NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
Двадцать с лишним тыщ знаков. Весьма неприятного ролевого ОБВМа. Госпожи начальника по режиму с Эльфлага.
Предполагаю, для начала это будет скучно.
И всех предупреждаю: это достаточно противный и местами очень неприятный текст.
итак, женщина Хэро
Слишком человеческое
...понимаете, мы играем по Толкину (с)
Простите меня, господин комендант, я умерла быстрей и легче, чем это заслужила.
Последние годы я была слишком негодным работником.
"Зачем вы пьете?" - спрашивали вы. Я очень боялась – вы догадались.
Я подыхала, господин комендант. Я гнила… Слизень вцепился в меня изнутри. Я знала, что это – оно и незачем сопротивляться. Для людей нет от этого средства. Кроме смерти. И нашу лекарскую я знала слишком хорошо. А волки… волков я обходила. Почуют. Бессмысленно.
…По правде – это было только справедливо. Сколько раз посреди этих стен и этих камней желали мне плохой смерти. Не все из этих были настолько бессильны. Рано или поздно их проклятий хватило бы. Чтоб меня догнать.
Но сопротивлялась. Я ведь еще могла. С этим живут – недолго. Плохо. Но я еще я, и у меня еще тут – кнут и перья.
Еще могла бояться, что вы узнаете. И отдадите приказ меня убить. Зачем здесь бесполезные работники. На моем месте, на которое многие бы желали встать.
Неправда. Я не так боялась этого приказа. Вряд ли убивали бы долго: бессмысленно. (Вы бы – не распорядились?..) Больше я боялась, что вы просто скажете мне уходить. А куда я пойду?
…но теперь я уже могу не бояться. И, наконец, отвечу вам, зачем…
Очнуться – за должное время до первого колокола. Обычно тяжелая голова помогает чуть отодвинуть. Ежеутренний личный колокол: прислушаться, как себя чувствует слизень. Боль – хороший стражник: никогда не позволит проспать. И, если и ослабляет внимание – только затем, чтоб внезапней ударить. Но иногда ослабляет. Слизень порой сворачивался и дремал, можно было – встать просто так.
Боль – плохой стражник. Я бы не взяла такого под начало. Очень мешает работать.
Обычно пить приходилось. Дотянуться, не открывая глаз, кувшин – толстого стекла, из лекарской, чаша металлическая, с камушками, изъята у одного из этих (…отличался неумеренной дерзостью, получил полное взыскание, не пережил). Хватает двух. И немного подождать. Чтоб внутри почувствовался – жидкий огонь. От которого отступает слизень. Пока еще боится.
Еще время на два шага. А потом колокол и сигнал побудки. Поднять, построить, досмотреть, развести – этих. Лучшеньких – в их место работы. Подотчетное лично Вам, господин комендант. Отвальных… Спуск к руднику. Подъем от рудника. Теперь можно быть там, где я Вам понадоблюсь. До первого досмотра смены. Но очень хорошо, когда есть время на подъем на пятнадцать шагов и две ступени. К лекарской. Привычно сказать лекарю, как это все надоело. И скомандовать, чтоб наливал. Изобретение было – его. Часть хлебной гущи, часть сушеных ягод – из пищевого довольствия этих. Про остальное не знаю, и знать не хочу. Получалось действенно. Горячо. Помогало. Главное было – не больше одной. Но там подъем. И еще пятнадцать шагов. Получалось не всегда.
…каждый раз я думала – надо подарить лекарю новую чашу. А то оловянная. Щербатая. Как у последнего недослужившегося. Потребовать сделать с лучшеньких.
Не успела.
Если день был сырой, если летом вдруг было жарко, если хмель переходил границу – ближе к отбою приходили тени. Господин комендант, странно, Ваш кабинет был самым прохладным местом, когда летом приходила душная жара и мошка, но тени жили именно там. Потому что я больше всего боялась?
Они были, господин комендант. Они скользили, смеялись и говорили – то, что я знаю и без них. Что я умру. Сгнию. Здесь – и никуда не денусь. Ничего нового. Но мне было так страшно.
Один раз, господин комендант, Вы это заметили. Даже, кажется, спросили, что со мной. Я помню – тени. Я помню, почти не соврала – перегрелась. К концу смены этих становится чуть жарче. Внутри. Это тоже слизень. Очень плохо, если не получается после завершающего разгона этих по местам пребывания прилечь. До ночной проверки караулов.
Тогда как раз не получилось. Тогда была комиссия.
А когда нормально, когда не перейти границу, за которой начинаются тени – все спокойное. Серое. Как каша довольствия этих (лучшеньким в два раза большую миску). Равномерное. Неостановимый рудничный подъемник. Колесо – Распорядка. Серая пустая порода. Иногда красной искоркой обманки, кислой ягодой в этой самой каше…
…Иногда себе позволить. Пустить себе за спину – очередного из этих, которого потребуется куда-нибудь да тащить. Отказаться от сопровождения – справлюсь. Пусть идет. Ждать было… приятно. Поначалу. Я одна, оружие за поясом, руки у этого свободны – прыгнет или нет. Попробует ли…
Ни один. Ни разу. Я бы постаралась.
(Они меня обманули, господин комендант. Я почти поверила – что это так и будет работать.)
Но обманка была ощутимой. Сладкой.
…Иногда бывала другая.
Они пахнут. Глиной, подземной сыростью, тяжелой каменной крошкой – отвальные. Копотью и железным дымом, какой-то резко воняющей дрянью – лучшенькие. Когда совсем надоедало видеть их лица – могла разогнать по запаху. Чуяла немногим хуже волков.
Если надо – они пахнут кровью. Совсем как люди. И дрянной, мертвой кровью – очень редко. До этого лучше не доводить. Испортятся.
Они не воняют. Я принюхивалась. Никогда.
Там, на самых нижних горизонтах, где вода совсем. И в лекарской. Я принюхивалась. Я готова пару раз была порадоваться – уловив кислую, скользкую вонь смертной гнили. А потом понимала. Не они воняют. Я.
Я привыкла. Это тоже было частью колеса и пыли на нем. Подъемного механизма. С зубца на зубец. Щелк. Ну, еще один из этих, отсортированных в отвальные, прозвище Котеночек, испортился – утаенного вполне хватило бы на хороший нож – высшая степень взыскания, для подъема работоспособности остальных этих. Ну – волки были сыты, цепи к счастью целы, волкам не понравился – жесткий.
