историчка прекрасных моих друзей, осьмнадцатый век, путешествие Екатерины в Крым, поместье Осокорье, всяка нечисть ходит тучей и т.д.
Особо художественного текста тут не вышло, но отчёт есть.
Те, с кем это получилось - вы прекрасны и изумительны, и как бы то ни было - спасибо, что это было.
Те, кто подхватил кухню - извините меня ещё раз, вы отличные
-а я очень, очень неправ( и мне очень стыдно.-и перед тем, в кого я ночью после пытался рыдать про "Тюрьму и Волю" тоже я тоже очень неправ. но про это как-нибудь потом.
Казаку Розваге так, что он живым в пекле оказался – и в самом деле по словам его тётушки Натальи Фоминишны Осокорской прилетело. Кляла она его на все лады – вот с тех пор, как примчался он в Осокорье, весть принёс, что сама царица со всем поездом в то поместье направляется, и трёх дней не пройдёт, как будет. Еще пыль за ним, как он в обратный путь унёсся, осесть не успела, так и клять начала. И всё не переставала – пока покои убирали, пока какой-никакой порядок наводили, да кладовые опустошали – прорва же народу будет. Разве пока соседей звала, унималась. Позвала же всех, до кого дотянуться успела – и руки лишними не будут, и на те – в наши края и ни к кому иному, а к ней, сама царица пожаловала – это ж раз в жизни и увидишь, вот пусть и увидят. А и то прорывалось – и чтоб его поперек приподняло, шлепнуло и потом не отпускало, а там и чтоб ему к чертям провалиться, да чтоб его черти так и этак выдрали за подарочек-то такой.
А чертям что, долго ли услышать. Тем более при Наталье-то Фоминишне, ведьме урождённой, крепкой, глядишь – не один чорт рядом вился, а один – то вся округа знает – точно частенько в гости захаживал, тот, что людям землемером представлялся, Карлом Иванычем назывался. А только кафтан-то его малиновый приподними – так есть увидишь, хвост… А одно, мало было тех, кто приподнять мог да увидеть, оттого что не просто так он был чорт, поговаривают, а в ведомстве этом чертячьем за эти земли новые отвечать поставленный, чтоб людей здешних с пути сбивать и грешить…
Вот так видать и провалился казак.
Зла была Наталья Фоминишна не от того, что просто была зла, а вот по какому случаю. По всему выходило, что царский поезд в Осокорье прибудет вот ровно к той ночи, которую здесь называют Живиной, а в немецких землях – Вальпургиевой… И на ночь ту у Натальи Фоминишны, как у всякой ведьмы, много хлопот намечалось. Иные приятные – повеселиться, с местной разной нечистью словом перемолвиться, из заветного Панского озера нужной воды зачерпнуть, тайных трав посмотреть – мало ли дел у ведьмы? А еще за девками присмотреть надо бы, у неё в ту пору дочка Ганна, ведьмина дочка, чортова деточка, в силу войти должна была, срок ей приходил впервой в небо слетать, в силу вступить, как то обычно делается. Да ещё одной своей девке тот же черёд приходил – Яринка дочка кузнеца была, остроглаза девка, голосиста, в голове тоже разумение было, от того Наталья Фоминишна девку привечала, словам и делам колдовским поучивала и к просьбам её добра была. Так и эта девка в сок вошла, самое время ей толковой ведьмой становиться. Но эти хлопоты кому как, а Наталье Фоминишне приятны были.
Вот другое было, что куда как беспокойство причиняло. Умер у неё в начале весны сосед, Иван Панасович Чертомлыцкий. Тоже колдуном был, из крепких да опасных, на что хозяйка Осокорская и чертей не боялась, а этого – живого-то – побаивалась. Да вот срок ему пришёл и помер. А ведь ясное дело, колдуну просто так не помереть; кому-то он силу свою да книгу передать должен.
Дети-то не в него, в мать их Соломонию пошли, таким отдашь, что выбросишь. Был у него ещё ученик некогда, что был да сбежал, Арефий Виленский. Может и от того его Наталья Фоминишна позвала, узнав, что в здешние места вернулся – не ухватил ли той силы? Пригласила – посмеялась: как есть неживой ходит, и всю силушку, что у него была, в то и вкладывает, чтобы по земле как живой ходить, да ещё самому в то, что мёртвый, не верить. Свою силушку, малую, незаёмную – у Чертомлыцкого на десятерых бы таких хватило. Так и пусть себе ходит; у неё-то ничего не спрашивал.
