дальше, ничего подобного…
Он скоро, к осени этого года, поймет, что долго быть этого не могло – ну выдох, два, не больше… А осталось очень долгим – во времени отдельном.
Вспомнили руки. Словно его было двое. Все, что умело думать осталось в бесконечном другом времени, где небо отпустило и земля летела под углом и близко. Но что-то еще, которому на мысли места не оставалось, памятью затверженных движений – смогло вспомнить несчетное количество раз прогнанный там, немыслимо далеко, в ангаре у дома Иллрейн тренировочный переход на посадочные. Рукам оставалось только действовать. Как привыкли. Мыслью не было – четко соотнести – обзорные, показатели выхода, высота, расчет позволяет – на посадочные…
…И вихрь снежной пыли, и наконец-то замершая под плоскостью степь – с его, пилотского борта, почти прикасаясь, тонкие красные веточки – близко. Кое-как, непонятно как, криво – но земля удержала. А он снова был один, и одному было по горло – стыдно и страшно.
- Сели, - голос Иллрейн оказывается неожиданным. Голос Иллрейн оказывается далеко – через весь тот страшный сон неминуемого падения. - Наискосок, правда. Ну, раскорячка вздохнула и взлетела... На гражданских годится, для первого раза - тем более неплохо.
А ответить невозможно, слова далеко, как не в этой жизни, а еще – только сейчас Рийнар поймет, что его трясет, а трудно сказать, когда дрожишь мелкой дрожью.
Пауза на ответ будет маленькой. Дальше ту прозрачную стену - страшного, стыдного, другого - протаранит командным:
- Вставай. Выбирайся, - выпрыгнет первой. Да, и зрительно заметно, что сели слегка наискосок. Дальше - ладонью: иди за мной, но - быстрый взгляд с ног до головы - и вслух:
- Подожди. Мокрый ведь, как из кипятка? – первое прикосновение зимнего ветра, резкое, холодное, вплоть до кожи - а рубашка точно мокрая насквозь - почувствовать трудно. И согласиться тоже. Но Иль не очень-то спрашивает: она на начале фразы - верхние фиксаторы, боковые, по застежкам - выныривает из куртки полной полевой, по нормативу: на выдохе, пока говорит - уже накинет на Рийнара, застегнет верхние замки. Форма тяжелая. Большая. Ветер сквозь нее совсем не проходит. Это можно почувствовать. И спускаться вслед жесту: "раскорячка" угнездилась на небольшой возвышенности - снежный рельеф ветров, красные, высокие ветви над ним, ниже - ощутимо ниже, целые заросли: красное, серое, странное - завитками над снегом.
- Летом здесь должна быть вода, - вроде бы мимо говорит Иллрейн. - А сейчас меньше ветра. - Она стоит рядом, со спины и чуть сбоку. Прикрытием. - А теперь стой. Дыши. Медленно и глубоко. Чем пахнет?
- С-снегом, - умудряется разлепить губы Рийнар.
- А еще?
- Ветром... мокрым.
- Еще?.. Ты дыши.
- Куртка... теплым и синтетиком. Полетом... А еще чем-то таким... не знаю. Колючим. Это ветки.
Иль дотянется до причудливых серых завитков на ветвях, сорвет, разотрет пальцами, подкинет на ладони, жест: оно? Рийнар заметно кивнет, принюхается на глоток - хвойное, свежее, правда колючее. И называть - ни сейчас, ни после не станет - вот он, целый, стоит, ему тепло, и снег и ветки пахнут... А Иллрейн пока называет серый завиток:
- Лаийя, - обводит взглядом заросли. - Там, где они растут, обязательно близко вода. А семена, - протянет ладонь: смотри, какие, - теоретически можно есть, но не вкусно. - И таким же ровным голосом. - Сильно было страшно?
Спрашивает она во времени отдельном, помогая выпрямиться, помогая вспомнить - ты сам считаешь, что останется с тобой: твое "страшно" не обязательно весь ты, твое "стыдно" тоже. Ты - это еще и восторг перед небом, и желание научится летать, и умение работать. Это было не раз уже ему сказано и собралось здесь, на земле, у колюче пахнущих ветвей и ветра, чтоб был сам - и чтоб было проще ответить честно:
- Да, я очень испугался. Того, что сейчас упадем.
