NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
вступление раз
два
раз
два
три
четыре
ну, и про Проявляющего
специфического, конечно
потому что дядька Гончар - он такой)
***
более глубокий срез прошлого: около двух звездных лет до катастрофы "Тоннеля". Открытые территории Старого Плато. Ралица
...Потому что мир принадлежит тебе. Когда твое первое имя наступит только к следующей весне, а пока у тебя есть все, что надо. Крепкая прочная палка, взрослые штаны с поясом и ножом, сыр и пол-лепешки в узелке, собственноручно сделанная свистелка из не-догони-травы - лето и большая дорога впереди. На которойнет - ни волков, ни иных злых зверей - разве лисицы да зайцы, одного ты давно обещал принести показать младшей Лопушочку. И идти далеко, да не слишком - от верховых пастбищ до родного Этэрье - шаг да шаг на своих двоих - до первой звезды управишься, а если у нижних рек "опять застрянешь" пытаться рыбу рубашкой ловить - к первой не успеешь, в полное звездное небо придешь... Но одна звезда ли, полное небо - говорят старшие - живчик, выспишься, как с новым утром птиц присмотреть и тележку собрать, а там и в обратный путь.
...и безупречное доверие своих старших. Тоже нерушимо было. Как заботливым "легким узлом" связанный узелок за спиной. Таких слов, конечно, не знал и не думал тот Ралица - уже Ралица, - вертушка, колесико, живчик...
Но знал, что вот тогда его и подвел...
дальше?На второй четверти дороги, за Чистым ручьем, начиналось любопытное. Старшие называли - Козлиные обрывы и купленная территория. И закрытая территория. Но кто ж в Этэрье не знает - даже если этому кому-то до первого имени еще перезимовать надо - что дорог здесь всегда было, по правде, две. Это если с тележкой, или если со всеми зверями на верховые вся семья идет - тогда длинной, пологой, втоптанной дорогой... А если тебе шесть лет, у тебя палка, свистулька и ни одного четвероногого подопечного - кто бы тогда ни свернул - от ручья наверх, на тропу, прямиком через купленную территорию - так близко, что на забор можно посмотреть, а если постоять - и крышу увидеть, над стенами внутреннего двора - это он придумывал, что эта крыша всплывает, появляется - ведь не может же на закрытой внутренней территории быть все так просто, как в родном доме? - а потом вниз, вниз с самих Козлиных обрывов, узкой тропкой, с шорохом камушков, с кучей пыли... весело. Конечно, именно так он и пошел.
А еще был виноват заяц. Ралица точно помнил - был заяц. Между серебряных деревьев, на подъеме от ручья. Серый, прятался, солнце выдало, зазолотило... ну, он, уже Ралица, конечно - не собака, но играл, что он собака, что выслеживает... даже палку и свистульку оставил - их ведь у собак не бывает? - так в конце и поднялся по склону к каменному забору внешней ограды закрытой территории с непривычной стороны. А там оказался сад. И дерево.
Не жаловались ему знакомые некогда каменные земли узкой долины Семи десятков ручьев, долины Этэрье, на сады - какие были - были, росли и во дворах, и над дворами. Старшие говорили: если убрать все камни, земля здесь добрая, плюнешь косточку, лоза вырастет. А когда тебе до первого имени еще перезимовать - свои, зрелые и не зрелые - груши, сливы и шелковицу знаешь на вкус - а, кто скажет, может и хуже, чем соседние.
Лучше всего - вот груши - наверху, над бондарней... Правда, старый мастер Гэрат не раз выскакивал, грозился - чем под руку подвернулось, подвернуться, ой, много, что могло - старшие, уже парни Этэрье, мелкотню стращали - иногда, бывало, кидался и попадал, обидно и метко - много что потом приходилось отработать... Сам уже Ралица знал, что грозился, - и что ругался после дядька Бондарь словами недетскими и серьезно обещал, что молодых кабанят, замеченных в набеге, он не только сам в науку не возьмет, но еще и постарается, чтобы особо борзых, а в два раза больше тех, что сук сломали - вовсе ни к какому ремеслу не подпустили, даже ковры стирать, пусть где-нибудь еще себе место ищут, в городе, скажем... Ралица не боялся: куда же бочка без колеса, да без обручей... да и не ломал суков, не водилось за ним.
До сих пор не водилось.
Они были необыкновенными. Те, что росли на трех деревьях за каменной оградой закрытой территории. Золотыми. Не яблоки, не груши, не абрикосы - другие, большие и мохнатые - он подумал: совсем, как приманивший его заяц. И когда подумал - уже полез. Через каменную ограду - бесшумно, не захрустела, через ряд серой, пахучей травы в мелкие игольчатые листья, через три шага и, наконец, на дерево. Он помнил, что думал - если не получилось поймать зайца, вот, что он может принести младшей Лопушочку, потому что он уже старший, вот. И еще расскажет, что это такие заячьи...яблоки - необычные. Только, кажется, незрелые еще.
Про сторожей чужих садов на верхушке, выбирая самых зрелых, с красным боком, мохнатых он точно не думал. Думал про владения заячьей земли, как они должны быть и как про них рассказать, прикладывал к щеке сорванное заячье яблоко - теплое, вправду мохнатое, как зверек, не удержался, куснул - сочное, кислое, необычное тоже, и как раз начал грызть.
Когда вдруг сразу пришлось думать обо всем...
Эта дверь, эти ворота внутреннего двора закрытой территории, лязгнули - Ралице показалось, что здесь, совсем над ухом, как шарахнули сигнальным билом, и взвизгнули еще, Ралица испугался, что ухо не слышит, а потом показался голос, громкий - а еще, кажется, он позвал его по имени, тогда точно показалось... И он, конечно, испугался...
Он скатывался с верхушки, забыв там узелок с хлебом и сыром... Глупо, как никогда бы, он промахнулся и спрыгнул прямо на развилку ветки, и ветки в тягости, услышал, как громче ворот захрустело под ним дерево (...сломал), и еще неудобней свалился совсем на землю - нет, все-таки на ноги, а боли, сгоряча, не почувствовал, и начал бежать, совсем не оборачиваясь... он вспоминал, пока бежал несчетные три шага через пахучую серую траву - и про дядьку Гэрата, и про запретную территорию, а того больше - про чужие сады, про стражей, про много страшного, что рассказывали вечерами в поле люди Этэрье - от "историй не у очага" его уже не прогоняли... и никто не подтверждал ему, что ладно, все это истории о небывающем. Оно было - и он убегал, как от такого и бегают, но невысокая каменная стена подставила ему под ноги особо острый выпуклый угол, и ступню прошило резкой болью, на всю ногу, и он услышал, почувствовал, что стена тоже хрустит и сейчас посыплется и последним, отчаянным рывком, дурацким, рванулся вниз...