Ну – комиссия, она тоже входила в движение колеса. Наша задача позаботиться, чтоб оно шло ровно и блестело. Да, и об этом тоже. Щелк – инспекция лучшеньких, спуск к руднику, подъем, пятнадцать шагов до лекарской, подогнать братьев – лекаря с Асхатом, старшим моей охраны (Годный парень. Если мне будет позволено сказать свое слово, я скажу, что он сгодится для моего места. Перенять – кнут и перья. Справится. Хорошо носит свое копье.) Заодно поторопить лекаря разобрать его машину, производящую крепкое. Обнаружат – мало не покажется. Часть оставшегося – в медицинские средства, сгодится. Часть – «отдай мне, в кухне есть где укрыть».
Незачем ему знать, что без этого я могу не встать.
Надоело… до чего все надоело. Рожи этих, подъем с рудника… Хоть вот на этом кнуте и повеситься – глядишь, выдержит. На воротах. В честь прибытия инспекции.
Вот это лекарю сказать словами можно. Ну, перескажет. Тоже – колесо. Щелк.
А что осматривать нашу базу приезжает сам Повелитель…
Высокий. Подобающе богато одетый с хорошим оружием. Красивый.
Стена. Плотная. Я ее не вижу и не слышу. Она давит. Неторопливо и ровно. Зачем подошве сапога замечать жука, который подвернулся.
Я стою на своем месте. Рядом. В кабинете господина коменданта, встречающего высокого гостя. И я устою.
Стена давит. И слушаясь - растет, разбухает, наполняется - слизень... Сейчас он лопнет. И я перестану и сдохну совсем. Нет. Мне нельзя, я не могу.
Я не могу вас так подвести. Я достою. Только за стену, пожалуй, подержусь.
А оно взяло и отпустило. Как не было.
И снова - шло, крутилось, относительно отлаженное колесо. Полдороги до рудника, повернуть к лекарской, прикрыть заодно лекаря от инспекции этой сопровождающей Повелителя. Лекарь рохля. А эта... женщина? Нет, я не знаю великой мудрости. Я что делают на своей работе лучшенькие не понимаю. Но свое дело – я знала, им и знала: вот таких в стражники брать не нужно. Асхат годный. У него получится. Я вижу – ему скучно. Тех, кому сладко брать не надо. Вот сюда – точно не надо. Всем время от времени бывает – сладко. Мне тоже. Но их заметно – кому всегда сладко… У них не получается. У них всегда – кнут и голова гуляют. А значат или испортят и получается обычно лучшеньких – или сами поломаются. Бессмысленные они. Вот она и была такая. Бессмысленная. Но намного сильнее.
…Только за ней вслед лекарню пришел проверить Повелитель. А я и не заметила, когда. Между делом, внутри разговора, привычной вещью – развернет к себе рука, мне нечем будет слушаться и сопротивляться.
- Что, старость не радость?
И было – внутри, это был – жидкий, густой огонь, от которого плавятся камни, и он был во мне и тек сквозь меня – что кипели – кровь, и гниль, и дерьмо, а я почему-то была жива и могла чувствовать, и это было больно, и не было, потому что каждый миг было больше, чем может перенести смертный, не умирая, но я была… А кричать мне было нечем, потому кровь кипела и обугливалась, и воздух было нечем вдохнуть.
А потом кончилось. И я сидела. Живая. Мокрая, как обоссавшаяся мышь. Знобило.
Первое, что я услышала – это снова был звук колеса. Щелк. Этот – поломается. Когда работает впрямую Повелитель.
Отвальный. Называется Кузнечик. Был отсортирован в отвальные. Показал себя знающим руду и годным мастером. Был поставлен вами выполнять отдельную норму, господин комендант. Получил жар и расстройство состояния. Был отведен в лекарскую.
Его парный, называется Сплющенный, говорил мне, прося для него милости, что Кузнечик молод. На человеческий счет ему шестнадцать лет. Я думала: они бывают молодыми столько, сколько занимает хорошая человеческая жизнь. Милости ему не будет.
Думала – до того.
Этого напарника Кузнечик по приказу Повелителя и прикует самолично.
Потом. Тогда я сидела – мокрая, думала, как поменять насквозь промокшую рубашку и что от меня пахнет потом. Живым. И привычно прислушивалась – как идет колесо.
Непривычное – я на спуске к руднику в очередной обход пойму. Мне не больно. Я не чувствую, где – слизень.
Я встала. Шла. Привычным маршрутом. Наклонялась. Поднималась быстро. Прислушивалась.
Мне не больно. И я не чувствую, где – слизень. Затаился? Сгорел? Я пригодна для своего места и настолько оценена Повелителем? Боль – хороший стражник, и теперь я хорошо знаю, в чьей руке находится кнут?
Я шла, я прислушивалась. Мне не было больно. Колесо вертелось – щелк. И я поверить не могла, что оно – что правильный Распорядок вот сейчас остановится.
Сначала и не поняла.
А остановил – так… Камешек.
Из лучшеньких. Здесь называется Жженый. Понятно – когда был взят, обгорел он немало. На пол-лица (глаза целы), лицо, часть спины и на руку. Рука не заживает. Со средствами нашей лекарни – и не заживет. Работает в подотчетном вам, господин комендант.
Плац поверки и досмотра нашей базы. Стоит Повелитель. Стоит этот. И возражает.
Кузнечик привел Сплющенного. Сходил за свежеоткованными цепями. Воспользовался. Ага, поломался.
А из места работы лучшеньких выкатили что-то. На тележке.
Я не понимаю их работы, господин комендант. Мне и сейчас не очень понятно. Такая баллиста. Которая стреляет огнем. Сгущеным огнем. Нет, не понимаю.
Тогда тоже не понимала. Я видела, что этот стоит. И возражает. Повелителю. А я не понимаю, как действовать. И вы не отдаете мне распоряжений.
А этот позволяет себе отказываться. Что Жженый не будет. Испытывать эту установку. На Сплющенном. И вообще не будет. Вот на себе может. И делает.
Я смотрю: у него горит рукав. Понимаю: по-прежнему нет распоряжений. А мы стоим тут и рядом.
А еще рядом стоит Повелитель.