Наталья Фоминишна думала день ото дня больше, что никому своей книги и своей силы-то Чертомлыцкий не отдал, в пекло не захотел, хочет ещё по земле походить, сильным упырём стать. А для того что ему нужно – родная кровь да заёмная сила... И чуяла она, набухает что-то под землёй, нарывает, вот только где и как – не найти ей. Не была она сильнее Чертомлыцкого, да и дел всяких упырячих чуралась – холодные они, вонючие. Но были в той земле упыри, и споры за Панское озеро, что ведьмам силу даёт, уже судили, как бы и не отец её ввязывался... Хорошо понимала хозяйка Осокорья – Живина-то ночь, когда что живой, что неживой рядом ходят – самое время и тому колдуну вставать и за дело приниматься. Так и со всех сторон подмогой запаслась – и родную кровь его к себе поближе позвала, чтоб не пропустить, если явится; и чорта своего, Карла Иваныча, о подмоге просила, забалтывала - какой прок пеклу-то с упырей, говорила? Сила нечистая для чего на свете есть – людей в грех вводить, а упырь он что? Он землю портит, жрать хочет, а ведь одного сожрёт, трое покаются. И старого знакомца своего Данилу Силыча тоже за тем призвала, тому просто сказала, что боится – упырь встанет, бедокурить будет, одной ей не справиться. А у того как раз их казачьи дела к царице были, так и что б не подсобить, раз хоть кому-то из своих людей к месту царица оказалась?
А с царицей что ж, гости званы, надо принимать. Встретила гостей Наталья Фоминишна честь по чести, горилки им лучшей сама поднесла, угощаться позвала. В платье притом зашнуровалась лучшее их немецкое, ух, тесное, ни вздохнуть, ни пёрднуть, а что делать – пусть знают, тут не хуже прочих живут. И в самом деле – дамы-то у царицы в свите одна другой пестрее, а и из них были те, что кружева да наряд хвалили, а из мужчин, те, ясное дело, под кружева взгляды-то роняли, как не замечать.
Но по правде, не только потому Наталья Фоминишна на свиту во все глаза смотрела. А потому что и непроста ж царица. Под одну руку вон, молодого пуделя посадила, а у того души на самом донышке плещется, и ту чорт сторожит; по другую ишь, одноглазый сидит, обо всей стране как колдун о своей земле думу думает, и силы-то в нём как в людях бывает, а не зацепишь. А в свите поменьше - там, на тебе, и упырь притулился, врачом сказался...
А так вино пили, песни пели, хорошо гостей приняли.
Одно хорошо - устала с дороги царица, быстро в лучшие покои спать направилась. А тут и веселиться пора подоспела, самая ночь-то. Там Наталья Фоминишна на озеро пошла, а там мавки, ясное дело, веселятся, сына Чертомлыцкого Панаса окружили, не иначе, о девке какой много думает, а то и обрюхатил уже, а то с чего бы подступились. Да что – и им весело, а парень дурнем не будет, отболтается.
А тут тряхануло да плескануло, так и не углядела, откуда – и на тебе Чертомлыцкого-старшего раз и принесло, если бы хоть чорт принёс... Не просто так пришёл - на Панаса приманился, а озеро требовать во владение стал. Мавкам говорить, что мёртвые они и в его власти, и он им власть даст и мужиков горячих. А куда было деваться? – спорить с Чертомлыцким Наталья Фоминишна взялась, не одна, а с чортом своим. Порешили на том, что пусть самый главный чорт их в пекле рассудит, на том хозяйке Осокорья и легче стало. Мавки - хоть и неживые, да девки, свой толк знают, помнят, что тётечка хорошая, а может и о том, что под упырём-то любая вода загниет, со всеми её обитателями, им что – в радость будет страшней гнилой коряги быть, так что любой заблудший лесоруб за счастье станет? А в пекло потом сам Чертомлыцкий побоится спускаться, а и есть ей, Наталье Фоминишне, чем и самого главного чорта поубалтывать.
На том и праздновать вышли, всем веселиться хотелось, а что к живым людям того поместья кто-то из свиты вышел - так что с того, Данька-Шатун песен попоёт, хозяйка Осокорья подпоёт-подтанцует, пастушок её, Павло-оборотень на свирели подыграет, затанцуем, много не скажут. Сам Чертомлыцкий тоже пообещал на ту ночь не бедовать...
