NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
предыдущее тутwww.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167029819.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167134640.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167157328.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167296853.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167617147.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169230304.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169322053.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169371159.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169403017.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169507057.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169701769.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169813399.htm
www.diary.ru/~ingadar/p170164737.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171242263.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171587249.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171872376.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171907804.htm
www.diary.ru/~ingadar/p172985284.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173442051.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173506392.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173825903.htm
самое окончание вбоквелла - и то, что за ним следует. Частично совсем вбоквелла - да, я еще не знаю, зачем сюда пришло Побережье Ниинталь-рьен и что оно хотело. Но оно пришло
сказка про совиное оперение принадлежит другу-соавтору, лежит вот здесь www.diary.ru/~eleventhland/p153217580.htm
за эту самую пришедшую картинку Побережья еще большая благодарность lasgunna, ибо из той истории про Город Мертвых королей оно тоже выросло.
читать?…А в здешнем времени жизни, в городе Мьенже, Саайре смотрел, как она вспоминает... Как уходит - далеко, на глубину, полностью - и передает слой за слоем, глоток за глотком - как была та жизнь, как носит память о ней теперь, как - камень с камнем складывается - светлое «это было - и это было моим» и «горькое, горькое мое горе»… И с этих камней нельзя не оступиться в вечную воду Изнанки, куда так - и так недавно привык смотреть. Чтоб вдруг оказаться - уже понял, на первом, самом близком к миру живых слое, кромке воды, причудливо искажающей мир людей и глубину - там, где перешептываются сны деревьев и домов города - и каждый живой... И глазами рассмотреть, что делает Льеанн. Она рассказывает – полностью, скорей всего сознательно, этим и дает увидеть, как выглядит. То, что за пределами мира живых у всякого разумного растут корни. Которыми он держится - в мире живых, крепнет - прирастает - земля его сердца, корни - которыми собирает свое, нужное людям, из мира живых, из вечных течений Изнанки – чтобы было ему, чем жить – и чему уходить в свой срок, должный для всех имен и рек. Саайре смотрел - и странно было понимать, что "пустить к корням" - это не просто принятое выражение о доверии, а повседневное описание должной храмовой... процедуры. Наглядное, как... вот эти корни. Старые - старого, устойчивого дерева - иной и с добрый ствол будет, узловатые, цепкие... держится, вроде - никаким ураганом не свалишь. А видеть можно - она, сейчас, разрешает - смотреть и видеть... Что они старые - просто, очень - старые корни. И как - наглядно... почти на ощупь - шрамы распознаются на корнях, иные старые, иные... А вот просто видно, слышно - совсем новые - ни смолы, ни коры... Есть. Болят.
...Пока лехта Льеанн говорит дальше. Рассказывает - уже словами.
- А потом... Потом я завершила свою работу, предъявила достаточно интересные исследования об обнаружении охотников в мире живых и сопредельных слоях Изнанки, о возможном их перетекании в «усвоенных» taer, а также способах питания личиночной стадии стадии охотников при выныривании их в верхние слои... пусть и не предполагала проверять их своими корнями, но к сожалению, проверила. Отчиталась в выполненной работе и накрывшем поражении. Дальше была проверка восстановительного - местного, подробная храмовая аттестация на состояние личного ресурсосбережения и уровень поражения Изнанки. Которая выяснила, что занимать свое место в мире я, по общему итогу поражения, неспособна…
И это тоже слышно... наглядно – что ей до сих пор надо перевести дыхание, чтоб это произнести. И продолжить:
- Потому что в том состоянии при моей работе я предположительно должна была покинуть мир живых с первым же taer... возможно даже с менее опасным объектом... Вроде вот местных паразитов. Чтоб поддерживать границу мира живых... надо очень, очень крепко за него держаться. А глубинные слои Изнанки странно обращаются с человеческими корнями... потому что место не для живых. С поврежденными тем более. Задетые воздействием участки исчезают в мире живых... незаметно для обладателя. Даже если обнаружит и постарается восстановить - в них очень долго свободно протекает вода Изнанки... что при моей работе категорически противопоказано, - и снова - Льеанн выдохнет. Слышно. Дотянется до чашки, хлебнет, отряхнет с пальцев - брызгами - досаду: поймать не получается. Заговорит. - Словами это... беспомощно - а наглядно небезопасно. Но там, на глубоких слоях Изнанки, где уже красиво и... совсем не больно – просто живешь по-другому. Очень по-другому чувствуешь - и свою принадлежность к миру живых и своего Бога. Да, я очень понимаю тех, кто не смог... кто и не захотел вернуться, - она говорит - и вот, наглядно видно, что тоже – открывает часть своих корней. Бывает, когда дерево на пути встречает камень или ограду - звездный-другой-и дальше минует - и раздели, где дерево, где железо; где старая-старая кора и вросший камень - мутный, ледяной, с перламутровым отблеском... и лучше ли будет тому, кто растет - если разделишь? - Но я выбрала вернуться. А дальше пришлось выбирать, что делать. Вариант... перемены моей дороги как лехта мне посоветовала Нин-Найр, - тихо говорит Льеанн. - Я очень непросто понимала... этот результат. А потом было сложнее.