Она рядом. Сила. Прочная, тяжелая, неотвратимая – как подошва большого сапога. Занесена. Еще не наступила.
Я думала – что он сейчас с вами сделает? И со всем здешним и нашим?
Мне было очень интересно. Как это действует. Штука.
Я просто не могла противостоять.
- Я сделаю. Если мне объяснят, как.
А этот Жженый сказал. С третьего раза у меня получилось.
А этот Сплющенный…
Один раз меня не хватило. От рудника надо подняться. И пятнадцать шагов до лекарни – тоже подъем. И я не дошла. Было очень сыро и очень больно. Слизень ворочался. И в меня вцепился. Так что села и ничего не увидела. Кроме больно. И кроме «наверно не встану». Думала совсем умирать. Вцепилась в мысль – хватит ли хотя бы дотянуться до ножа. Чтоб не так… позорно.
А потом увидела. Сплющенного. Спрашивает, плохо ли мне. И чашку протягивает. Эту, щербатую. Воды принес. Воды… придурок.
Но тут я на ноги и встала. От непонятного. Я могу этого убить в любой момент, вот сейчас взять кнут, и убить… А этот воды приносит.
Не могу, правда. Сначала – вы, господин комендант, не распорядились. Потом. Сплющенный был интересным. Я знала, как они ломаются. Я знала, как их испортить. И до какой степени. Я не видела, чтоб они слабели, как люди. Этот показывал… Тогда я его из рудника убирать лекарню перед комиссией и выгнала. Будет чистая лекарня. И этот чуть целее будет. Годно.
Пожалуй, я была рада, что штука не работала, как надо Повелителю. Не сильно. Ожог у Сплющенного был, но такое и на людях нетрудно заживает.
Гроза нам была и гнев был. Повелителя. Но тоже несильный. Загнать их в лекарню и чтоб потом продолжали работать.
Влетело всем, но меньше, чем могло бы – чем чуялось по подступающей грозе. Жженый этот еще на поврежденную руку в результате навернулся, деятель.
И вот, кажется, когда поднимала его с пинка и поняла: могу – совсем не больно. Дотащить теперь этих до лекарни, ладно – Сплющенному можно и налить, не каждый день выпадает стоять мишенью и пережить…
…А потом место, что занимал постоянный контроль – где конвоир, где слизень? – возьмет сразу и захлестнет. Хмелем, мгновенным как сила Повелителя. О, я ее теперь знаю…
Яростью. Коротким.
Я ему завидую. Калечный. Жженый. Полуголодный и полуживой. Который останется здесь навечно. Почему этот… взял – отказался. Этой – силе…
Почему он может – отказаться. А я не могу.
А вы, господин комендант, правда знали, где его поломать?
Но это у него получилось. Я тогда еще не понимала, что он остановил колесо.
Я ему это даже сказала. Вслух. «Я тебе завидую». Вталкивая обратно в их место – перевязали – работай.
…А про плети, которых велел ему выдать Повелитель, я забыла. Понимаете, господин комендант. Я. Забыла.
А колесо стояло – но мне этого еще не было слышно.
Мне не было больно, и голову заполнял хмель – мягкий, уверенный, всесильный – Повелитель хотел праздника, и повелел доставать лучшие вина, и вы угощали, господин комендант – но это было не вино. Я еще думала, что слышу – ритм, движение колеса. Щелк. Ну, стоит эта свеженькая, пойманная волками, перед строем – если она у нас останется, ее будут называть Добыча. (Не осталась – вам ее пришлось убить… вы не хотели.) Слушаю, усмехаюсь, ее оценке этого строя «самые лучшие». Ну, будет хорошо работать – в их число попадет. Лучшеньких.
(…говорят, она умеет лечить? Прекрати. Больше тебе не больно.)
Ну, пару мгновений не стоится мне спокойно, пока смотрю, как Повелитель начинает праздник. Эти. Разбрелись. Кучкуются. С неположенными разговорами. Стоит разогнать?
Повелитель хотел праздника, и пусть все веселятся. И всех кормить. Мясом. Даже этих? Повелитель сказал? Хорошо.
Мне не было больно. Хмель заполнял меня и плавил. И с меня отваливались прожитые здесь двадцать лет работы. Мне хотелось есть. Мясо. Жареное, вкусное. Соленый горский сыр. Всего вдоволь. Я почти не могла такую еду. И пить. И танцевать.
Повелитель желает праздника и музыка звучит. И я желаю танцевать. Эти пусть смотрят. Искусство танца с кнутом они знают только по своим спинам. Пусть... полюбуются.
А потом в круг напротив меня вышли вы. И я сгорела еще раз, и еще раз была жива. Я не худший из мастеров, имеющих право на кнут и перья, но с вами я не сравняюсь никогда. Он плел кружева, он танцевал, лучшим партнером - послушным - подвластным - всему, что вы можете захотеть сделать.
Я смотрела. Я танцевала. Я видела, как вы точны...
И все-таки вы меня ударили. Метко. Под колено. Как раз туда, где кончаются сапоги. Но боль была другой. Я привыкла - я опознала. Яркой. Подхлестывающей. В танец.
И я шла, и я не знала, господин комендант, чего я сейчас хочу больше - танец нес меня прибоем и бил о скалы - невозможного: пройти, пробиться через танец, через вашу неуязвимую броню - вернуть вам удар, а я тоже мастер - и мастер не из худших - сделать вам больно - увидеть, как вы... чувствуете. Или - и - да, принять - все, что обрушится вслед - за попыткой вас ударить, войти в эту пляску совсем, со стороны спины, нырнуть целиком в эту боль - другую, яркую, невыносимую. Я старая. Я долго не выдержу. Я хорошо знала, чего. Счастья.
Невозможного. Вы не ломаете нужные вещи.
А потом я стояла. Пила. Смотрела, как переговариваются эти, как безумный, называется Птаха, обнимает горелый столб. Как танцуете вы с Повелителем. С кнутами.
И была мокрая. На этот раз не от боли.
Праздник кончился, как и должен был. Приказом Повелителя разогнать их и построить...
Господин комендант, но ведь я ничего такого не сделала. Ведь лишнее из этих придется вытряхивать дольше, если они вот так полюбуются, как на вас орут перед строем. Ну, Повелитель. Ну что теперь, что он - Повелитель?
А шкуру вы с меня все-таки сняли. По кости. Там, где от пятнадцати шагов до лекарни отходит дорога на сорок шесть шагов. До плаца поверки.