...И мог бы лететь дурной башкой вперед в овраг, с крутого склона - добавлял уже взрослый Ралица... Но, к его счастью, арендатор южного хутора над Быстриной, старший полигона "Тоннель", ниери Оран а'Саат-но бегал... точно быстрей шестилетнего мальчишки с подвернутой ногой.
...Они собирались посоревноваться, - мог еще вспомнить и сказать взрослый Ралица. Но... когда он стал взрослый у него была семья и много забот, а у ниери Орана а'Саат-но намного больше. А потом ничего не стало.
Дядька сильный, - понимал тот Ралица. - Мягкий. Городской. Но точно живой. А он, Ралица, струсил. Это была обидная мысль. ...А еще обиднее было то, что - ну он понял, что дядька держит не настольно прочно, что можно, если сейчас упереться ногой и как следует дернуться... И не смог этого сделать. Упёрся и больно было, очень больно - на четыре слезы хватило. И страшно. Потом стало неудобно. Дядька - все это время - знал Ралица, держал его. Уже прочно. Но необидно. И ждал. Слез не разглядывал.
- Младший эс Этэрье и я тебя не знаю, - сказал он потом тоже прочно и мягко. - Но ты точно не слушал местных сказок, а я точно не ем детей...
- Разумных... вообще не едят! - выпалил Ралица. Дядька был неправильным. Сосредоточенным, как наставник. И говорил так же. (...конечно, на местном. На ученом местном. Что бы еще он тогда мог определить). А потом - ну, вверх глядеть надоело - Ралица подумал правильное: ну - не сбежал, сознавайся. И сказал. - Я залез к вам. На запретную территорию. И тырил... яблоки? Я... виноват. Я отработаю.
- Конечно, отработаешь, - принял дядька. И на него уже можно было смотреть. Дядька был чужой точно, не только без верхней жилетки-шигуньки, без которой взрослый на люди не ходит, но даже без рубашки, только в штанах и с поясом, и с очень хорошим ножом на поясе, даже по рукояти видно... и, похоже, еще с оружием. Конечно, все равно взрослый же дядька. Жилистый дядька, гибкий - хлыст, прямо кнут, конечно не заяц - боевая, беговая собака, он такую один раз осенним базарным днем видел, видел и даже погладил, разрешили. Тем более, что дядька тоже с хвостом - длинным, черным, в хвост камешки вплетены - блестят, совсем рядом, яркие. Хвост-то совсем рядом, можно дернуть... ну, нельзя конечно. Потому что невежливо. И... потому что дядька еще вернет чем-нибудь. А то и во что-нибудь превратит. Дядька-то чужой. И - Ралица так не думает, Ралица видит и слышит - волшебный.
Дядька ведь говорил дальше, пока Ралица глазел. И Ралица тоже понимал, вот оно как - говорить "быстрей, чем взлетает стриж, чем бьет молния" - это совсем по-другому быстро и почему-то все совсем понятно:
- Но убегать ты взялся зря. Так я бы за персики точно не взгрел, - называл дядька. - Ты подвернул ногу и у тебя в ней большая заноза… прямо ветка... засадил - и не одна. Встать не можешь, так?
- Так, - сказал Ралица. - Я пробовал.
- По справедливости, начинать надо с дерева, - продолжил дядька. - Но ветке не поможешь, забор починим. Думаю начать с тебя. Я не звал тебя, младший эс Этэрье - как тебя, к слову, зовут? - но будешь моим гостем? Придется...
- Буду, - растерянно выдал он согласие. Задумался и сказал честно. - Ралица. Из того дома, где Колёсники.
- А, на въезде, - отозвался дядька... хозяина он об имени спросить, конечно, не рискнул. А он все знает. - Ну, младший Ралица - как там носят молодую овцу - рраз?
Ралица не испугался - забава была привычной - когда его забросили вверх, на плечо, и дядька пошел - через обвалившийся забор, через сад (...плохо ветку сломал, плохо, под сердцевину, замазывать надо), через те самые голосистые ворота - присел еще, чтобы Ралицу верхней балкой не задело (а за ними тоже такие деревья растут. Два). И прямо внутрь. В дом.
В доме сначала было как обычно. Даже инструмент был - в рабочей комнате, на входе, там, где вниз к работе, а вверх поесть не набегаешься, лопаты Ралица увидел, косу, ящик еще с мелким инструментом, подход растоптан, рабочее значит. Потом, помнил, втянул воздух, насторожил уши - понял, что другое - никто не шуршал, не отзвукивал - там, за рабочим выходом, и ничуть не пахло, холодный был запах, летних комнат без тебе всякого - сена, хлёбова и иного - в доме на их местах не было - никаких зверей.
Но дядька уже поддразнивал и спрашивал:
- Боевые пятки. Это сколько ты сегодня отшагал?
- С верховых пастбищ, - говорил Ралица. Ой, это не очень удобно - говорить, когда эти пятки выше носа. А дядька откликался: "Придется отмыть", - поворачивался на лестнице и шел, пригибаясь, до задка... (...ну, до помывочной) - ничего так, богатый, с сильной теплой водой, глядишь не сам дядька на ручьях из чего было собирал, на его-то верхотуре... Ралица чуть было по взрослому не спросил: "Свой насос?" - но отвлекся, все царапины защипало. Вода точно здешняя, глубинная, кусается...
А вот верхняя комната, не самая, которая для гостей, а боковая, для работы - была совсем не похожа на то, как обычно бывает у людей. Белая. По внутреннему свету. Ставни-то задвинуты. Кроме одной. Свет...на рабочее место светит - да, думал Ралица. Странное. С незнакомой работой. Пришлый эс Этэрье, сушеный, птичий дядька Цюэ, который еще рыбьи ловушки плетет, про такое рассказывал - про передающий, городскую работу и чертежи. И у старосты эс Этэрье такое, светящееся, есть, он по нему карты составляет, и на этих картах фиксирует, если где-то что-то завелось не то - и тогда старшие дозором проходят, если надо.
Выдох он это вспоминал или меньше? Смотрел. Светящееся гудело. За ним было окно с отодвинутой ставней, а за окном - Ралица не видел, но готов был поспорить и подраться - за окном были видны те деревья. Как дядька называет... персики?
Его дядька сгрузил у входа. На сиденье. Очень гладкое, не очень мягкое, холодное. Сел рядом. Повернул к себе его ногу. Не очень больно. Но отвлек: Ралица думал: вот это у дядьки пальцы – чистые-чистые, длинные и вроде не мясистые, а прочные, что клещи в хороших руках. Он и был в хороших руках. Руки прощупали - нога опухала - было больно, дядька нашел, где. Пальцы были прочные и холодные.