Она молчит. Она достаточно долго молчит, чтоб вопрос, совсем недолжный, сформировался внутри, был переведен на слова, был взвешен – стоит ли его сейчас озвучивать, и все-таки был произнесен вслух:
- Это… очень трудно – менять свою дорогу?
- Это?.. - пальцы подбирают, не находят, отряхиваются, - а как пытаться родиться заново - на другой земле. Когда ты уже есть. Очень, очень сложно. Особенно работать, - Льеанн встряхивается и говорит на очень открытом. - Вот так: вот привык - к сложной ручной работе - под одну руку, ну - как Тхаио по дереву режет. Совсем хорошо и совсем умеешь. Так, что голова может быть ни при чем - руки вспомнят. И самое сложное. А теперь бери и делай другое. С другой руки. Как в самый первый раз непослушной. При том, что тех рук и тех навыков и... Того голоса мира и бога у тебя никто не забрал. Просто привычно действовать - смертельно опасно. И недолжно. Очень... трудно. Но это я понимала потом. Недолго. Мне - очень долго показалось. Понимала я тоже - долго. Сначала...
Она задумывается. Снова можно слышать - далеко, подробно - как прорастает памятью за словами. "Я вспоминала..." С полигона Пустой колодец с таким состоянием здоровья и внутреннего ресурса Льеанн пришлось отправляться быстро. "Первым же транспортом, - уточняет она. - вторым. По настоянию бывшей наставницы-лехта, что учила мою дочку... а тогда работала со мной. Потом стала и моей наставницей. Помнишь - Ланери эс Химаро айе Ниинталь-Рьен из госпиталя?" - и можно негромко отозваться: "Помню. Я... удивлялся", - а Льеанн посмотрит. И ответит - на то давнее удивление мальчика Саайре, что очнулся тогда в восстановительном и смотрел на местных помогающих первый раз. "Мы почти одногодки. Она немногим старше", - поймает, как это взвешивает его ладонь, и продолжит: "Тогда она получила разрешение на отпуск - на свою землю - и пригласила меня отправиться с ней. На побережье Ниинталь-рьен. Очень, очень странная земля..."
Льеанн медленно укладывает слова – и за ними видно. Влажный мир, на который –на твердой земле живых, кажется, сначала – проще смотреть, закрыв глаза. По звуку, по плотному воздуху, в котором словно течет вода – жаркая – и растворяются, и звучат незнакомые запахи. Открыть глаза и смотреть – со странной веранды, похожей на корабль: далеко вынесенной на сваях над водой, под плетеной крышей, выгибающейся вверх – как скользят по темной воде длинные лодки с цветными мелкими парусами – на которых десятки звездных плавали здесь и десятки наверно еще будут, - принося с собой запахи – много запахов. Остро – водорослями, солью, свежим уловом; сладко и тягуче – незнакомыми фруктами, постоянным урожаем; пряно и отдельно – ароматной древесиной, которую везут с верховий… В густом воздухе все запахи звучат отчетливей и дольше, пахнет вода, корни, дерево веранды, солнечный свет. Улыбка Ланери эс Химаро айе Ниинталь-рьен, когда ей это говоришь, а она отвечает: «Эту реку зовут Ароматная», - тоже пахнет. Медленной и спокойной речной водой и еще немного – удивительно прохладными и густыми туманами, что до рассвета поднимаются до самых верхних – очень высоких – деревьев здешней сухой земли.