- Хэро, уходи, - а я смотрю и не понимаю. Что это вы. Что вы мне это говорите. - Ты осмелилась заступиться за меня перед Повелителем. Ты осмелилась возражать Повелителю. Он этого не простит.
А еще вы говорили - уходи, здесь пахнет смертью. А я не успела вам ответить: это моей.
Только правы были как всегда вы.
А меня призвали к Повелителю. Не отвечать. Ответить на предложение.
Повелитель отбывал. И предложил мне отправиться с ним. Я плохо помню слова. Я помню – передо мной стоит эта сила. И предлагает мне жизнь. Вечную. Под его началом. Бессмертие. Не совсем мою жизнь.
Я старая. Я очень боюсь умирать.
Я знаю, как это называется. Здесь это называется поломаться.
Я – Хэро. Госпожа начальник по режиму. Старая. Гнилая. Спуск до рудника, подъем, пятнадцать шагов, понимание, настигающее где-то шаге на седьмом, что точно также прикована к этим камням и этой гнилой – совсем как я – земле. С той разницей, что цепь у меня на поясе. Здесь – прожила свою жизнь – короткую. Человеческую. И здесь она закончится.
Свою.
Я – Хэро. Мне страшно. До полного. До желания ползком, вниз, туда, на самые глубокие ходы рудника, в вонючую воду, приковать себя ж этой цепью, что на поясе… Чтоб не сказать, не согласиться. Быть – вещью – в этой руке. Вечно.
Я так и не знаю, хватило ли меня, чтоб открыть рот и сказать нет.
А Повелитель? – Уехал.
А моя жизнь кончилась.
Господин комендант, сразу – я так и не поняла, что случилось. Я возвращалась, шла, от прохода к кухне и хозяйственным службам. Когда у места работы лучшеньких хлопнуло. Не сильно даже… в руднике срывается куда громче. Бадья с того самого колеса. Но воздух стал плотным, толкнул – я увидела как проседает, рушится стена – места работы лучшеньких… Медленней, чем я успела встать, подумать – что там было сделано, кто уцелел – как увидела – они… бегут – а если бегут, значит надо догнать… И волки уже действуют, я ли хуже…
Только в новый раз хлопнуло чуть-чуть бы и под ногами, тряхнуло – ударило – я упала, повезло – надо мной завизжало камнем, осколками, потом выяснилось – руку задело, бок, не страшно, не заметила. А вот что слышно сначала почти не было и в голове звенело. С отшибленной башкой – какой из меня загонщик… Ладно. Волки. Там справятся. И этот… кажется – Кузнечик… с ними?
Рассудила и вернулась. К рухнувшей стене лаборатории. И нашла вас. А вы умирали.
Помню – нюх не отключился. Пахло дрянью из рухнувшей лаборатории. Кровью. И только кровью. Вас…хорошо разворотило.
Как понимала: все. Уже не только мы – ничем не поможешь. (А была же – Сопровождавшая Повелителя. Которой сладко. Была, она смогла бы. Наверно. Я не вспомнила.
Я не сожалею.)
Один раз мне пришлось вас перевязывать. Вы с господином Волком тренировались. Перестарались. Не страшно, неглубоко. Что я этому лекарю доверю? Когда я не знаю, сколько в нем его пойла? За себя-то я знаю...
Кто-то из младших волков еще пытался. Глупый еще. Не понимает. Это проще сожрать, чем зализывать.
Я не слышала. В ушах звенело. Я понимала, что за слова вы пытаетесь вытолкнуть:
- Дай мне уйти.
- Не мучай его. Добей.
И волк добил. Чисто. Я бы смогла. Но хуже.
Извините, господин комендант. Я всегда знала, что вы были частью моей жизни. Я только не знала, какой. Оказалось, очень большой. Почти всей.
Потом мне было все равно. Что нами теперь командует эта женщина, что она отправила рапорт Повелителю... нет, совсем Повелителю, что она умеет лечить, а как больно - я не поняла.
Для меня все закончилось. Совсем все закончилось. Кроме желания найти этих. Кто сбежал. Один. Безумный. Называется Птаха. Далеко не уйдет.
Найти. Убить. Да, убить. Просто. На свое счастье, эта женщина правильно командует.
И волки выследили.
Только это они нашли нас. Отряд. Свежие. .. нет. Целые - тоже не то.
Живой я так и не пойму этого слова. Уже надо будет нападать.
Свободные.
Эта женщина просчиталась в своем могуществе. Оружие они умели держать значительно лучше, чем я.
А боль была холодной и почти не страшной.
Помню - перо. Мое. Лежит перед моими глазами. И тонет. Кажется, это кровь. Кажется, моя. Но я еще могу успеть. Доползти. Ударить.
Не успела. Добили.
Оказалось - не страшно.
Господин комендант, я...сомнительно умею писать. И мне теперь никогда не поднять пера - писчего. Вашего. Оставшегося там, далеко, в мире живых. И у меня под пальцами.
Возможно, я получила по заслугам. И останусь здесь вечно. На развалинах. Жизни, которая была моей.
Но мне не страшно.
Возможно, я просто не знаю, куда теперь должна идти.
Может быть - пойму. Когда сумею договорить.
Господин комендант, а вы умеете улыбаться. Один раз я видела.
Когда с вами говорил Повелитель, он называл вас Угольком.
Гвайхи. Вам походит.
Красиво.
Предполагаю, для начала это будет скучно.
И всех предупреждаю: это достаточно противный и местами очень неприятный текст.
итак, женщина Хэро
Слишком человеческое
...понимаете, мы играем по Толкину (с)
Простите меня, господин комендант, я умерла быстрей и легче, чем это заслужила.
Последние годы я была слишком негодным работником.
"Зачем вы пьете?" - спрашивали вы. Я очень боялась – вы догадались.
Я подыхала, господин комендант. Я гнила… Слизень вцепился в меня изнутри. Я знала, что это – оно и незачем сопротивляться. Для людей нет от этого средства. Кроме смерти. И нашу лекарскую я знала слишком хорошо. А волки… волков я обходила. Почуют. Бессмысленно.
…По правде – это было только справедливо. Сколько раз посреди этих стен и этих камней желали мне плохой смерти. Не все из этих были настолько бессильны. Рано или поздно их проклятий хватило бы. Чтоб меня догнать.