- Ты с обрывов собирался слезать? - спросил дядька.
- Ага. С обрывов, - подтвердил Ралица. Пока дядька встал и повернулся, что-то ища... там еще в этих светлых стенах емкости были? Были. Непонятную вещь, которую дядька искал - дядька нашел и с ней вернулся. Штука звучала и выдыхала холодное облачко.
- Ветки я из тебя достану быстро, - сказал дядька, смотря в середину искристого холодного облачка. - А вот со всей ногой... сейчас посмотрим, сильно ли тебе досталось. И что с тобой дальше делать будем. Подождать придется, пока сработает.
- Я терпеливый, - сказал Ралица. Смотрел он туда же - ну не встречался он тогда с редкой вещью, штатной армейской аптечкой и ее первичной обработкой и местным обезболиванием. (Вспоминал и взрослым. Когда смотрел на аптечку и шипело. Воспоминание было ценным. Но тогда он не знал, сколько будет помнить. И сам говорить другим с этой, легкой и памятной интонацией).
- А зачем терпеть, когда можно не терпеть? - спросил дядька. Местным, но большим жестом попросил у него разрешения. Ралица подтвердил, его предупредили, что сейчас ногу он чувствовать перестанет, на какое-то время. На какое-то время Ралица был не против - боль была и надоедала. Дядька - как ему показалось, завернул. Эту ногу - в это холодное, занятное, искрящееся и шипящее. Подождал два выдоха и дернул. И достал кусок ветки. Показал - обломок был длинный, в мизинец. Ралица еще смотрел на окровавленную палку, а дядька говорил, оценивал, отвлекал, примерялся к этой подведшей Ралицу ноге прочными пальцами, просвечивал - холодным и шипучим. Высказал, наконец:
- А нога цела, дня два похромаешь, встанешь. А пока сиди, не рыпайся, пусть стянется, - холодное на ноге оставалось. Пленкой. Приятной холодной пленкой. Чуть-чуть да, тянуло. А дядька поднялся и вернулся. На рабочее место. К светящемуся.
Ралица и не рыпался - он смотрел, его заворожило. Светящееся было прозрачным, дядька сидел и что-то делал, от этого происходили и складывались - линия к линии, одна за другой, и оставались в памяти - даже перед глазами - светлым.
..."Это было чужим и удивительным - волшебным - мог сказать взрослый Ралица. Мог ли я тогда думать, сколько в своей жизни я еще буду пыриться в срезы состояния мира и сводки передающего? Тогда, понятно, никак не мог". Он сидел и не шевелился, он видел - линии чертежа вспыхивали и гасли - и оставались перед глазами удивительным узором, одна к другой... Он тогда ничего не знал про структуру опор и построение плотины, он просто смотрел, смотрел и смотрел...
Но когда удивительный дядька отвлекся - точно отвлекся, откатился на сиденье, стукнув - Ралица не удержался и открыл рот:
- Ворота... строите?
Дядька... а дядька, наверно, забыл, что он был тут, если не забыл - то точно далеко оставил. Быстро развернулся, отряхнулся, сообразил... Увидел. Изучил - и целиком. (...и Ралице неоткуда было знать, как нескоро и как четко это вспомнится. До последнего жеста). Постарался улыбнуться:
- Надо же, рассмотрел. Подскажи, глазастый - как рассмотрел?
- Ну, линии видно, - неуверенно ответил Ралица. И пальцами в воздухе нарисовал. - Вот так: одна, другая... Пучком. Как… ловушка для рыб. Ну и потом мне показалось, сплести надо? В такую... сетку.
- Глазастый, - еще раз повторил дядька. Ралица подумал: все равно разозлился. На то, что он снова залез... на закрытую территорию? Но потом, через выдох, дядька встал, движением руки свернул светящееся, отряхнул пальцы. Продолжил. - И хорошо же глазастый. Да, в каком-то смысле ворота. И не получается.
Ралица тоже набрал воздуха, посмотрел вниз - плитки пола в комнате были обычные, глиняные, в ребрышко, хотел сначала перестать видеть и не мог, перед глазами светилась - линия к линии - сетка такая... на полузаконную ловушку на скользких рыб похожая. Потом услышал, что дядька досказал и успокоился - значит, не на него скорей сердится, просто дело не выходит, а это и взрослым обидно, еще посмотрел на плитки и сказал:
- Получится. Должно получиться. Они красивые.
- Пророчеств не бывает, - это дядька цитировал. Что-то из незнакомого Канона - думал Ралица. Точно Канона, он же дальше продолжал. - И ты, маленький лехтев, отлично знаешь, - он не успел ответить, что не знает, и что это не пророчество - хоть что это? - он просто так хочет... Дядька решительно отвлекся от работы, отпустил на обе руки и все внимание перенес на него, Ралицу. - Знаешь что, давай ты еще через три выдоха попробуешь встать. Если получится - шагнуть. И скажешь, как получилось.
Ралица встал. Ждал, что боль укусит. Не укусила, чуть поскреблась. И между пальцев проползла. Постоял. Оперся. Только начал думать, что пойти-то пойдет, а как потом с обрывов слезать, вот пока думал и еще три выдоха считал. Дядька наблюдал. Как Ралица прошел все три шага, спросил жестом, как ему.
- Немного... больно, - сосредоточенно сказал Ралица. - Но несильно. И хожу.
- Это хорошо, младший Ралица. На тебя бы еще какие сапоги надеть... - задумался дядька.
- Да какие сапоги, лето же, - удивился Ралица. Посмотрел на дядьку. Дядька тоже удивлялся, нехорошо удивлялся... кто их знает, волшебных, чего они злятся? Может, пояснить надо. - Я малой еще, не работаю, какие сапоги?
Дядька выдохнул. Это и тогда Ралица слышал - что выдохнул. Со свистом таким - змеиным. Шипом. Раздраженно перехватил что-то пальцами из пространства. И вдруг заметно улыбнулся и собрал - местным жестом. Что нашел, ща будет, подожди. Оставил Ралицу, сбежал вниз. Ралица стоял, старательно стоял, на обе ноги, даже на ту, которая болела - чтобы устоять, не сделать еще пары шагов, не пойти любопытствовать, что там - где необыкновенное, где только что дядька работал. Ворота. Он понимал, что ничего там нет и ничего не поймет - но любопытно было. И все-таки полшага вперед сделал. Хорошо, что дядька прибежал, снизу... Легкий.
- Ну, сапоги, не сапоги, а эти ваши, местные - забываю, как их зовут.