Там и училась заново дышать, разбирать по одному незнакомые запахи и голоса странной земли живых, училась действовать, как с самого начала - впервые откликаться на другие голоса... И потом очень долго казалось, что течет эта дорога лехта - зеркальное отражение привычного пути в мире живых, lierh-aef, путь резца Многоликого - темной, тяжелой, перебирающей запахи, водой Ароматной реки. От верхнего течения, где скалы выдыхают туман, и в низинах, между всегда зелеными, очень... плотными, переплетенными лесами прячутся лоскутки полей. А серые, отливающие зеленью, старые, как скалы, каменные дорожки и мостики, сходятся, приводят к спящему городу, где много, много сотен звездных нет живых жителей - только старые камни, а на плитах - яркие лепестки с по-прежнему ухоженных садов, тяжелые от постоянно висящей в воздухе мелкой водяной завесы - еще не дождь, уже - вода... Украдкой провести рукой по камню ограды - ладонь позеленеет, как камень. Поднести к лицу - пахнет старой водой, корнями, подземной сыростью, а еще почему-то - смолой - дымным, благовонным, древесным, скользит и ускользает... "Водоросли", - тихо уточняет Ланери, можно ей отозваться: "Изнанкой пахнет", - медленно подтвердит: "Правильно..."
А река течет вниз, минуя редкие поселки, также - уступами крыш, верандами, причальными мостками, спускающиеся к воде; мимо низинных лесов, что держатся своими корнями совсем как живые и разумные на Изнанке - стоят совсем в воде, можно проплыть на тонкой, верткой лодке под зеленые своды, под огромные листья, с которых капает вода - только там очень душно и пахнет болотом. И так до самого побережья, откуда и поднимаются лодки, груженые рыбой. Иной раз и до той веранды долетает - насыщенный и другой запах соленой воды, когда Драконье море выдыхает высокий прилив... От дома Ланери можно, хоть и жарко, пройти пешком, по верхнему гребню, подняться на скалы, посмотреть на залив. С высоты - как укладывал кто-то по зеленоватому, переливчатому с блеском полотну камешки - спиральными узорами, и мелкими бусинами, рябью узора, видны оттуда лодки... А Ланери по-другому видит: "В старых историях говорят - что это древние духи, хранители здешней земли и моря, сделали что должно - и легли спать в заливе Драконьего моря. Чтоб проснуться в свой срок. Редкая из этих лодок забудет перед началом лова остановиться у головы старшего - вон она, видишь? - и поделиться с ним - тем, что в море не растет. Зерном. А если очень надо - золотом. А в дни праздника выхода в море и последнего осеннего полнолуния - мы зажигаем там огни - и рассказываем ему о тех, кто ушли в этот год и кто родился. Здесь так верят - в местных духов и другое..." - услышать - и отозваться: «Я тоже так верю. На моей земле так принято», - а на скалах хорошо, внизу остался жаркий туман плотных лесов, пусто и просторно, только камни - корнями и хребтами выпирающие из земли, да редкая трава, жесткая, колючая и серебряная, шуршит громко... А земля - песок, крупней песка - мелкие-мелкие окатанные камешки, такие же, как там, далеко внизу, в бухтах... Или море когда-то доходило и досюда? И Льеанн договаривает, пока с ладони течет песчаная струйка: «Очень крепкая земля и очень живые те, кто здесь живет кроме людей".
...Она так рассказывает – не словами, что Саайре потребуется время, чтоб очнуться, встряхнуться – понять, что Льеанн говорит дальше – уже словами:
- Думала - на всю жизнь, оказалось... как оказалось. Сейчас... я как вернулась домой, Саайре. Все равно вернулась домой. Быть – лехта zu-toёra. Столько, сколько будет должно. Надолго меня не хватит.
Проснуться. Вернуться полностью. Понять это, ровное. Вдохнуть, выдохнуть – и задать нужный вопрос:
- На нее хватит?
- Обязательно. Она меня просила – а мой бог любит выполнять просьбы… - спросит ладонью, хочет ли он продолжать спрашивать – нет, не хочет. И вернется к своему давнему. – А тогда… На побережье Ниинталь-рьен я выучилась. Сдала аттестацию – знаешь, это было непросто – сдавать аттестацию на столь старой храмовой земле… Но подтвердила – могу: быть лехта айе Линаэсс. И первое место назначения мне, еще под присмотром Наставника, так всегда бывает – пришло дня через два после аттестации. А как я услышала, что это – Далия… Подумала, судьба. Видно, вправду была – судьба… А первым, с чем мне случилось работать на Далии – были вы.