Но сопротивлялась. Я ведь еще могла. С этим живут – недолго. Плохо. Но я еще я, и у меня еще тут – кнут и перья.
Еще могла бояться, что вы узнаете. И отдадите приказ меня убить. Зачем здесь бесполезные работники. На моем месте, на которое многие бы желали встать.
Неправда. Я не так боялась этого приказа. Вряд ли убивали бы долго: бессмысленно. (Вы бы – не распорядились?..) Больше я боялась, что вы просто скажете мне уходить. А куда я пойду?
…но теперь я уже могу не бояться. И, наконец, отвечу вам, зачем…
Очнуться – за должное время до первого колокола. Обычно тяжелая голова помогает чуть отодвинуть. Ежеутренний личный колокол: прислушаться, как себя чувствует слизень. Боль – хороший стражник: никогда не позволит проспать. И, если и ослабляет внимание – только затем, чтоб внезапней ударить. Но иногда ослабляет. Слизень порой сворачивался и дремал, можно было – встать просто так.
Боль – плохой стражник. Я бы не взяла такого под начало. Очень мешает работать.
Обычно пить приходилось. Дотянуться, не открывая глаз, кувшин – толстого стекла, из лекарской, чаша металлическая, с камушками, изъята у одного из этих (…отличался неумеренной дерзостью, получил полное взыскание, не пережил). Хватает двух. И немного подождать. Чтоб внутри почувствовался – жидкий огонь. От которого отступает слизень. Пока еще боится.
Еще время на два шага. А потом колокол и сигнал побудки. Поднять, построить, досмотреть, развести – этих. Лучшеньких – в их место работы. Подотчетное лично Вам, господин комендант. Отвальных… Спуск к руднику. Подъем от рудника. Теперь можно быть там, где я Вам понадоблюсь. До первого досмотра смены. Но очень хорошо, когда есть время на подъем на пятнадцать шагов и две ступени. К лекарской. Привычно сказать лекарю, как это все надоело. И скомандовать, чтоб наливал. Изобретение было – его. Часть хлебной гущи, часть сушеных ягод – из пищевого довольствия этих. Про остальное не знаю, и знать не хочу. Получалось действенно. Горячо. Помогало. Главное было – не больше одной. Но там подъем. И еще пятнадцать шагов. Получалось не всегда.
…каждый раз я думала – надо подарить лекарю новую чашу. А то оловянная. Щербатая. Как у последнего недослужившегося. Потребовать сделать с лучшеньких.
Не успела.
Если день был сырой, если летом вдруг было жарко, если хмель переходил границу – ближе к отбою приходили тени. Господин комендант, странно, Ваш кабинет был самым прохладным местом, когда летом приходила душная жара и мошка, но тени жили именно там. Потому что я больше всего боялась?
Они были, господин комендант. Они скользили, смеялись и говорили – то, что я знаю и без них. Что я умру. Сгнию. Здесь – и никуда не денусь. Ничего нового. Но мне было так страшно.
Один раз, господин комендант, Вы это заметили. Даже, кажется, спросили, что со мной. Я помню – тени. Я помню, почти не соврала – перегрелась. К концу смены этих становится чуть жарче. Внутри. Это тоже слизень. Очень плохо, если не получается после завершающего разгона этих по местам пребывания прилечь. До ночной проверки караулов.
Тогда как раз не получилось. Тогда была комиссия.
А когда нормально, когда не перейти границу, за которой начинаются тени – все спокойное. Серое. Как каша довольствия этих (лучшеньким в два раза большую миску). Равномерное. Неостановимый рудничный подъемник. Колесо – Распорядка. Серая пустая порода. Иногда красной искоркой обманки, кислой ягодой в этой самой каше…
…Иногда себе позволить. Пустить себе за спину – очередного из этих, которого потребуется куда-нибудь да тащить. Отказаться от сопровождения – справлюсь. Пусть идет. Ждать было… приятно. Поначалу. Я одна, оружие за поясом, руки у этого свободны – прыгнет или нет. Попробует ли…
Ни один. Ни разу. Я бы постаралась.
(Они меня обманули, господин комендант. Я почти поверила – что это так и будет работать.)
Но обманка была ощутимой. Сладкой.
…Иногда бывала другая.
Они пахнут. Глиной, подземной сыростью, тяжелой каменной крошкой – отвальные. Копотью и железным дымом, какой-то резко воняющей дрянью – лучшенькие. Когда совсем надоедало видеть их лица – могла разогнать по запаху. Чуяла немногим хуже волков.
Если надо – они пахнут кровью. Совсем как люди. И дрянной, мертвой кровью – очень редко. До этого лучше не доводить. Испортятся.
Они не воняют. Я принюхивалась. Никогда.
Там, на самых нижних горизонтах, где вода совсем. И в лекарской. Я принюхивалась. Я готова пару раз была порадоваться – уловив кислую, скользкую вонь смертной гнили. А потом понимала. Не они воняют. Я.
Я привыкла. Это тоже было частью колеса и пыли на нем. Подъемного механизма. С зубца на зубец. Щелк. Ну, еще один из этих, отсортированных в отвальные, прозвище Котеночек, испортился – утаенного вполне хватило бы на хороший нож – высшая степень взыскания, для подъема работоспособности остальных этих. Ну – волки были сыты, цепи к счастью целы, волкам не понравился – жесткий.
Ну – комиссия, она тоже входила в движение колеса. Наша задача позаботиться, чтоб оно шло ровно и блестело. Да, и об этом тоже. Щелк – инспекция лучшеньких, спуск к руднику, подъем, пятнадцать шагов до лекарской, подогнать братьев – лекаря с Асхатом, старшим моей охраны (Годный парень. Если мне будет позволено сказать свое слово, я скажу, что он сгодится для моего места. Перенять – кнут и перья. Справится. Хорошо носит свое копье.) Заодно поторопить лекаря разобрать его машину, производящую крепкое. Обнаружат – мало не покажется. Часть оставшегося – в медицинские средства, сгодится. Часть – «отдай мне, в кухне есть где укрыть».
Незачем ему знать, что без этого я могу не встать.
Надоело… до чего все надоело. Рожи этих, подъем с рудника… Хоть вот на этом кнуте и повеситься – глядишь, выдержит. На воротах. В честь прибытия инспекции.