Ралица ему не отозвался даже, не смог назвать –цэрушки, непростая простая обувь, тут ему их в руки дали. И какой они были работы. Прочной кожи, с легким тиснением, без всякого лишнего, и так знающему видно, нижний сосед из пахучего дома, Тоширец-кожевенник лучше сказал бы. Но и невзрослый Ралица понимал - на любую работу дойти можно, даже до города пешком. Взрослые. Мастера. Никак им не заслуженные. А дядька продолжал:
- Ничего, не ношеные. Вспомнил, что есть, подарили некогда. Тебе, наверное, большие, но зашнуруешь? Давай помогу, - говорил дядька. Ралица все держал, ощупывал кожу, понимал - нравятся. Больше того понимал, что надо сказать:
- Я...не заслужил.
- Тебе ногу поберечь надо. И перевязку, - четко отозвался дядька. - Садись. Обуешься - пойдем дерево чинить. Я правильно понял, что ты что-то умеешь?
"Да... я же сказал - отработаю", - понимал Ралица, берясь за нижний ряд завязок. Очень незаслуженной обуви. Сознаться было нужно:
- Не много. Но что-то делал, - дядька услышал, отряхнулся
- Значит, заодно научишься, - вернул. - Вдруг будет не последнее дерево. Иди вниз, посмотрю, как лестницу пройдешь, - и действительно смотрел, шел на два шага сзади, да - спускаться было больней, но было можно. Дядька видел. Дядька показал, что надо еще вниз, еще и запустил в мастерскую. Странный дядька. И продолжал говорить:
- Неплох. Если уже по лестницам ходишь. Но вот с обрыва лезть не советую. Я твоих предупредил, в Этэрье, - завершил дядька. Ралица не успел испугаться, ему пояснили. - Что ты здесь в гостях остался. До утра. По спускам я гостя все же не отпущу идти.
- Как...до утра? - растерялся Ралица. - Мне никак нельзя до утра. Мне же с утра... с тележкой обратно ехать. Где инструмент и еда всем. На пастбище же. Время же. Лето, - он говорил и слово за слово - пугался. Что вот, забыл самое главное в этом... своем незаячьем королевстве. По-настоящему взрослое. Рабочее. А еще и ботинки нацепил... - Это мое место и мое дело. Я... я так всех подведу.
- Место и дело - это серьезно, - отозвался дядька. Передал короткую пилу. Передал бутыль с чем-то пахнущим смолой. Тяжелую. Подергал себя за кончик хвоста. - Тележку-то тебе везти или ехать будешь?
- Закладывать буду. Должен. Сам. Показывать, как научился, - продолжал выпаливать Ралица. - Ну, то есть на тележке поеду. Не повезу.
- Значит, большую часть сидя? - бутыль дядька забрал, пилу нет, пригласил следовать за ним наружу. - Ну, хорошо. Остальному придется помочь. Ну, нельзя же подводить гостя, у которого серьезное дело. Только тебе придется рано встать. На второй трети рассвета, - наверно, сказал он как-то так. Это Ралица очевидно не понял. Он даже показал, не успев подумать. Что не понимает. - Раньше времени зверей кормить, - уточнил дядька. И Ралица его умудрился перебить:
- Так какое это рано? Я и раньше могу, по лету-то.
- И то хорошо. Успеешь, что тут тебя подбросить, - хмыкнул дядька. - Пошли.
Потом Ралица думал - ему должно было быть все столь же неудобно - неуместно и неудобно, как эти... восхитительно удобные, по правде, взрослые цэрушки. Пока шел к персиковому дереву - он теперь уже запомнил, как эти деревья называются, пока понимал, как плохо ветку сломал... Он знал - он отвечает, но он испортил, он испортил сложное, потому что дядька рассказывал, почему он, Ралица, таких деревьев не знает - они плохо выносят здешние зимы и их низовые ветра. И испортил он глупо. Оно должно было быть, и стыдно ему было. Но где-то там, глубоко. Просто...
Просто дядьке это было неинтересно - сегодняшний Ралица не знал, назвал бы тот он, до первого имени это словами - но чувствовал отлично. Чтобы мелкий понимал, осознавал, разнообразно чувствовал вину. Ралица не помнил, но кажется не тогда, потом, через не один малый год, когда вспоминали, не у того ли самого дерева, улыбался Оран: "Ралица, но это закон - крепче наших неписаных - пока на этом свете существуют дети и сады, по деревьям будут лазать и обдирать. Не всегда те, кто потом продолжит их сажать".
...но там больше нет. Ни детей, ни деревьев. Но вслед тому взрослый Ралица может думать: но я успел. Посадить и убедиться.
А тогда Ралица знал, и на неудобное оставалось все меньше и меньше места. Интересно дядьке было другое - он показывал и увлеченно рассказывал, что он сейчас делает, из чего составлен темный и остро пахнущий незнакомый вар, которым они обрабатывали бережно зачищенную рану дерева, и зачем каждое составляющее. Потом - что за тонкая прозрачная пленка, которой он обрабатывает поверх, и почему она так на его, Ралицы, повязку похожа - конечно, похожа, по свойствам и быстро твердеющему составу, для разумных повязка разве несколько эластичней. И еще что в городской лавочке на рынке, постоянной, где всякое домашнее, в числе хозяйственного, этим торгуют, но он не знает, меняют ли. Ралица этот интерес видел, вопросами сыпал и ответы получал. Там, где надо, дядька оказался простым. И...знакомым. И в том, как с сожалением, после работы, поднял сломанную ветку, подержал - и забрал с собой с жестом "пригодится". На ней эти персики были. И еще совсем незрелые. Вот когда вслед шел, все нес - было совсем неудобно. И жалко их...
два
раз
два
три
четыре
ну, и про Проявляющего
специфического, конечнопотому что дядька Гончар - он такой)
***
более глубокий срез прошлого: около двух звездных лет до катастрофы "Тоннеля". Открытые территории Старого Плато. Ралица
...Потому что мир принадлежит тебе. Когда твое первое имя наступит только к следующей весне, а пока у тебя есть все, что надо. Крепкая прочная палка, взрослые штаны с поясом и ножом, сыр и пол-лепешки в узелке, собственноручно сделанная свистелка из не-догони-травы - лето и большая дорога впереди. На которойнет - ни волков, ни иных злых зверей - разве лисицы да зайцы, одного ты давно обещал принести показать младшей Лопушочку. И идти далеко, да не слишком - от верховых пастбищ до родного Этэрье - шаг да шаг на своих двоих - до первой звезды управишься, а если у нижних рек "опять застрянешь" пытаться рыбу рубашкой ловить - к первой не успеешь, в полное звездное небо придешь... Но одна звезда ли, полное небо - говорят старшие - живчик, выспишься, как с новым утром птиц присмотреть и тележку собрать, а там и в обратный путь.
...и безупречное доверие своих старших. Тоже нерушимо было. Как заботливым "легким узлом" связанный узелок за спиной. Таких слов, конечно, не знал и не думал тот Ралица - уже Ралица, - вертушка, колесико, живчик...