- До "сейчас" нам кошмарное количество времени оставалось, - сразу же уточнит Иллрейн, - с малый круг и еще двенадцатые. Дальше пришлось бы перехватывать... успела бы. Я слежу. Ну, - с усмешкой, - на этом и падать можно. Но я была уверена, ты справишься.
- Я... Не успел подумать, справлюсь я или нет. Как будто в голове ничего не было - только "страшно".
- Понимаю. Сейчас - как второй раз родился?
- Да... где-то. - Слетает - от головы независимо. - Аллье Иллрейн, а Вам когда-нибудь бывало… так страшно?
Мгновение Иллрейн смотрит с удивлением - явным, открытым, примеряет сказанное обращение, чуть - ладонью взвешивает, но, видимо, принимает... И улыбается:
- Я уже не сосчитаю, сколько их было - моих новых жизней. Помнить устану. А как же – было. До седых волос – страшно… А еще я тебе скажу, на летном курсе – такой вариант тренировочной программы есть, зараза – когда тебя вышвыривает, вот за малый круг, и хорошо если за него – в полностью смоделированную редкостно хреновую ситуацию – и успей подумать, как из нее не рухнуть. На гражданских высотах – сойдет за первый опыт. – А потом – руки спросят разрешения прикоснуться, получат его, возьмут за плечи… А полосы на нашивках жесткие, вот так – под ладонями – чувствуется. Спросит четко – спросит внимательно. – Так как – хочешь еще летать?
Он задумается. На миг. Привычно нахмурится:
- Все равно – очень хочу! - хочется договорить: пообещать – я больше не испугаюсь. Но не получается. Неправильно. Ведь обещают один раз.
- Тогда вдохни, выдохни – и сейчас мы с тобой всю эту раскорячку подробно отзеркалим и разберем. А потом сделай еще раз – и правильно. Иначе вместе с тобой за управление сядет страх. А с этим парнем – проще с земли не подниматься, и на земле – не очень-то…
Этот «еще раз» повторился раза три. И земля оказывалась все также быстро и близко – но как-то уже было привычнее. Не пугаться – оценивать: обзорные, показатели выхода, высота… И негромкое, рядом: «Вот – почти по линеечке!» Небо к тому времени уже густеет, наливается синевой, по закатному краю – словно и в те высоты, над гражданскими, намело сугробов, и одинаково ложится на них прощальное солнечное золото. И Иллрейн оценивает, что «снежную посадку в сумерки – тебе еще рановато будет, давай возвращаться».
А еще – его радостно услышать, ее негромкое:
- Будешь гостем? – когда «птичка» замирает на стабилизаторах родного ангара. – Отметим – твое начало новой жизни? Есть чай. И даже еда. – Дожидается, пока руки говорят огромное согласие и командует. – Тогда иди наверх, там тепло – а я за «степной заваркой».
Наверху, в личных помещениях дома Иллрейн, Рийнар бывал уже, и то – в предусмотренные гостевые сейчас если впускать гостей, то только незваных: почти на три четверти прозрачный «аквариум» холод пропускает, кажется, по всему объему, и предположительное обогревание уголка гостеприимства не спасает. Бывал – и, особенно после истории про спальник, временами думал: наверно, все то, что здесь есть, тоже можно положить в специально назначенные ячейки – не в форме, так еще где-нибудь. Футляр с набором инструментов, он же стол; жаровенку-термос, два ковшика в комплекте с ней, такой же спальник, раскатанный на предусмотренном проектом возвышении… Остальное – как у всех, стандартное: над тем возвышением – ячейки для одежды и другого имущества, заняты – отодвинуты от стены – три; напротив – стандартный экран передающего, как правило молчащий. Иллрейн ему едва ли не на первый удивленный взгляд объяснила: на связь и все экстренно необходимое – сам активируется; а на отпуске она предпочитает тишину (и про себя еще, что обзоры состояния великой и нерушимой даже в армейских новостных чуть более толковы и подробны; а нравственной подготовки – спасибо, на обязательных занятиях хватает). Еще, в углу, темный, пошарпанный – сейчас, зимой, настоящий жизненный центр комнаты и мира – шуршащий «бублик», от которого тоже пахнет полетом, – «печка», дополнительная, рукотворная – от нее в комнате есть самое главное – тепло. Того же происхождения – серебряные полоски по стенам, можно подумать, нелепо наляпанный орнамент, но Рийнар тогда уже знает – изоляция. Чтоб не продувало. Неиспользованный сверток этой серебряной «сеточки» еще лежит у входа – на всякий случай, например, если до «белого металла» мороз дойдет – вход прикрывать…
И, в общем, все – и от того очень просторно даже в стандартной… емкости, и очень мало того, что делает просто дом – чьим-то домом.