Вот это лекарю сказать словами можно. Ну, перескажет. Тоже – колесо. Щелк.
А что осматривать нашу базу приезжает сам Повелитель…
Высокий. Подобающе богато одетый с хорошим оружием. Красивый.
Стена. Плотная. Я ее не вижу и не слышу. Она давит. Неторопливо и ровно. Зачем подошве сапога замечать жука, который подвернулся.
Я стою на своем месте. Рядом. В кабинете господина коменданта, встречающего высокого гостя. И я устою.
Стена давит. И слушаясь - растет, разбухает, наполняется - слизень... Сейчас он лопнет. И я перестану и сдохну совсем. Нет. Мне нельзя, я не могу.
Я не могу вас так подвести. Я достою. Только за стену, пожалуй, подержусь.
А оно взяло и отпустило. Как не было.
И снова - шло, крутилось, относительно отлаженное колесо. Полдороги до рудника, повернуть к лекарской, прикрыть заодно лекаря от инспекции этой сопровождающей Повелителя. Лекарь рохля. А эта... женщина? Нет, я не знаю великой мудрости. Я что делают на своей работе лучшенькие не понимаю. Но свое дело – я знала, им и знала: вот таких в стражники брать не нужно. Асхат годный. У него получится. Я вижу – ему скучно. Тех, кому сладко брать не надо. Вот сюда – точно не надо. Всем время от времени бывает – сладко. Мне тоже. Но их заметно – кому всегда сладко… У них не получается. У них всегда – кнут и голова гуляют. А значат или испортят и получается обычно лучшеньких – или сами поломаются. Бессмысленные они. Вот она и была такая. Бессмысленная. Но намного сильнее.
…Только за ней вслед лекарню пришел проверить Повелитель. А я и не заметила, когда. Между делом, внутри разговора, привычной вещью – развернет к себе рука, мне нечем будет слушаться и сопротивляться.
- Что, старость не радость?
И было – внутри, это был – жидкий, густой огонь, от которого плавятся камни, и он был во мне и тек сквозь меня – что кипели – кровь, и гниль, и дерьмо, а я почему-то была жива и могла чувствовать, и это было больно, и не было, потому что каждый миг было больше, чем может перенести смертный, не умирая, но я была… А кричать мне было нечем, потому кровь кипела и обугливалась, и воздух было нечем вдохнуть.
А потом кончилось. И я сидела. Живая. Мокрая, как обоссавшаяся мышь. Знобило.
Первое, что я услышала – это снова был звук колеса. Щелк. Этот – поломается. Когда работает впрямую Повелитель.
Отвальный. Называется Кузнечик. Был отсортирован в отвальные. Показал себя знающим руду и годным мастером. Был поставлен вами выполнять отдельную норму, господин комендант. Получил жар и расстройство состояния. Был отведен в лекарскую.
Его парный, называется Сплющенный, говорил мне, прося для него милости, что Кузнечик молод. На человеческий счет ему шестнадцать лет. Я думала: они бывают молодыми столько, сколько занимает хорошая человеческая жизнь. Милости ему не будет.
Думала – до того.
Этого напарника Кузнечик по приказу Повелителя и прикует самолично.
Потом. Тогда я сидела – мокрая, думала, как поменять насквозь промокшую рубашку и что от меня пахнет потом. Живым. И привычно прислушивалась – как идет колесо.
Непривычное – я на спуске к руднику в очередной обход пойму. Мне не больно. Я не чувствую, где – слизень.
Я встала. Шла. Привычным маршрутом. Наклонялась. Поднималась быстро. Прислушивалась.
Мне не больно. И я не чувствую, где – слизень. Затаился? Сгорел? Я пригодна для своего места и настолько оценена Повелителем? Боль – хороший стражник, и теперь я хорошо знаю, в чьей руке находится кнут?
Я шла, я прислушивалась. Мне не было больно. Колесо вертелось – щелк. И я поверить не могла, что оно – что правильный Распорядок вот сейчас остановится.
Сначала и не поняла.
А остановил – так… Камешек.
Из лучшеньких. Здесь называется Жженый. Понятно – когда был взят, обгорел он немало. На пол-лица (глаза целы), лицо, часть спины и на руку. Рука не заживает. Со средствами нашей лекарни – и не заживет. Работает в подотчетном вам, господин комендант.
Плац поверки и досмотра нашей базы. Стоит Повелитель. Стоит этот. И возражает.
Кузнечик привел Сплющенного. Сходил за свежеоткованными цепями. Воспользовался. Ага, поломался.
А из места работы лучшеньких выкатили что-то. На тележке.
Я не понимаю их работы, господин комендант. Мне и сейчас не очень понятно. Такая баллиста. Которая стреляет огнем. Сгущеным огнем. Нет, не понимаю.
Тогда тоже не понимала. Я видела, что этот стоит. И возражает. Повелителю. А я не понимаю, как действовать. И вы не отдаете мне распоряжений.
А этот позволяет себе отказываться. Что Жженый не будет. Испытывать эту установку. На Сплющенном. И вообще не будет. Вот на себе может. И делает.
Я смотрю: у него горит рукав. Понимаю: по-прежнему нет распоряжений. А мы стоим тут и рядом.
А еще рядом стоит Повелитель.
Она рядом. Сила. Прочная, тяжелая, неотвратимая – как подошва большого сапога. Занесена. Еще не наступила.
Я думала – что он сейчас с вами сделает? И со всем здешним и нашим?
Мне было очень интересно. Как это действует. Штука.
Я просто не могла противостоять.
- Я сделаю. Если мне объяснят, как.
А этот Жженый сказал. С третьего раза у меня получилось.
А этот Сплющенный…
Один раз меня не хватило. От рудника надо подняться. И пятнадцать шагов до лекарни – тоже подъем. И я не дошла. Было очень сыро и очень больно. Слизень ворочался. И в меня вцепился. Так что села и ничего не увидела. Кроме больно. И кроме «наверно не встану». Думала совсем умирать. Вцепилась в мысль – хватит ли хотя бы дотянуться до ножа. Чтоб не так… позорно.
А потом увидела. Сплющенного. Спрашивает, плохо ли мне. И чашку протягивает. Эту, щербатую. Воды принес. Воды… придурок.
Но тут я на ноги и встала. От непонятного. Я могу этого убить в любой момент, вот сейчас взять кнут, и убить… А этот воды приносит.