Но знал, что вот тогда его и подвел...
дальше?На второй четверти дороги, за Чистым ручьем, начиналось любопытное. Старшие называли - Козлиные обрывы и купленная территория. И закрытая территория. Но кто ж в Этэрье не знает - даже если этому кому-то до первого имени еще перезимовать надо - что дорог здесь всегда было, по правде, две. Это если с тележкой, или если со всеми зверями на верховые вся семья идет - тогда длинной, пологой, втоптанной дорогой... А если тебе шесть лет, у тебя палка, свистулька и ни одного четвероногого подопечного - кто бы тогда ни свернул - от ручья наверх, на тропу, прямиком через купленную территорию - так близко, что на забор можно посмотреть, а если постоять - и крышу увидеть, над стенами внутреннего двора - это он придумывал, что эта крыша всплывает, появляется - ведь не может же на закрытой внутренней территории быть все так просто, как в родном доме? - а потом вниз, вниз с самих Козлиных обрывов, узкой тропкой, с шорохом камушков, с кучей пыли... весело. Конечно, именно так он и пошел.
А еще был виноват заяц. Ралица точно помнил - был заяц. Между серебряных деревьев, на подъеме от ручья. Серый, прятался, солнце выдало, зазолотило... ну, он, уже Ралица, конечно - не собака, но играл, что он собака, что выслеживает... даже палку и свистульку оставил - их ведь у собак не бывает? - так в конце и поднялся по склону к каменному забору внешней ограды закрытой территории с непривычной стороны. А там оказался сад. И дерево.
Не жаловались ему знакомые некогда каменные земли узкой долины Семи десятков ручьев, долины Этэрье, на сады - какие были - были, росли и во дворах, и над дворами. Старшие говорили: если убрать все камни, земля здесь добрая, плюнешь косточку, лоза вырастет. А когда тебе до первого имени еще перезимовать - свои, зрелые и не зрелые - груши, сливы и шелковицу знаешь на вкус - а, кто скажет, может и хуже, чем соседние.
Лучше всего - вот груши - наверху, над бондарней... Правда, старый мастер Гэрат не раз выскакивал, грозился - чем под руку подвернулось, подвернуться, ой, много, что могло - старшие, уже парни Этэрье, мелкотню стращали - иногда, бывало, кидался и попадал, обидно и метко - много что потом приходилось отработать... Сам уже Ралица знал, что грозился, - и что ругался после дядька Бондарь словами недетскими и серьезно обещал, что молодых кабанят, замеченных в набеге, он не только сам в науку не возьмет, но еще и постарается, чтобы особо борзых, а в два раза больше тех, что сук сломали - вовсе ни к какому ремеслу не подпустили, даже ковры стирать, пусть где-нибудь еще себе место ищут, в городе, скажем... Ралица не боялся: куда же бочка без колеса, да без обручей... да и не ломал суков, не водилось за ним.
До сих пор не водилось.
Они были необыкновенными. Те, что росли на трех деревьях за каменной оградой закрытой территории. Золотыми. Не яблоки, не груши, не абрикосы - другие, большие и мохнатые - он подумал: совсем, как приманивший его заяц. И когда подумал - уже полез. Через каменную ограду - бесшумно, не захрустела, через ряд серой, пахучей травы в мелкие игольчатые листья, через три шага и, наконец, на дерево. Он помнил, что думал - если не получилось поймать зайца, вот, что он может принести младшей Лопушочку, потому что он уже старший, вот. И еще расскажет, что это такие заячьи...яблоки - необычные. Только, кажется, незрелые еще.
Про сторожей чужих садов на верхушке, выбирая самых зрелых, с красным боком, мохнатых он точно не думал. Думал про владения заячьей земли, как они должны быть и как про них рассказать, прикладывал к щеке сорванное заячье яблоко - теплое, вправду мохнатое, как зверек, не удержался, куснул - сочное, кислое, необычное тоже, и как раз начал грызть.
Когда вдруг сразу пришлось думать обо всем...
Эта дверь, эти ворота внутреннего двора закрытой территории, лязгнули - Ралице показалось, что здесь, совсем над ухом, как шарахнули сигнальным билом, и взвизгнули еще, Ралица испугался, что ухо не слышит, а потом показался голос, громкий - а еще, кажется, он позвал его по имени, тогда точно показалось... И он, конечно, испугался...
Он скатывался с верхушки, забыв там узелок с хлебом и сыром... Глупо, как никогда бы, он промахнулся и спрыгнул прямо на развилку ветки, и ветки в тягости, услышал, как громче ворот захрустело под ним дерево (...сломал), и еще неудобней свалился совсем на землю - нет, все-таки на ноги, а боли, сгоряча, не почувствовал, и начал бежать, совсем не оборачиваясь... он вспоминал, пока бежал несчетные три шага через пахучую серую траву - и про дядьку Гэрата, и про запретную территорию, а того больше - про чужие сады, про стражей, про много страшного, что рассказывали вечерами в поле люди Этэрье - от "историй не у очага" его уже не прогоняли... и никто не подтверждал ему, что ладно, все это истории о небывающем. Оно было - и он убегал, как от такого и бегают, но невысокая каменная стена подставила ему под ноги особо острый выпуклый угол, и ступню прошило резкой болью, на всю ногу, и он услышал, почувствовал, что стена тоже хрустит и сейчас посыплется и последним, отчаянным рывком, дурацким, рванулся вниз...
...И мог бы лететь дурной башкой вперед в овраг, с крутого склона - добавлял уже взрослый Ралица... Но, к его счастью, арендатор южного хутора над Быстриной, старший полигона "Тоннель", ниери Оран а'Саат-но бегал... точно быстрей шестилетнего мальчишки с подвернутой ногой.
...Они собирались посоревноваться, - мог еще вспомнить и сказать взрослый Ралица. Но... когда он стал взрослый у него была семья и много забот, а у ниери Орана а'Саат-но намного больше. А потом ничего не стало.
Дядька сильный, - понимал тот Ралица. - Мягкий. Городской. Но точно живой. А он, Ралица, струсил. Это была обидная мысль. ...А еще обиднее было то, что - ну он понял, что дядька держит не настольно прочно, что можно, если сейчас упереться ногой и как следует дернуться... И не смог этого сделать. Упёрся и больно было, очень больно - на четыре слезы хватило. И страшно. Потом стало неудобно. Дядька - все это время - знал Ралица, держал его. Уже прочно. Но необидно. И ждал. Слез не разглядывал.
- Младший эс Этэрье и я тебя не знаю, - сказал он потом тоже прочно и мягко. - Но ты точно не слушал местных сказок, а я точно не ем детей...