…Эта мысль к Рийнару придет через несколько лет: ведь если Иллрейн однажды соберется и уйдет – здесь от нее совсем следа не останется… не с кем ее вспомнить. Разве только спускаться вниз, в коридор у готовочной, где все совсем по-другому, где пахнет – дебрями, степью, шуршащим травяным царством – таким же ее, как она сама… Где и стоит тогда, когда мысль придет в голову, и где эта нелепая мысль – чувство, остатки неоправданного и дурацкого страшного – дерет горло, ощутимей дремучих запахов, по слезы на глазах – напрасные и неправильные, Иллрейн же здесь, он первый раз перешагнул порог ее дома – как она вернулась из восстановительного. Сразу – потому что так ее встречали, долго караулил на «смотровой башне» своего углового двора, в чем и сознался. Даже заговорит на близком: «Я очень ждал, что ты вернешься».
Аллье Иллрейн говорит правду и «Разве я могла не вернуться?» - в ответ ему ни разу не последует. Ни тогда, ни до того, из восстановительного. Она тогда уже знает. Вот в тот вечер и было.
Поднимется из готовочной она скоро, сгрузит на футляр, он же стол, с двух рук одну вот очень ее штуку – каменная, ковшик-не-ковшик, термос-не-термос, странное – в этом хорошо травы заваривать; остальное – стандартное – те самые ковшики и крышку-сковородку «посудной емкости». Обычную – это пахнет от нее совсем не стандартно, тепло и вкусно пахнет, внутри даже заурчит – звучно, нехорошо это. Но Иллрейн улыбается:
- Так как у меня сегодня не паек, а есть я хочу очень – предлагаю тебе присоединяться. Мы поработали, надо б…
Принюхивается он тоже – слышней, чем следовало, отогрелся вот – нос мокрый!
- А что это?
- Змеючница, - подначивает Иль. – Пробуй, есть можно. Правда – у меня только эта крышка – и та одна – но, надеюсь, воевать не будем?
Пробует. Непривычно, чуть жестко – с пряным, слегка кисловатым и ощутимо согревающим привкусом, взрослая еда – но точно мясо, настоящее – это не можно есть, это напоминает, что есть очень хочется – и по правде, не так просто вспомнить, что «эта крышка» на двоих. Вроде бы и ел по принятой привычке - вставать из-за стола так, чтоб еще свободное место оставалось - пошевелиться... но почему-то "крышка" к тому моменту - и даже чуть раньше - оказалась пустой... Ну, чтоб еще хватило на дольку "ресурсного" пайка - если не единственное, то лучше всех знакомое сладкое детям жилых городков Башни... две дольки: Иллрейн обнюхает свою, выстроит рожу - неимоверно смешную рожу - потом якобы нахмурится:
- Тебе это пока не напоминает о дурных учениях, так что ешь! Новую жизнь можно и подсластить...
Сладкое оно весьма условно, но привычно, а степная заварка сегодня мягче, без горечи, согревающая... А потом допивают, и Иль поднимается собрать все снова, на две руки, и Рийнар подрывается помочь, но останавливает: сиди пока, там холод-д-д... Снизу и тепло законноразрешенное, и изоляции поменьше. Еще степной заварки хочешь?
И вот когда она вернется… Иллрейн не успела ему это правило рассказать. Что и тепло, и еда – как правило, оказываются поддержкой, но иногда предателями: смазывают, ослабляют захваты – и то, что должно сдержать, что говорить совсем не хочешь, выскальзывает само по себе. Все просто – второй ковшик степной заварки допит, вроде бы все рассказано и проверено, а на улице – ночь идет на глубину, и надо бы уже и идти, но вместо того – вопросом:
- Аллье Иллрейн, а можно – я еще у вас посижу? У вас тепло…
Надо было оставить – на вопросе. А так – почти сказанное ладонью согласие на миг замирает, и дальше в потолок вышвыривается не слишком знакомый жест – удивление. Понятно незнакомый, потому как с руганью:
- Ты хочешь сказать, у вас холоднее?