Не могу, правда. Сначала – вы, господин комендант, не распорядились. Потом. Сплющенный был интересным. Я знала, как они ломаются. Я знала, как их испортить. И до какой степени. Я не видела, чтоб они слабели, как люди. Этот показывал… Тогда я его из рудника убирать лекарню перед комиссией и выгнала. Будет чистая лекарня. И этот чуть целее будет. Годно.
Пожалуй, я была рада, что штука не работала, как надо Повелителю. Не сильно. Ожог у Сплющенного был, но такое и на людях нетрудно заживает.
Гроза нам была и гнев был. Повелителя. Но тоже несильный. Загнать их в лекарню и чтоб потом продолжали работать.
Влетело всем, но меньше, чем могло бы – чем чуялось по подступающей грозе. Жженый этот еще на поврежденную руку в результате навернулся, деятель.
И вот, кажется, когда поднимала его с пинка и поняла: могу – совсем не больно. Дотащить теперь этих до лекарни, ладно – Сплющенному можно и налить, не каждый день выпадает стоять мишенью и пережить…
…А потом место, что занимал постоянный контроль – где конвоир, где слизень? – возьмет сразу и захлестнет. Хмелем, мгновенным как сила Повелителя. О, я ее теперь знаю…
Яростью. Коротким.
Я ему завидую. Калечный. Жженый. Полуголодный и полуживой. Который останется здесь навечно. Почему этот… взял – отказался. Этой – силе…
Почему он может – отказаться. А я не могу.
А вы, господин комендант, правда знали, где его поломать?
Но это у него получилось. Я тогда еще не понимала, что он остановил колесо.
Я ему это даже сказала. Вслух. «Я тебе завидую». Вталкивая обратно в их место – перевязали – работай.
…А про плети, которых велел ему выдать Повелитель, я забыла. Понимаете, господин комендант. Я. Забыла.
А колесо стояло – но мне этого еще не было слышно.
Мне не было больно, и голову заполнял хмель – мягкий, уверенный, всесильный – Повелитель хотел праздника, и повелел доставать лучшие вина, и вы угощали, господин комендант – но это было не вино. Я еще думала, что слышу – ритм, движение колеса. Щелк. Ну, стоит эта свеженькая, пойманная волками, перед строем – если она у нас останется, ее будут называть Добыча. (Не осталась – вам ее пришлось убить… вы не хотели.) Слушаю, усмехаюсь, ее оценке этого строя «самые лучшие». Ну, будет хорошо работать – в их число попадет. Лучшеньких.
(…говорят, она умеет лечить? Прекрати. Больше тебе не больно.)
Ну, пару мгновений не стоится мне спокойно, пока смотрю, как Повелитель начинает праздник. Эти. Разбрелись. Кучкуются. С неположенными разговорами. Стоит разогнать?
Повелитель хотел праздника, и пусть все веселятся. И всех кормить. Мясом. Даже этих? Повелитель сказал? Хорошо.
Мне не было больно. Хмель заполнял меня и плавил. И с меня отваливались прожитые здесь двадцать лет работы. Мне хотелось есть. Мясо. Жареное, вкусное. Соленый горский сыр. Всего вдоволь. Я почти не могла такую еду. И пить. И танцевать.
Повелитель желает праздника и музыка звучит. И я желаю танцевать. Эти пусть смотрят. Искусство танца с кнутом они знают только по своим спинам. Пусть... полюбуются.
А потом в круг напротив меня вышли вы. И я сгорела еще раз, и еще раз была жива. Я не худший из мастеров, имеющих право на кнут и перья, но с вами я не сравняюсь никогда. Он плел кружева, он танцевал, лучшим партнером - послушным - подвластным - всему, что вы можете захотеть сделать.
Я смотрела. Я танцевала. Я видела, как вы точны...
И все-таки вы меня ударили. Метко. Под колено. Как раз туда, где кончаются сапоги. Но боль была другой. Я привыкла - я опознала. Яркой. Подхлестывающей. В танец.
И я шла, и я не знала, господин комендант, чего я сейчас хочу больше - танец нес меня прибоем и бил о скалы - невозможного: пройти, пробиться через танец, через вашу неуязвимую броню - вернуть вам удар, а я тоже мастер - и мастер не из худших - сделать вам больно - увидеть, как вы... чувствуете. Или - и - да, принять - все, что обрушится вслед - за попыткой вас ударить, войти в эту пляску совсем, со стороны спины, нырнуть целиком в эту боль - другую, яркую, невыносимую. Я старая. Я долго не выдержу. Я хорошо знала, чего. Счастья.
Невозможного. Вы не ломаете нужные вещи.
А потом я стояла. Пила. Смотрела, как переговариваются эти, как безумный, называется Птаха, обнимает горелый столб. Как танцуете вы с Повелителем. С кнутами.
И была мокрая. На этот раз не от боли.
Праздник кончился, как и должен был. Приказом Повелителя разогнать их и построить...
Господин комендант, но ведь я ничего такого не сделала. Ведь лишнее из этих придется вытряхивать дольше, если они вот так полюбуются, как на вас орут перед строем. Ну, Повелитель. Ну что теперь, что он - Повелитель?
А шкуру вы с меня все-таки сняли. По кости. Там, где от пятнадцати шагов до лекарни отходит дорога на сорок шесть шагов. До плаца поверки.
- Хэро, уходи, - а я смотрю и не понимаю. Что это вы. Что вы мне это говорите. - Ты осмелилась заступиться за меня перед Повелителем. Ты осмелилась возражать Повелителю. Он этого не простит.
А еще вы говорили - уходи, здесь пахнет смертью. А я не успела вам ответить: это моей.
Только правы были как всегда вы.
А меня призвали к Повелителю. Не отвечать. Ответить на предложение.
Повелитель отбывал. И предложил мне отправиться с ним. Я плохо помню слова. Я помню – передо мной стоит эта сила. И предлагает мне жизнь. Вечную. Под его началом. Бессмертие. Не совсем мою жизнь.
Я старая. Я очень боюсь умирать.
Я знаю, как это называется. Здесь это называется поломаться.
Я – Хэро. Госпожа начальник по режиму. Старая. Гнилая. Спуск до рудника, подъем, пятнадцать шагов, понимание, настигающее где-то шаге на седьмом, что точно также прикована к этим камням и этой гнилой – совсем как я – земле. С той разницей, что цепь у меня на поясе. Здесь – прожила свою жизнь – короткую. Человеческую. И здесь она закончится.