- Разумных... вообще не едят! - выпалил Ралица. Дядька был неправильным. Сосредоточенным, как наставник. И говорил так же. (...конечно, на местном. На ученом местном. Что бы еще он тогда мог определить). А потом - ну, вверх глядеть надоело - Ралица подумал правильное: ну - не сбежал, сознавайся. И сказал. - Я залез к вам. На запретную территорию. И тырил... яблоки? Я... виноват. Я отработаю.
- Конечно, отработаешь, - принял дядька. И на него уже можно было смотреть. Дядька был чужой точно, не только без верхней жилетки-шигуньки, без которой взрослый на люди не ходит, но даже без рубашки, только в штанах и с поясом, и с очень хорошим ножом на поясе, даже по рукояти видно... и, похоже, еще с оружием. Конечно, все равно взрослый же дядька. Жилистый дядька, гибкий - хлыст, прямо кнут, конечно не заяц - боевая, беговая собака, он такую один раз осенним базарным днем видел, видел и даже погладил, разрешили. Тем более, что дядька тоже с хвостом - длинным, черным, в хвост камешки вплетены - блестят, совсем рядом, яркие. Хвост-то совсем рядом, можно дернуть... ну, нельзя конечно. Потому что невежливо. И... потому что дядька еще вернет чем-нибудь. А то и во что-нибудь превратит. Дядька-то чужой. И - Ралица так не думает, Ралица видит и слышит - волшебный.
Дядька ведь говорил дальше, пока Ралица глазел. И Ралица тоже понимал, вот оно как - говорить "быстрей, чем взлетает стриж, чем бьет молния" - это совсем по-другому быстро и почему-то все совсем понятно:
- Но убегать ты взялся зря. Так я бы за персики точно не взгрел, - называл дядька. - Ты подвернул ногу и у тебя в ней большая заноза… прямо ветка... засадил - и не одна. Встать не можешь, так?
- Так, - сказал Ралица. - Я пробовал.
- По справедливости, начинать надо с дерева, - продолжил дядька. - Но ветке не поможешь, забор починим. Думаю начать с тебя. Я не звал тебя, младший эс Этэрье - как тебя, к слову, зовут? - но будешь моим гостем? Придется...
- Буду, - растерянно выдал он согласие. Задумался и сказал честно. - Ралица. Из того дома, где Колёсники.
- А, на въезде, - отозвался дядька... хозяина он об имени спросить, конечно, не рискнул. А он все знает. - Ну, младший Ралица - как там носят молодую овцу - рраз?
Ралица не испугался - забава была привычной - когда его забросили вверх, на плечо, и дядька пошел - через обвалившийся забор, через сад (...плохо ветку сломал, плохо, под сердцевину, замазывать надо), через те самые голосистые ворота - присел еще, чтобы Ралицу верхней балкой не задело (а за ними тоже такие деревья растут. Два). И прямо внутрь. В дом.
В доме сначала было как обычно. Даже инструмент был - в рабочей комнате, на входе, там, где вниз к работе, а вверх поесть не набегаешься, лопаты Ралица увидел, косу, ящик еще с мелким инструментом, подход растоптан, рабочее значит. Потом, помнил, втянул воздух, насторожил уши - понял, что другое - никто не шуршал, не отзвукивал - там, за рабочим выходом, и ничуть не пахло, холодный был запах, летних комнат без тебе всякого - сена, хлёбова и иного - в доме на их местах не было - никаких зверей.
Но дядька уже поддразнивал и спрашивал:
- Боевые пятки. Это сколько ты сегодня отшагал?
- С верховых пастбищ, - говорил Ралица. Ой, это не очень удобно - говорить, когда эти пятки выше носа. А дядька откликался: "Придется отмыть", - поворачивался на лестнице и шел, пригибаясь, до задка... (...ну, до помывочной) - ничего так, богатый, с сильной теплой водой, глядишь не сам дядька на ручьях из чего было собирал, на его-то верхотуре... Ралица чуть было по взрослому не спросил: "Свой насос?" - но отвлекся, все царапины защипало. Вода точно здешняя, глубинная, кусается...
А вот верхняя комната, не самая, которая для гостей, а боковая, для работы - была совсем не похожа на то, как обычно бывает у людей. Белая. По внутреннему свету. Ставни-то задвинуты. Кроме одной. Свет...на рабочее место светит - да, думал Ралица. Странное. С незнакомой работой. Пришлый эс Этэрье, сушеный, птичий дядька Цюэ, который еще рыбьи ловушки плетет, про такое рассказывал - про передающий, городскую работу и чертежи. И у старосты эс Этэрье такое, светящееся, есть, он по нему карты составляет, и на этих картах фиксирует, если где-то что-то завелось не то - и тогда старшие дозором проходят, если надо.
Выдох он это вспоминал или меньше? Смотрел. Светящееся гудело. За ним было окно с отодвинутой ставней, а за окном - Ралица не видел, но готов был поспорить и подраться - за окном были видны те деревья. Как дядька называет... персики?
Его дядька сгрузил у входа. На сиденье. Очень гладкое, не очень мягкое, холодное. Сел рядом. Повернул к себе его ногу. Не очень больно. Но отвлек: Ралица думал: вот это у дядьки пальцы – чистые-чистые, длинные и вроде не мясистые, а прочные, что клещи в хороших руках. Он и был в хороших руках. Руки прощупали - нога опухала - было больно, дядька нашел, где. Пальцы были прочные и холодные.
- Ты с обрывов собирался слезать? - спросил дядька.
- Ага. С обрывов, - подтвердил Ралица. Пока дядька встал и повернулся, что-то ища... там еще в этих светлых стенах емкости были? Были. Непонятную вещь, которую дядька искал - дядька нашел и с ней вернулся. Штука звучала и выдыхала холодное облачко.
- Ветки я из тебя достану быстро, - сказал дядька, смотря в середину искристого холодного облачка. - А вот со всей ногой... сейчас посмотрим, сильно ли тебе досталось. И что с тобой дальше делать будем. Подождать придется, пока сработает.
- Я терпеливый, - сказал Ралица. Смотрел он туда же - ну не встречался он тогда с редкой вещью, штатной армейской аптечкой и ее первичной обработкой и местным обезболиванием. (Вспоминал и взрослым. Когда смотрел на аптечку и шипело. Воспоминание было ценным. Но тогда он не знал, сколько будет помнить. И сам говорить другим с этой, легкой и памятной интонацией).