А вот видно то ли приустала Наталья Фоминишна спор спорить, нелегко дался, то ль развеселилась, захмелела и рукой махнула - кто там с кем куда летает, ей ли дело есть.
Только наутро вот какое дело вызнала - мелкое, да как сказать. Что коней-то царского поезда волки кого поели, кого пугнули; Павло-волчок порезвился, как ему то не запрещали – а ночь такая. А потом - один-то он скучал, а тут себе товарища нашёл, путешественник дескать, Василий Котовский, кот казанский - долго ли коту в конюшню забраться, да двери приоткрыть... А хорош кот, при себе бы оставить. За всеми делами, что дальше были, Наталья Фоминишна и отругать дурней забыла; лошадей искать велела, а не найдут, так своих пригнать. А что офицеры-дурни творили, то тоже потом черти донесли, но о том пусть между собой девки по деревне хохочут, а матушка Хариесса поскучает, а потом с хозяйкой посмеется...
А пока все эти дела делались, там уже и к службе зазвонили. Пришла к ней Наталья Фоминишна, пришлось. Думала - попа-то Петра что подводить, раз слово сдержал и встал; человек и свой, и пьянствующий, на что надо и не надо глаза закрывает, а как его гости спросят - что хозяйки не видать, а ну как что скажет? В уголку стояла, гостей пропустила, царицу со свитой. Потом и услышала, что уболтала-то Соломония, обвенчают Мотрю Чертомлыцкую да Грицко, некогда колдуна. И то добро, что одна девка, дурная да шебутная, под приглядом будет в такую-то пору.
А только доброго ничего не было, суматоха поднялась, чтоб в церковь-то из-под венца с арестом брать пришли?
Наталья Фоминишна в треть уха слушала, правда, в чём там Мотрина жениха обвинить-переобвинить пытаются, как там Панас, Мотрин братец, ясное дело, вину на себя берёт.
У неё-то еще какое дело было, кроме как досмотреть за гостями, чтоб им убытку не было, да парадный обед был готов, как надо. Яринка-то дурная, решила в ту ночь порезвиться – и ничего другого не надумала как на болото с упырём слетать. Дуры девки, вечно их на этакое тянет, а что с упырей толку, одна лихоманка прицепится. Ладно бы одна слетала, ещё сестрицу свою потащила. Сестрицу - ту Яринка отболтала, а на себя сил не хватило, с поклоном пришла, а не чужая ж девка, так и лихоманку от нее гонять пришлось, не одну, а трёх, и ещё один заговор прочитать... Чтоб ум-то из того места, что у всякой ведьмы чешется, малость в голову возвернулся. Прогнать-то лихоманок прогнала, а тут бы сказать – зазря.
Ведь едва третий пот сошёл, как пошла Яринка снова у хозяйки Осокорья спрашивать, не поможет ли поглядеть - где та девка, что искали, да где казак Розвага, которого убитым назвали, а то может и зря обвиняют. Про Наталью Фоминишну все в тех краях-то говорили, что она людей пропавших хорошо видеть умеет. Подумала тогда хозяйка Осокорья, на что ей этот шум, и пошла с Яринкой - в озеро у известного места посмотреть, толком спросить, что да как, а Яринка пусть слова нужные поучит. Так ей и вернули ответ, что девку - ту в тайном месте держат, но жива она. А тот казак Розвага в пекло провалился.