Свою.
Я – Хэро. Мне страшно. До полного. До желания ползком, вниз, туда, на самые глубокие ходы рудника, в вонючую воду, приковать себя ж этой цепью, что на поясе… Чтоб не сказать, не согласиться. Быть – вещью – в этой руке. Вечно.
Я так и не знаю, хватило ли меня, чтоб открыть рот и сказать нет.
А Повелитель? – Уехал.
А моя жизнь кончилась.
Господин комендант, сразу – я так и не поняла, что случилось. Я возвращалась, шла, от прохода к кухне и хозяйственным службам. Когда у места работы лучшеньких хлопнуло. Не сильно даже… в руднике срывается куда громче. Бадья с того самого колеса. Но воздух стал плотным, толкнул – я увидела как проседает, рушится стена – места работы лучшеньких… Медленней, чем я успела встать, подумать – что там было сделано, кто уцелел – как увидела – они… бегут – а если бегут, значит надо догнать… И волки уже действуют, я ли хуже…
Только в новый раз хлопнуло чуть-чуть бы и под ногами, тряхнуло – ударило – я упала, повезло – надо мной завизжало камнем, осколками, потом выяснилось – руку задело, бок, не страшно, не заметила. А вот что слышно сначала почти не было и в голове звенело. С отшибленной башкой – какой из меня загонщик… Ладно. Волки. Там справятся. И этот… кажется – Кузнечик… с ними?
Рассудила и вернулась. К рухнувшей стене лаборатории. И нашла вас. А вы умирали.
Помню – нюх не отключился. Пахло дрянью из рухнувшей лаборатории. Кровью. И только кровью. Вас…хорошо разворотило.
Как понимала: все. Уже не только мы – ничем не поможешь. (А была же – Сопровождавшая Повелителя. Которой сладко. Была, она смогла бы. Наверно. Я не вспомнила.
Я не сожалею.)
Один раз мне пришлось вас перевязывать. Вы с господином Волком тренировались. Перестарались. Не страшно, неглубоко. Что я этому лекарю доверю? Когда я не знаю, сколько в нем его пойла? За себя-то я знаю...
Кто-то из младших волков еще пытался. Глупый еще. Не понимает. Это проще сожрать, чем зализывать.
Я не слышала. В ушах звенело. Я понимала, что за слова вы пытаетесь вытолкнуть:
- Дай мне уйти.
- Не мучай его. Добей.
И волк добил. Чисто. Я бы смогла. Но хуже.
Извините, господин комендант. Я всегда знала, что вы были частью моей жизни. Я только не знала, какой. Оказалось, очень большой. Почти всей.
Потом мне было все равно. Что нами теперь командует эта женщина, что она отправила рапорт Повелителю... нет, совсем Повелителю, что она умеет лечить, а как больно - я не поняла.
Для меня все закончилось. Совсем все закончилось. Кроме желания найти этих. Кто сбежал. Один. Безумный. Называется Птаха. Далеко не уйдет.
Найти. Убить. Да, убить. Просто. На свое счастье, эта женщина правильно командует.
И волки выследили.
Только это они нашли нас. Отряд. Свежие. .. нет. Целые - тоже не то.
Живой я так и не пойму этого слова. Уже надо будет нападать.
Свободные.
Эта женщина просчиталась в своем могуществе. Оружие они умели держать значительно лучше, чем я.
А боль была холодной и почти не страшной.
Помню - перо. Мое. Лежит перед моими глазами. И тонет. Кажется, это кровь. Кажется, моя. Но я еще могу успеть. Доползти. Ударить.
Не успела. Добили.
Оказалось - не страшно.
Господин комендант, я...сомнительно умею писать. И мне теперь никогда не поднять пера - писчего. Вашего. Оставшегося там, далеко, в мире живых. И у меня под пальцами.
Возможно, я получила по заслугам. И останусь здесь вечно. На развалинах. Жизни, которая была моей.
Но мне не страшно.
Возможно, я просто не знаю, куда теперь должна идти.
Может быть - пойму. Когда сумею договорить.
Господин комендант, а вы умеете улыбаться. Один раз я видела.
Когда с вами говорил Повелитель, он называл вас Угольком.
Гвайхи. Вам походит.
Красиво.
@музыка: это знает моя свобода, это знает моя свобода, это знает мое пораженье, это знает мое торжество
-
-
30.08.2012 в 12:51А насчет "сладко" Хэро была ой как права. Но об этом я вряд ли сумею написать.
-
-
30.08.2012 в 13:05и текст хороший текст.
-
-
30.08.2012 в 13:20надеюсь это все-таки достаточно страшно
ну так у нее долговременный профессиональный опыт...
Tiringolwe, спасибо. Это были очень э сильные моменты. Пожалуй, из самых сильных на игре для меня.
А текст... ну на этой каторге я точно двадцать лет
-
-
30.08.2012 в 13:23-
-
30.08.2012 в 13:33это все ОН. сука жизненный опыт.
которого у меня нет-
-
30.08.2012 в 13:34-
-
30.08.2012 в 13:39а про текст я уж сказал - но я правда двадцать лет на этой каторге
-
-
30.08.2012 в 13:40-
-
30.08.2012 в 14:00-
-
30.08.2012 в 14:02-
-
30.08.2012 в 14:04-
-
30.08.2012 в 14:19Actinia, спасибо. для меня, изнутри, оно очень достоверно.
Tiringolwe, ага...
-
-
30.08.2012 в 17:20А еще, блин, переплеты судьбы - ваш Жженый, он же Айканаро, сейчас гостит в Риге. У нас.
-
-
30.08.2012 в 17:24а история - спасибо
-
-
30.08.2012 в 17:36-
-
30.08.2012 в 17:37-
-
03.09.2012 в 00:07Во-первых, какой же жутик...
и почему и это не получилось исправить, почему я даже не заметил, что от нее спиртом пахнет, можно же было попробовать вылечить, от старости не лечат, а вот от болезней можно попробоватьВо-вторых, а что я...? О_о
Огненный Тигр, мурррмяу!)
-
-
03.09.2012 в 08:51ну вот еще тебе дело было такое замечать)-
-
03.09.2012 в 11:30