- А зачем терпеть, когда можно не терпеть? - спросил дядька. Местным, но большим жестом попросил у него разрешения. Ралица подтвердил, его предупредили, что сейчас ногу он чувствовать перестанет, на какое-то время. На какое-то время Ралица был не против - боль была и надоедала. Дядька - как ему показалось, завернул. Эту ногу - в это холодное, занятное, искрящееся и шипящее. Подождал два выдоха и дернул. И достал кусок ветки. Показал - обломок был длинный, в мизинец. Ралица еще смотрел на окровавленную палку, а дядька говорил, оценивал, отвлекал, примерялся к этой подведшей Ралицу ноге прочными пальцами, просвечивал - холодным и шипучим. Высказал, наконец:
- А нога цела, дня два похромаешь, встанешь. А пока сиди, не рыпайся, пусть стянется, - холодное на ноге оставалось. Пленкой. Приятной холодной пленкой. Чуть-чуть да, тянуло. А дядька поднялся и вернулся. На рабочее место. К светящемуся.
Ралица и не рыпался - он смотрел, его заворожило. Светящееся было прозрачным, дядька сидел и что-то делал, от этого происходили и складывались - линия к линии, одна за другой, и оставались в памяти - даже перед глазами - светлым.
..."Это было чужим и удивительным - волшебным - мог сказать взрослый Ралица. Мог ли я тогда думать, сколько в своей жизни я еще буду пыриться в срезы состояния мира и сводки передающего? Тогда, понятно, никак не мог". Он сидел и не шевелился, он видел - линии чертежа вспыхивали и гасли - и оставались перед глазами удивительным узором, одна к другой... Он тогда ничего не знал про структуру опор и построение плотины, он просто смотрел, смотрел и смотрел...
Но когда удивительный дядька отвлекся - точно отвлекся, откатился на сиденье, стукнув - Ралица не удержался и открыл рот:
- Ворота... строите?
Дядька... а дядька, наверно, забыл, что он был тут, если не забыл - то точно далеко оставил. Быстро развернулся, отряхнулся, сообразил... Увидел. Изучил - и целиком. (...и Ралице неоткуда было знать, как нескоро и как четко это вспомнится. До последнего жеста). Постарался улыбнуться:
- Надо же, рассмотрел. Подскажи, глазастый - как рассмотрел?
- Ну, линии видно, - неуверенно ответил Ралица. И пальцами в воздухе нарисовал. - Вот так: одна, другая... Пучком. Как… ловушка для рыб. Ну и потом мне показалось, сплести надо? В такую... сетку.
- Глазастый, - еще раз повторил дядька. Ралица подумал: все равно разозлился. На то, что он снова залез... на закрытую территорию? Но потом, через выдох, дядька встал, движением руки свернул светящееся, отряхнул пальцы. Продолжил. - И хорошо же глазастый. Да, в каком-то смысле ворота. И не получается.
Ралица тоже набрал воздуха, посмотрел вниз - плитки пола в комнате были обычные, глиняные, в ребрышко, хотел сначала перестать видеть и не мог, перед глазами светилась - линия к линии - сетка такая... на полузаконную ловушку на скользких рыб похожая. Потом услышал, что дядька досказал и успокоился - значит, не на него скорей сердится, просто дело не выходит, а это и взрослым обидно, еще посмотрел на плитки и сказал:
- Получится. Должно получиться. Они красивые.
- Пророчеств не бывает, - это дядька цитировал. Что-то из незнакомого Канона - думал Ралица. Точно Канона, он же дальше продолжал. - И ты, маленький лехтев, отлично знаешь, - он не успел ответить, что не знает, и что это не пророчество - хоть что это? - он просто так хочет... Дядька решительно отвлекся от работы, отпустил на обе руки и все внимание перенес на него, Ралицу. - Знаешь что, давай ты еще через три выдоха попробуешь встать. Если получится - шагнуть. И скажешь, как получилось.
Ралица встал. Ждал, что боль укусит. Не укусила, чуть поскреблась. И между пальцев проползла. Постоял. Оперся. Только начал думать, что пойти-то пойдет, а как потом с обрывов слезать, вот пока думал и еще три выдоха считал. Дядька наблюдал. Как Ралица прошел все три шага, спросил жестом, как ему.
- Немного... больно, - сосредоточенно сказал Ралица. - Но несильно. И хожу.
- Это хорошо, младший Ралица. На тебя бы еще какие сапоги надеть... - задумался дядька.
- Да какие сапоги, лето же, - удивился Ралица. Посмотрел на дядьку. Дядька тоже удивлялся, нехорошо удивлялся... кто их знает, волшебных, чего они злятся? Может, пояснить надо. - Я малой еще, не работаю, какие сапоги?
Дядька выдохнул. Это и тогда Ралица слышал - что выдохнул. Со свистом таким - змеиным. Шипом. Раздраженно перехватил что-то пальцами из пространства. И вдруг заметно улыбнулся и собрал - местным жестом. Что нашел, ща будет, подожди. Оставил Ралицу, сбежал вниз. Ралица стоял, старательно стоял, на обе ноги, даже на ту, которая болела - чтобы устоять, не сделать еще пары шагов, не пойти любопытствовать, что там - где необыкновенное, где только что дядька работал. Ворота. Он понимал, что ничего там нет и ничего не поймет - но любопытно было. И все-таки полшага вперед сделал. Хорошо, что дядька прибежал, снизу... Легкий.
- Ну, сапоги, не сапоги, а эти ваши, местные - забываю, как их зовут.
Ралица ему не отозвался даже, не смог назвать –цэрушки, непростая простая обувь, тут ему их в руки дали. И какой они были работы. Прочной кожи, с легким тиснением, без всякого лишнего, и так знающему видно, нижний сосед из пахучего дома, Тоширец-кожевенник лучше сказал бы. Но и невзрослый Ралица понимал - на любую работу дойти можно, даже до города пешком. Взрослые. Мастера. Никак им не заслуженные. А дядька продолжал:
- Ничего, не ношеные. Вспомнил, что есть, подарили некогда. Тебе, наверное, большие, но зашнуруешь? Давай помогу, - говорил дядька. Ралица все держал, ощупывал кожу, понимал - нравятся. Больше того понимал, что надо сказать:
- Я...не заслужил.
- Тебе ногу поберечь надо. И перевязку, - четко отозвался дядька. - Садись. Обуешься - пойдем дерево чинить. Я правильно понял, что ты что-то умеешь?
"Да... я же сказал - отработаю", - понимал Ралица, берясь за нижний ряд завязок. Очень незаслуженной обуви. Сознаться было нужно:
- Не много. Но что-то делал, - дядька услышал, отряхнулся
- Значит, заодно научишься, - вернул. - Вдруг будет не последнее дерево. Иди вниз, посмотрю, как лестницу пройдешь, - и действительно смотрел, шел на два шага сзади, да - спускаться было больней, но было можно. Дядька видел. Дядька показал, что надо еще вниз, еще и запустил в мастерскую. Странный дядька. И продолжал говорить:
- Неплох. Если уже по лестницам ходишь. Но вот с обрыва лезть не советую. Я твоих предупредил, в Этэрье, - завершил дядька. Ралица не успел испугаться, ему пояснили. - Что ты здесь в гостях остался. До утра. По спускам я гостя все же не отпущу идти.