Крепко Наталья Фоминишна об этом думала. Глядишь, сильной ведьме много стараться не надо, чтоб там оказаться, где огонь горит неугасимый и черти пляшут, а вот только чтоб в одном уголку пекла всех своих гостей разом увидеть... Казака-то Розвагу, которого черти и впрямь в два кнута драли, на огненное ложе сажали, да чорта наиглавнейшего, кому тут все черти, и тот её землемер, отчёт о погубленных душах всегда сдавали... А ещё гостей нежданных, того-то напудренного, что под рукой у царицы сидел с души-то своей последним остаточком и чёрта, что за ним бдил, но то дело ясное. Пуделек царицын еще и девку с собой приволок, из свиты царицыной, с голыми плечами да кружевами, выкупиться решил. Девка, та Наталью Фоминишну удивить смогла – никогда та не думала, что дурь такую силу даёт – страхом та боялась, криком кричала, а так до конца куда попала и не поверила. Паренёк-то что – сломался, девку укусил да волком убежал. Не больно-то за ними хозяйка Осокорья в ту пору глядела, хотя приметила – Розвага адских плетей отсыпать пудельку не отказался. А живой-то человек, за такое дело взявшись, и живым-то навряд ли останется, и человеком-то вряд ли…
А только в ту пору уже в пекло нате – и Данила Силыч явился, грамоту казацкую выкупать… Видела Наталья Фоминишна, как подали царице ту грамоту, как та в ярость пришла, грамоту в клочки порвала, велела Данилу арестовать – а что он, знающий человек, так и вывернется, хоть в поле волком, хоть на кухню котом, котом-то сытнее. Думала даже клочки прочитать – что ж там за слова такие, что ни царица, ни человек ее сказать не могут, а только её в ту пору уже свитский подобрал, который не пудреный был и прочих потемнее.
Вот за ту грамоту, только настоящую, а та была – это черти подменили, Данила Силыч да с её чортом-то играть сел, пока остальные черти пели, плясали да угощались. И обещал еще Данила Силыч, что Чертомлыцкого в пекло приведёт. Тут-то правда хозяйку Осокорья самый главный чорт к себе поманил. От того что помнит, то и переврала бы, если рассказывать взялась. А только точно знает, что у её-то чорта, Карла Иваныча, казак как есть выиграл. Так и то добро – Данила Силыч слово дал в пекло Чертомлыцкого сповадить, за ту грамоту – тоже дело.
А Розвагу с чем черти выпустили, она и не запомнила. Одно точно знает и не забудет – пришел вроде бы и Розвага, нагнал царицын поезд, точно на кухне у еды посиживал, только то и говорил, что крепка у тётушки горилка, экое показалось – что в пекле побывал, да там тётушку повидал… А уж каким дымом, людям не больно-то слышным, от него тянуло – не дурна была Наталья Фоминишна болтать.
А там такая гроза прошла над Осокорьем, что кто как, а Наталья Фоминишна вспоминала, что люди говорят – что в такую пору нечисть-то гроза гоняет, а ну как молнией в дом шарахнет… А всё еще хуже вышло. Вышла пройтись, дорогу посмотреть, как там гости до церкви, да до шатра, что под торжественный обед, дойдут. А там к кладбищу завернула, потому что поняла – надо было. А на кладбище за церковью такое дело было – могилы то самые знатные подмыло, что Натальи Фоминичны мужа, Осокорского, склеп, что могилу Чертомлыцкого… Самая пора кому не надо встать, пока тучи-то сызнова сгущаются. Только успела кому надо про то дело сказать – так как в воду глядела, началось. Не с неба, с земли туча надвинулась, холодом потянуло, гнилью да плесенью, слышала-то – еще в церкви колокола звонили, чего ради вспомнить не вспомнила. Куда там вспомнить, когда сам старший Чертомлыцкий из земли-то не то, чтоб полез – а во всей силе встал, с книгой и с оружием, да и не один, ещё каких упырей с собой поднял, и все же со своим оружием упыриным, и идут быстро, и слова слушают.
Рада потом хозяйка Осокорья будет, и благодарна, как не бывают ведьмы, а быть может, они только и бывают – что как бы не все, кого они о помощи просила, рядом собрались. И Данила Силыч, и чорт её Карл Иваныч, а там и Грицко, Мотрин жених, с непростой шаблюкой был, и братец вроде Данилин. За себя тоже знать будет – что дело делала, не зря на месте оставалась, не зря злой уголёк, пекельный, в сказанное вплела – не сам Чертомлыцкий, так другой упырь запнулся, один да другой – а там их уже и нагнал, кого выстрел, хорошей пули, серебряной – знал же Данила Силыч, на кого охотиться позвали. А тогда только то и видела, как всё кончилось, что пропал пропадом Чертомлыцкий, всё по слову Данилы Шатуна и сбылось, а ещё что книга колдовская Чертомлыцкого в нужное место уйдёт, с ним заодно провалится, от того, что Карл Иваныч первый её увидел, себе и прибрал. Эти-то руки знакомые, а до чар с чего чорту жадному быть, все они у него за пазухой.