А куда тут – не удивишься. …Это запомнено – из самой первой жизни, еще с Тольмарка. «Я не помню их лиц, но из того, что говорилось – что-то живет во мне до последних интонаций». И оно – именно из этого списка. В голове оно звучит так: «Еда согревает. Поэтому в месте, где все жрут, всегда должно быть тепло… Чтоб в этих проглотов поменьше лезло». И да, к вечеру дом совсем согрелся. «Печка» - она тепло дает – не пожалуешься, порой и жарко. Но в дома с повышенными нормами тепла – с маленькими – заходить случалось, к тому же эс’ри Лессе айе Халльре – и там по всем нормам сильно теплее. И каких, спрашивается, безымянных – вроде, парень не в том возрасте, чтобы нормы понижать… И когда он соглашается, когда он говорит «много холоднее» - и руки весьма так объемно описывают это много, следует еще высказывание – тоже руками – которое Рийнару явно понимать рано.
А дальше Иль некстати думает вслух:
- Ночь уже идет на глубину… - а Рийнар, не иначе, относит к себе, и ненужных слов – и недостойных, ладно, со взлетами интонации, - с царапучей где-то внутри слезой в голосе – внезапно получается много:
- Да ждут меня!.. Опять кричать будет. Или плакать. И Котька плакать. Но Котька совсем маленькая… - и замолчать, заставить себя замолчать, а то точно, как до всех имен тютя – разревется… И Иллрейн – вон – смотрит…
Действительно, смотрит… Это непросто – понимать, что только вот сейчас сумела сложить три и двенадцать.
…Твои границы – твоя ценность. И очень непростое искусство – хранить эту ценность в условиях отведенного личного пространства. И в жилом городке базы Башни тренируется оно не намного хуже, чем там, где личного пространства – два шага до соседней койки. Звукоизоляция отдельного жилого блока еще ненадежней, чем теплоизоляция, и это очень непросто – выполнять правило не входить в чужую жизнь дальше, чем тебя в нее впустили, если события этой самой жизни слышны дословно. Оказывается, рано или поздно привыкаешь – не слушать; и даже лицом к лицу – не ломиться дальше, чем разрешено.
А потом еще оказывается, что временами получается из этого далеко не лучшее. Потому что по-дурацки это – только вот сейчас понять и сопоставить, так кого напоминает этот парнишка – и, уже было набрав воздуха для: «Маленькая – так каких безымянных?» - выдать совсем другое:
- Ты - эс рен Нирлен?
И парень соглашается снова… Так уже исходные данные понятнее. А что от того понятного говорить хочется исключительно на родном нижнем изыскательском – это пока отставить. Неконструктивно. А правильные действия – это потянуться, перевести переключатель на теплопушке и спросить вслед:
- Ты далеко живешь?
- Нет. Девятнадцать – десять, на углу квадрата.
«Соседний двор. Это хорошо. Теперь надо ему ответить».
- Извини – посидеть у меня не получится. Ты мне поможешь? – ответ – ладонью, сначала согласие, потом попытается перерасти в непереводимое удивление – на продолжении. – Печку до вас нужно донести. – А удивление его и все остальное надо движением руки положить обратно и запереть дверь. А что дальше – встать почти в парадной, так это само собой получается. – Рийнар, я считаю, что маленькие мерзнуть не должны. – «А что я считаю по поводу нашей службы обеспечения, слышать тебе явно рано…»
Рийнар к тому времени уже знал, что Иллрейн айе Тольмарка очень не любит злоупотреблять словом «должен». И поэтому – ей бесполезно возражать, когда она все-таки его говорит…
по-прежнему мое большое спасибо тем, кто выдает обратную связь
PS: это я только поднял по просьбе)
@темы: сказочки, рыбы небесные
-
-
25.01.2010 в 16:46Хорошоооо
-
-
25.01.2010 в 17:03смотрю за окно. очень радуюсь что все мы здесь, а Саурон не здесь порядки у нас несколько отличаются)
-
-
25.01.2010 в 17:05Да уж, когда холоддддно - это ужасно.
-
-
25.01.2010 в 17:07я просто выходные провел в месте, где котельная забастовала, а на улице за -20...
мдяяя...
-
-
25.01.2010 в 17:14Оййййййй...
-
-
25.01.2010 в 17:15-
-
25.01.2010 в 17:17-
-
25.01.2010 в 17:19-
-
25.01.2010 в 17:45-
-
25.01.2010 в 17:47-
-
25.01.2010 в 21:05-
-
25.01.2010 в 21:15оййй...