Потом Льеанн молчит. Не очень долго, но очень не вовремя. Дотянуться до кружки, хлебнуть полным глотком, с горькой травинкой, нашедшей выход из ситечка, вздрогнуть от горечи – а не помогает, уходит мысль, падает отдельно, вот еще чуть-чуть и все – склонит ко сну. Недолжно.
А она смотрела и взвешивала. Что и этим тоже должно поделиться. Полностью – как своим. Только… чувствуется оно так странно хрупко. Точно, что он выдержит. Этот темно-рыжий парень, а в голове все равно – мальчик, с земли, стоившей фай – и единственно и лично – столько горя. (…это горе он с тобой и нес. Вырос. И знаешь, как знают свои пальцы на руках – скоро, скоро – перемахнет ученический предел, встретится – со своей должной аттестацией, кажется – чуть смахни, как с запотевшего стекла – догадаешься… Только не станешь. Выдержит. Должен знать и это. А захочет ли держать – это тоже личный выбор.)
Старый путь лехта теи-лехта Ллеаннэйр о себе напомнил. Быстро - как сообразили характер поражения: чем объясняются странные свойства и скорость распространения "двусторонней граничной". "Как эксперта" сдернули тогда уже с Нового Запрудного, с детского восстановительного, куда распределяли "карантинный корабль". "Вы самый доступный мне эксперт. Из наиболее компетентных, - рывком сбрасывает в систему экстренного вызова эр’нере Мира эс Йенна айе Таркис, командующий поисково-спасательной группы Службы биологической защиты. - А времени у нас очень мало". Как должно - запросить Наставника: "Ланери - вы разрешите?" Получить разрешение. Отбыть.
(... а эр’нере Мира эс Йенна, не первый звездный служащий свое в «карантинных», несколько лет, до самого конфликта на Далии, иногда будет вспоминать и вздрагивать. Как ходит невысокая черноволосая женщина в полевой форме с нашивками медика по пустому поселку. Санитарный транспорт с оставшимися в живых уже отбыл - на максимальной скорости. Первыми словами этой лехта было: "При должных мерах предосторожности это безопасно, несмотря на последствия". Голос отрезвлял - ледяной водой, напоминая, что разумного недостойно. Сейчас в поселке остались только мертвые. И комиссия.
А лехта выходит из мертвых домов, пальцы отряхивают: "Так, плохо..." - спрашивает: "Где сама лаборатория?" - идет, оглядывает руины пропускной площадки, минует рухнувший набок болотный вездеход, горелый, намертво вклинившийся в купол - видимо след последних событий: законного выступления местных жителей - тогда еще многие могли выступать и возмущаться. Потом застывает у трещины прохода. А жесты лехта отпускает резкие, заметные. Армейские. Командует остановиться. Всем, кроме пары экспертов-Проявляющих. И ныряет в трещину.
Выходят быстро. Очень. Так быстро, кажется, вдохнуть-выдохнуть не успел. И лехта укладывает три слова. Сначала. Тоже армейским. Нижней вариацией о сортах дерьма и его поглощающих. В глухой тишине мертвого поселка звучит очень слышно. Слышней, чем дальше - официальное обращение:
- Эр’нере Мира, я категорически рекомендую полную карантинную очистку данной территории. Как можно быстрее. Чтоб те дети были живы. И здешние дети.
Очень объемно. Спокойно. Очень страшно.)
Сама Льеанн вспоминала другое. Раннее утро, вторые рассветные круги, солнце - на воротах детского интенсивного восстановительного и на стеклах жилых ячеек корпуса персонала. В этот раз выпали утренние круги передышки. Что в ближайшее время завершаются.
Когда хороший Наставник нужен, он обычно попадается на глаза. Ланери эс Химаро окликнет с открытой платформы жилой ячейки. Ей, конечно, видно, что идет Льеанн от ворот восстановительного.
- Не передохнула? - в первую очередь спросит Наставник.
- Спала, - отрапортует Льеанн сначала. - Ровно половину срока. По времени я правильно рассчитала, - потом взвесит ношу, поставит ее на пол.
- Что у тебя там?
- Шерсть, - ответит на вопрос Льеанн. - Хорошая, домашняя овечья шерсть.