…А ещё под то и устала видать, как давно не было, а может и вовсе не бывало. А только – и помереть бабе некогда, когда гости в хате. От того о том дне, пока бегала между кухней, где обед готовился, да всеми людьми, кому о том обеде приказы раздавать надо было, что готовить, чем украсить, какие бочки выкатить – да между разными людьми, кому поговорить было надо – да и иных дел забыть нельзя было – первым делом то хозяйка Осокорья помнит, как она жалела, что нет такого волшебства, чтоб на десять себя распасться и во всех местах быть, а потом обратно собраться. И потому много что перепутать может, а позабыть того больше, но что уж успела запомнить, то успела.
…Что еще одна из свиты-то императрицы этакая дама, в шляпке соломенной о как – с кружевами – как-то на лестнице поймала, говорить стала – что у них тут одной плохо стало, покусал её кто-то, что врач ей не помог, а вот про вас говорят – помочь можете; не можете ли – как-нибудь по-своему. Думала она уже, кого увидит и не ошиблась – ровно вот ту девку, что в пекло-то тогда провалилась. Ясное дело, крепкий ей ключ-замок в пекле положили, слова сказать не могла… А всё ж какова девка оказалась, с последней крохи ума не отступила, а что от страха бледнела-зеленела, Наталью Фоминишну увидев, да корчилась, так то дело ясное. Позвала Яринку, сказала – спой ей, да чтоб унялась и поспала… Девка потом вроде до церкви добежала, от святой воды ее корчило, а она плакала, не выпускать её из церкви просила.
…Как Мотря-то недавно Чертомлыцкая по боковой лестнице Осокорья спускается, шаблюку недавнего мужа – а он свои дела разбирает, недосуг ему за дурной приглядывать – в руках держит. А о той Мотре ведьма с чортом свой разговор вели, девка беспокойная, носится, книжку отца своего ищет… А ведь и душа человеческая она, нетронутая, о погибели которых чертям отчитываться надо, да и кровь-то Чертомлыцких неужто так и пропадёт? На том решили Мотре голову дурить, там же на лестнице и сам чорт взялся, говорили ей, что не только рожоные ведьмы бывают, но и сделанные. А вот что для того сделать надо – то толком рассказать хозяйка Осокорья было дело, не успела. От того, что по всему получалось, иначе силы Мотре не добиться, как только колдовскую книгу своего отца найти, да прочитать суметь.
Наталья Фоминишна думать – то был - думала – вот как кровь на такую голову да скажется, на дурь-то недавно девичью, да колдовскую книгу ей в руки… Так таких дел небось всем пеклом не разобрать будет. Потому с тем делом и протянула. А там уже и дело до конца разобралось.
…Как Яринка, да Павло-оборотень, да Кот этот заезжий Арефия с чего-то спасать собрались – то тоже мало помнит. И кто там спрашивал, как тому Арефию помочь, если он и в церковь войти не может; а то и еще кто спрашивал. А про себя-то знала – этот если исповедается, так и помрёт сразу на той земле, на которой стоит, от того, что давно помер. А что книга его наставника его в пекло тянула, да как эти веселые и дурные молодые головы в самое пекло ради того спускались, да за душу чужого человека торговались смотрела-дивилась, вот ведь что в молодости бывает. Уедут чужие люди, так, пожалуй, Яринке и прочим молодым от души по шее надо дать – взяли себе в обычай в пекло чуть что ломиться! А что вовсе чужой турок то ль не турок душу отдал – тому вдвойне дивилась… вдруг обернулся, как это у этих людей бывает, и вон – был итальянец, был турок, а теперь вот раз – и Арефию Виленскому стал тоже какой-то Виленский, родная кровь.
Но только это может и потом было.
А вот из-за того турка-не-турка царица точно злая ходила, и на том Наталья Фоминишна чуть в беду не попала. Когда быстро шла, как там к обеду готовятся проверить, да так в царицу со свитой чуть и не врезалась. И еще язык свой удерживать не стала, сказала, что позвать всех отобедать хочет. Наконец-то. Но не успела прогневаться царица – о турке, о всяких делах заспорила, и злость видать позабыла.
Обед-то точно удался. И поварам работу свою знали, и вина не подвели, кто хотел есть – ел, кто хотел пить – пил. Всем места хватило, все себя почти добрым порядком вели. Царица ещё хозяйке Осокорья поближе к себе велела садиться; повара похвалила. Спрашивала, что тут в садах растёт, как тут огурцы солят, надо же; а дважды надо же, что пожелала, чтоб ей огурцов да саженцев прямо в Петербург доставили.