- Как...до утра? - растерялся Ралица. - Мне никак нельзя до утра. Мне же с утра... с тележкой обратно ехать. Где инструмент и еда всем. На пастбище же. Время же. Лето, - он говорил и слово за слово - пугался. Что вот, забыл самое главное в этом... своем незаячьем королевстве. По-настоящему взрослое. Рабочее. А еще и ботинки нацепил... - Это мое место и мое дело. Я... я так всех подведу.
- Место и дело - это серьезно, - отозвался дядька. Передал короткую пилу. Передал бутыль с чем-то пахнущим смолой. Тяжелую. Подергал себя за кончик хвоста. - Тележку-то тебе везти или ехать будешь?
- Закладывать буду. Должен. Сам. Показывать, как научился, - продолжал выпаливать Ралица. - Ну, то есть на тележке поеду. Не повезу.
- Значит, большую часть сидя? - бутыль дядька забрал, пилу нет, пригласил следовать за ним наружу. - Ну, хорошо. Остальному придется помочь. Ну, нельзя же подводить гостя, у которого серьезное дело. Только тебе придется рано встать. На второй трети рассвета, - наверно, сказал он как-то так. Это Ралица очевидно не понял. Он даже показал, не успев подумать. Что не понимает. - Раньше времени зверей кормить, - уточнил дядька. И Ралица его умудрился перебить:
- Так какое это рано? Я и раньше могу, по лету-то.
- И то хорошо. Успеешь, что тут тебя подбросить, - хмыкнул дядька. - Пошли.
Потом Ралица думал - ему должно было быть все столь же неудобно - неуместно и неудобно, как эти... восхитительно удобные, по правде, взрослые цэрушки. Пока шел к персиковому дереву - он теперь уже запомнил, как эти деревья называются, пока понимал, как плохо ветку сломал... Он знал - он отвечает, но он испортил, он испортил сложное, потому что дядька рассказывал, почему он, Ралица, таких деревьев не знает - они плохо выносят здешние зимы и их низовые ветра. И испортил он глупо. Оно должно было быть, и стыдно ему было. Но где-то там, глубоко. Просто...
Просто дядьке это было неинтересно - сегодняшний Ралица не знал, назвал бы тот он, до первого имени это словами - но чувствовал отлично. Чтобы мелкий понимал, осознавал, разнообразно чувствовал вину. Ралица не помнил, но кажется не тогда, потом, через не один малый год, когда вспоминали, не у того ли самого дерева, улыбался Оран: "Ралица, но это закон - крепче наших неписаных - пока на этом свете существуют дети и сады, по деревьям будут лазать и обдирать. Не всегда те, кто потом продолжит их сажать".
...но там больше нет. Ни детей, ни деревьев. Но вслед тому взрослый Ралица может думать: но я успел. Посадить и убедиться.
А тогда Ралица знал, и на неудобное оставалось все меньше и меньше места. Интересно дядьке было другое - он показывал и увлеченно рассказывал, что он сейчас делает, из чего составлен темный и остро пахнущий незнакомый вар, которым они обрабатывали бережно зачищенную рану дерева, и зачем каждое составляющее. Потом - что за тонкая прозрачная пленка, которой он обрабатывает поверх, и почему она так на его, Ралицы, повязку похожа - конечно, похожа, по свойствам и быстро твердеющему составу, для разумных повязка разве несколько эластичней. И еще что в городской лавочке на рынке, постоянной, где всякое домашнее, в числе хозяйственного, этим торгуют, но он не знает, меняют ли. Ралица этот интерес видел, вопросами сыпал и ответы получал. Там, где надо, дядька оказался простым. И...знакомым. И в том, как с сожалением, после работы, поднял сломанную ветку, подержал - и забрал с собой с жестом "пригодится". На ней эти персики были. И еще совсем незрелые. Вот когда вслед шел, все нес - было совсем неудобно. И жалко их...
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит
-
-
25.05.2018 в 02:16Я совсем влюблён. В героев-и-мир, в их способ его видеть и с ним взаимодействовать... вау. Красиво очень. И близко.
-
-
25.05.2018 в 08:21И как же я его понимаю с "жалко".
А вар, получается, по типу нашего старого, битумного?
-
-
25.05.2018 в 11:10ninquenaro, ага
-
-
25.05.2018 в 21:28-
-
25.05.2018 в 21:58-
-
25.05.2018 в 22:02-
-
25.05.2018 в 22:04-
-
25.05.2018 в 22:09-
-
25.05.2018 в 22:11-
-
25.05.2018 в 22:25-
-
25.05.2018 в 22:53И я тебе очень благодарна за веретено и глину. Можно сказать, пара корней
-
-
25.05.2018 в 23:10у меня это правда местами - про у меня не будет времени и сил это настолько освоить. зато я умею это рассказать
-
-
25.05.2018 в 23:24И особо меня прет с того, насколько отношение к "работать руками" и подходы сходны у самых понтовых Проявляющих, у изначально обездоленных лехтев, и внезапно - у совершенно перпендикулярных всему этому, но очень устойчивых дарра. И насколько результаты этой деятельности согласуются друг с другом, и с тем, что я наблюдаю в реале.
-
-
30.05.2018 в 17:54блин, вот периодически у меня именно эта мысль возникает при чтении. в основном про время, а не про силы, но и про силы тоже.
нахожу некоторое утешение в том, что - ну, в образование короткоживущих дайры тоже вкладывались же, находили же в этом смысл
-
-
31.05.2018 в 15:01-
-
31.05.2018 в 16:31К тому же до кучи наших странностей по ручному труду они так и не развились
-
-
31.05.2018 в 16:32-
-
31.05.2018 в 16:33Спасибо!
-
-
31.05.2018 в 20:58-
-
22.06.2018 в 00:27ну например у них вообще не было неработающей аристократии. не выросла. у них не было ни что ручной труд - фуфуфу, ни что он эпос и пафос
просто такая нормальная штука
-
-
22.06.2018 в 12:30-
-
22.06.2018 в 13:31-
-
22.06.2018 в 13:40Фай в среднем выглядят более зрелыми.
-
-
05.07.2018 в 23:39Мне очень сложно представить фай, способными ТАК переехаться из-за артефактов. На любом этапе развития файской цивилизации. Мне кажется, в файский менталитет основной кхм.. национальный конфликт нолдор не поместится никак.
Думается мне - фай бы нашли способ восстановить технологию и адаптировать ее к изменившимся исходникам. А потом
нажились бы на патентах и техподдержкеналадили бы поточное производство.