- И... что ты собираешься делать? - спросит Наставница Ланери. Сначала ответить логичное:
- Прясть. И тянуть их обратно. Ланери, если это сейчас оставить у тебя, у меня будет достаточно времени объяснить. И услышать, что вы скажете, Наставник.
Ланери взвесит последовательность, жестом продолжит: «хорошо». Времени - дойти до корпуса интенсивного восстановительного - уходит действительно немного. Об известном они не говорят.
Разработки лаборатории "Агат-17" оказались крайне успешны. Получившаяся версия микробиологического материала оказалась способна перемещаться по верхней границе среды Изнанки, переносясь таким методом от носителя к носителю. Правда, оставаясь уязвимой для специальных норм обычной обеззараживающей обработки. Второй "недостаток", был в том, что без постоянного источника притока Изнанки в мир живых, срок функционирования материала на двух сторонах мироздания оказывался очень недолгим. Исследователи с этим работали. "Но к счастью не успели", - говорит Льеанн. Саайре-то это "известное" надо рассказать. По ходу рассказа дополняя известное из общего доступа тем, что - да, правда - было известно ему наглядно... но очень вряд ли опознано тогда. Да, сейчас ему разрешено. И нужно.
Самое отвратительное следствие этой специфики распространения жители Болотного поселка испробовали в полной мере. Поражающее воздействие коренных обитателей Изнанки, равно как и taer, на живых и разумных сказывается их разрушением, физическим или психическим, в мире живых – вплоть до полной потери жизненного ресурса. Разработанный материал "двусторонней граничной" действовал иначе. "Уникально", - как ругательство произнесет Льеанн. Воздействовал одновременно с двух сторон: мира живых и верхних слоев Изнанки, поддерживая постоянную трещину... крайне незначительную. Потому и заканчивался при удалении от постоянного источника. Постоянное подобное существования поддерживать очень трудно. В самом повреждении большой опасности не было: ни один коренной обитатель Изнанки сквозь прореху таких размеров не просочится, и каждый мир живых такие случайные микротрещинки заращивает быстро... Только вот живым, для того, чтобы проникнуть на сторону Изнанки нет необходимости в крупных трещинах. Это чтоб оказаться там в состоянии чего-то более опасного, чем еда - надо довольно долго учиться. Стоило пораженному потерять контроль над сознанием, что при особенностях заболевания "двусторонней граничной" случалось почти неизбежно, и сознание разумного оказывалось на стороне Изнанки. "Их затягивало, - говорила Льеанн и спокойно укладывала вслед. - Достаточно... нерационально: кто несет еду туда, где на нее и так много охотников? Первая опасность. Вторая - далеко не каждый во взрослом возрасте может выдержать, когда его перегибают назад к корням и не сломаться. Без тренировки пластика восприятия Tairhien уменьшается вслед за первым взрослым - до полной негибкости. В десяти шансах из двенадцати. Сожалею, что господа разработчики сначала мертвые, потом тренированные. Я бы им постаралась дать это испытать".
Эта общая информация хорошо известна двум лехта, кто идут на очередную дежурную смену в восстановительный. Там Льеанн напоминает только общие контуры и считает на пальцах:
- Они очень хотят назад и там смогут, верно слышу? Их нельзя приводить в себя, так? Потому что если мелкие очнутся на Изнанке... как минимум, затрепыхаются, что все жители верхнего слоя услышат: кормежка? Их надо быстро вытащить: долго неподготовленным не выжить... и скоро вся дрянь Изнанки и так пронюхает, так? Смотрите, Наставник, что я предлагаю делать... - пальцы ее выплетают, и за их движениями в воздухе... оживает.
Следящий за рассказом Саайре чуть не вздрогнет. Ткут из воздуха нить и связывают. Сетью. Такими знакомыми по дням Somilat пугающе-яркими нитями. С капельками.
- Правильно понял, - здесь, сейчас - говорит ему Льеанн. - Строится также. Ловчая нить. Но для живых она полностью безопасна.
Говорит поверх - своего голоса из памяти.
- Думаю, это обеспечит им личную защиту. До того времени, как я смогу поднять их наверх. Ее проще плести, когда под руками есть хорошее материальное.
- Неожиданно для ловчей нити, - оценит там лехта Ланери - и потребует. Как Наставник. - Льеанн, я понимаю, ты собираешься выполнять эту работу лично?
- Я с этим справлюсь лучше. Из имеющихся у нас в наличии. Ланери, обосновать?