И художника царица похвалила, что стены тут расписывал. Радовалась тут про себя, как ни сказать, Наталья Фоминишна - тому, что Богдан-то в город за красками подался, а то кто знает, как услыхал бы хвалы, а ну сманила бы его царица… Наталья Фоминична, хоть и ведьма, а постареет, а слава-то нет.
А когда царица спросила, какой она-то, Наталья Фоминишна, милости желает, за такой приём хороший, то сразу и придумать не смогла, попросила позволения подумать. Царица-то к тому добром отнеслась, за ум-разум похвалила. А на язык Наталье Фоминишне просилось: "Чтоб вы, матушка-государыня, со всем этим поездом ехали, дорожкой гладкой, шёлковой, до самого синего моря, хорошо ехали, не оглядывались, а про края эти думать не думали", - разве ж такое скажешь?
А после что, обдумала, сказала.
А вот кто ей удружил, вздумав на том пиру разбойничьих песен петь... Данила Силыч небось созоровал? Одноглазый-то подскочил, как его ужалили; Наталья Фоминишна следом вскакивала, думала, гроза будет, но обошлось. Пришлось правда и за песенниками так вот последить, посмотреть... Ох и петь в этом немецком платье несподручно, не вдохнёшь.
А всё же было хозяйке Осокорья по её пожеланию - после пира-то и кони подоспели, и повозки, отбывать собирался царский поезд.
А Наталья Фоминишна что, она дела обещанные доделывала. Попросила её дама, Натальей её звали, из свиты той царицыной, с самым женским делом ей помочь, ребёнка она родить хотела. Что ж, в хорошее время подошла, когда всё в рост и цвет идёт, тут любой поясок-то лопнет. А что той бабе Наталье по словам Натальи Фоминишны озеро-то показало, что у той уже большой бегает, да и лицо смутно показали – хозяйку Осокорья не заботило, пудренный какой-то, ей-то что. Ну есть у той бабы где-то большой, ей маленького надо, с кем не бывает. Наталье Фоминишне немногим больше то мысли занимало, что Яринку не ко времени с собой брала. Слова-то нужные ей тоже время послушать, а только она, Яринка себе теперь того кота казанского под бочок подгребла, а ну как окотится в пору? Но Яринка девка толковая иногда была, успокоила.
Наталья Фоминишна что то озеро фон Хофмана показало понимать не станет и когда в пекло бегло заглянет, по своей надобности, и его там увидит. А надобность та вот какая была: как Чертомлыцкого-то в пекло отправили, так видать клады, им под зарок спрятанные, подниматься начали, в нюх молодым да дурным шибать, такому, как Павло-волчок. Ой, не поручилась бы ни на волос хозяйка Осокорья, что так-то хозяин Чертомлыцкий с пекла до кого живого дотянуться не хочет. А вот в том, что у каждого такого клада по ненашему злому чорту, а то и не по одному, приставлено, за то всей головой бы поручилась. А ведь откопают…
Думала она, думала, что ни придумывала - то всяко бед её земле, её Осокорью, не избежать. Клад-то тот ещё, мёртвое золото небось, откуда после всех-то дел от Чертомлыцкого другому прийти? Если до такого какие шаловливые лапы дотянутся, затеряется какое под шерстинкой, снова бед не оберёшься. Думала-прикидывала Наталья Фоминична, никак иначе не выходило - только чтоб по другому ведомству этот клад пустить, чтоб праведному человеку этот клад в руки дался, а тот его на церковь сдал. А кто во всём Осокорье-то праведный - вот одна Соломония Чертомлыцкая и осталась, да и право у неё есть. Как не понимать, понимала Наталья Фоминишна, ей за то перед оберчортом ответ держать, да пока есть чем, а Осокорью жить спокойней будет, а после этих дней - ничего она так не хотела. Так вот и пришла Соломонию убалтывать; а та, не сразу, но уболталась, что клад-то на церковь пожертвует, а Павло-волчку да другу его коту из своего добра выплатит, хоть ей что выгоды было? А что было, вот какая выгода – что и Осокорье и дети той Соломонии жить спокойно будут; тут расплатишься, когда девку замуж выдала, парня сговорила, а там и женить пора выйдет.
Поначалу думала Наталья Фоминична на звериный нюх положиться, Павло-волчка да друга его кота казанского к делу привлечь, и без того бегают-роют, интерес у них был, в странствие они собрались. Да только дурака валяли парни, пока спорили кто там кому друг, да кто с другом в пекло готов, а без друга тут постоит... Слушала их Наталья Фоминична, других забот у неё прорва была, а то б сказала, что таких друзей... где у них ножик засапожный гляди, не забывай. Потом и правда вроде сцепились они, Павло-волчок и Хофман тот пудренный, но то их дело, со многими бывает.
А клад-то колдовской дело редкое и хитрое, сегодня всплывёт, завтра канет, а там ещё каких неведомых упырей притянет, нельзя с тем временем тянуть, когда кажется - что лезет он из земли, выворачивается - так брать надо. Вот и решили брать. Кто уж из них и попа Петра на подмогу кликнул, то Наталья Фоминишна не помнит, но вроде советовала святой воды прихватить, глядишь поможет. Какая у них компания подобралась - тому даже Соломония посмеялась - пошли две бабы да священник клад брать.
Ну а что - время нужное было, дался клад-то. Хоть и не сразу, хоть и чорт при нём водился… Нездешний какой-то чорт, золотой; с оружием нападал. А всё же против слова заговорного, против бесспорного права, да и против святой воды не устоял, упал, повонял и рассыпался.
И клад тут в руки и дался - невелик мешочек был, а тяжёленек. Пока Наталья Фоминишна дух переводила, в церкве мешочек-то развернули, а там и золота, и иного добра и каменьев...
Соломония-то слово сдержала, за добытое, на которое право имела - честно расплатилась, Наталья Фоминишна от себя уже решить решила, что зарок сдержит, потому то заплаченное и Павло-волчку и коту тому казанскому перепало - а потому что знала хозяйка Осокорья, зарок таков, его не обманешь.
А вот чего не знала, так это того, что клад видать не просто так назад просился. То саму её бабий язык, что помело, подвёл, когда о делах своих потолковать к царице пришла, то ли где царица прослышала – а только желание изъявила на клад посмотреть, и церкву пошла, как есть, без свиты. А там как увидела браслеты золотые, работы изумительной, другое золото да каменья, так глаза-то у неё и загорелись, у царицы – пожелала она этот клад себе в диковинки выкупить. А взамен того царица не только денег на церковь пообещала, но и архитектора прислать, и рабочих, и мастеров и камня...
Тогда-то хозяйка Осокорья что думала – что вот, сам ответ нашёлся, чем и ей отвечать чорту её Карлу Ивановичу, за такое-то дело, куда клад ушёл; так и ему самому перед тем самым главным чортом - а думала: влетит, слыханное ли тоже дело, чтоб чорт несколько раз подряд в карты продул, хотя бы? Люди будут новые, новые души… В Осокорье-то да округе все уже знакомы, на зуб попробованы, а тут вон сколько будет, да ещё за делом каким - самое милое дело под шумок-то с пути праведного свести.
Это уж как царица к свите вернулась, да им клад показала, да в глаза им Наталья Фоминишна глянула, хоть и искоса - ой, поняла, что всё то, на что ругалась ещё на Розвагу, сбылось. Хотелось ей, чтоб её Осокорье жило себе спокойно, как всегда водилось, а чужие люди мимо глядели, а вышло-то вовсе наоборот.
Но что будет - то пусть будет, а пока - собрался царицын поезд и дальше покатил. Проводили царицу Екатерину огненной потехой. А Наталья Фоминишна - от себя и от всего сердца - пожеланием гладкой дорожки, шёлковой, чтоб до самого синего моря хватило; а назад не возвращало...
О том, что осталось за кадром:
У царицы Наталья Фоминишна двух вещей попросит - чтобы эту землю, Осокорье, за ней и за её дочкой Ганной оставили, сын, дескать, себе ещё выслужит. И думаю, Екатерина поймёт)) А ещё, конечно, попросит – чести всё то, что царице за этим столом понравилось, ей и в столицу и везти. Так что будут осокорские огурчики подводами ехать до самого Петербурга. А как же, чтоб чужие глаза тут смотрели, мы ой, не любим, а вот чтоб у самого двора знали, что есть такое Осокорье, и живут там не хуже прочих, едят уж точно - как без того обойтись, когда такой случай вышел.
Царица ей не только много денег оставит, но и царскую карету. И Наталья Фоминишна не устоит - целый пекельный уголёк из самых жарких растратит, чтоб в той карете по небу на очередное-то чертячье праздненство слетать, чтобы все знали. И ещё небось всё самое лучшее наденет - и серьги той царицыной дамы, и брошку того немца.
Про даму Наталью Наталья Фоминишна была уверена, что та понести дитя, того маленького, которого хотела – сможет. Время было как никогда подходящее, да и из самой хозяйки тоже хорошо со всеми этими делами хлестало – силой-то. Так что любые узлы бы порвались. А вот что та дама то переживёт – сильно сомневалась. …-И кто ж про "отдать всё" несколько раз - да ещё и ведьме, да ещё и над текущей водой говорит-;
Немца, то бишь австрияка)) Наталье Фоминишне - а пожалуй, и жалко стало. Кажется, в первый раз, когда его на гулянку занесло, как потанцевать затащила (кажется, было)). Она-то греха уныния боится и бояться и дальше думает, волчку вон говорила - всё теряй, а радость не смей. А ещё… брошечку-то тот немец ей бескорыстно подарил. А там, где Наталья Фоминишна понимает, на дар ждут ответа. Так что с её колдовским подарочком он и уехал. Живым вернуться вряд ли успеет, захочет мёртвым - не знаю.
Предчувствия Наталью Фоминишну не обманут. Церковь будет строиться, дорога к Осокорью потянется, возможно разные люди будут и земли рядом искать - ну раз сама царица с той земли огурцы ест...
Лет через -десят думаю, быть Осокорью то ли малым городом, то ли крупным селом. С мельницами и с садами, уже вырастут. Вишни, должно быть. И сирень, как без неё. А еще с большой церковью и небось перестроенной усадьбой в центре.
…Наталья Фоминишна этого, конечно, не увидит. Очень немного увидит – и она о том уже знает.
(Я так думаю, это ещё с Ганны началось - зачать от чорта случалось, дело не хитрое, а чтоб это потомство выродить и оно разумным выросло... ну, вложиться надо).
А на игре оно очень ощущалось. Что выдыхается. И это время с неё ещё сил-то выжало.
Звонкая она и горячая, и вот тут точно понимает, что это... треснула и остывает. И что у силушки дно есть - и вот ты его нащупала, а оно с трещиной...
И что с той, что с этой стороны слышно. И когда в пекле оберчорт-то её с колен ссадил, об адский диванчик и задела - а горячо ж, ой как жжётся. И вот когда уже клад добывали, отец Пётр святой водой-то хлещет, а тоже как огнём приложило, как бы не до волдырей. И впервой почти такое было тогда, что вот стоишь у церкви, столько лет туда входила, земля-то своя и камень свой, и люди свои - а войти поначалу не выходит, как стена встала. И никак не можешь, а хочешь) - на клад-то посмотреть ой, как хочется.
-честный ОБВМ персонажа на игре, ежли что-
Точно не покается. Но за не первой рюмкой батюшке Петру -пусть его не отошлют!- сказать может. Что срок ей подходит, а тому, кто в пекло как к себе домой ходил, куда ж ещё идти – и уже не чтоб плясать. Потому что "умел воровать - умей ответ держать".
О всяких там продлениях жизни и молодости думать не будет. И не поддастся) От того, что отлично знает, как это делается. Её даже не столько жертва чужой души заботит, столько то, что уныние там, гиблое болото и мертвечина. Во всей этой заёмной крови и молодости. А веселый век человеческий короток. Ну она из той парадигмы, где упырям и прочему холодно, скучно и гнило.
Так что лет десять еще Наталья Фоминишна победует. А там что-то мне кажется, у новой церкви новое кладбище парадной могилой и обновит. Почему в освящённой земле и без скандала - не знаю, потому что все свои люди?)
-И тогда у этого танка перестанет отваливаться башня- в смысле, не знаю, вряд ли купол, но то ль колокольня, то ль стена какого-нибудь притвора))))
-А что будет дальше - чорт её знает
Но блин думаю молиться за нее будут
-
-
20.05.2021 в 14:13-
-
20.05.2021 в 20:36-
-
20.05.2021 в 22:28-
-
20.05.2021 в 22:54Mark Cain, спасибо) ага. Бусики я побрала, донесу)
nasse,
-
-
21.05.2021 в 01:55