Она измеряет взглядом расстояние, отделяющее их от корпуса интенсивного, и отпускает жест. Требует. И Льеанн быстро считает на пальцах.
- Где они сейчас в слоях Изнанки - я вижу... как цифры над воротами. Я умею действовать в ее воде. С должной скоростью. Аккуратно. Не затрачивая рабочего времени мира живых. Не привлекая лишнего внимания внутри: желающие поохотиться на беспомощную добычу моего запаха боятся. Достаточно?
- Излишне, - отзовется Ланери. А потом, миновав уже распознающие сканеры входа, скажет на личном близком. - Льеанн, а ты удержишься?
- Работу выполню, - отвечает первым. "Кланяется" - запустить обеззараживающие рамки, выпрямляется и, раньше, чем нырнуть в них, говорит. - Должна. Одиннадцать шансов из двенадцати, - взвесит. Выпрямится. Поправится. - Ну, десять. С половиной. - и, пока гудят, прогреваясь, рамки, добавит. - На допущенные единицы у меня есть обоснования. Личные. Ланери... я хочу, чтоб ты их слышала и оценила.
О готовности выслушать ей сообщают жестом: говорить внутри действующих рамок не рекомендуется. Дальше быстро – подняться, переодеться, дойти до третьего интенсивного отделения, отметиться на дежурном операторском посте и заступить на свою смену. Льеанн отсчитывает обоснования. Движениями:
- Я видела этих детей. И эту лабораторию. Так не должно быть, - защелкивает последние верхние крепления рабочей медицинской, делает шаг вперед, в двери коридора, слышно выдыхает – и говорит на личном. – И… знаешь, Ланери, я очень хотела сына.
Слова Наставник ловит на ладонь. Рассматривает. Очень медленно для необходимого сейчас шага и скорости действия рассматривает. И забирает. Командует – уже у дежурного операторского:
- Берешь себе, - взвешивает, - дополнительный малый круг личного времени. На эту работу и восстановление. Больше выдать не могу. Разрешение с меня. Льеанн – и сделай ее хорошо…
И медлит – теи-лехта Ллеаннэйр – там уже, в городе Мьенже, прежде чем продолжить:
- Кажется, я сделала.
- Льеанн, - говорит тогда Саайре. Сонную голову не удержишь. – А я тебя запомнил, - поймает легкий спрашивающий жест, вдохнет и попытается объяснить. – Я там, когда болел, слышал голос. Голос был – и звал назад. И я… шел по нему. Знал, что в мире угадаю. И да – как ты… таким заговорила – я тебя угадал.
«Вот как», - медленно, очень медленно взвешивают пальцы. Говорит она после. Спокойное:
- Правильно. У тебя очень хорошее чутье на присутствие Изнанки. Похоже, изначально – если ухватывал тогда…
Тогда Саайре задумается. Глубоко, не вовремя. Звонкий, рассыпающий мысли недосып требует своего. Встряхнуться, взять кружку… Глотнуть. Не удержать – всплеском – жеста. Что два глотка и кончилось… А сон не шарахается, даже горечи уже не чувствуется. И жест поймают.
- Саайре, я это пробуждающее люблю за то, что в нем… встроенный индикатор выработки ресурса, - Льеанн говорит серьезно. Очень. – Если действительно уже необходимо спать, его пробуждающее действие заканчивается. И сбор начинает работать в обратную сторону… практически без последствий, - и получается очень тяжело – сообразить, о чем она говорит, что говорит именно ему, что правда – чуть-чуть и все, выключит. Оттолкнуть сказанное: «не мне» - не успеть уже. Услышать. – Саайре, я тебя прошу – иди, пожалуйста, спать. Завтра – ты нам очень, очень понадобишься.
***
Завтра, как назло, проспал…
Солнце кончилось, снег шел, крупный, мокрый, таял, стучал по водостоку… Он, наверно, и разбудил. Не голоса же… Они в соседней комнате были очень тихими. Сумрачно, сонная погода – в такую очень не хочется вылезать из-под теплого домашнего одеяла, тем более, что никаким сигналом побудки никто не озаботился. Голоса сработали. Стоило расслышать. Подпрыгнуть, как укушенный, успеть на себя рассердиться: проспал…
А голос у лехта Льеанн – у двери уже слышно, тоже мягкий, колыбельный. Осторожно отодвинуть дверь – и удивиться… Сидит у кровати, перебирает – камешки мозаики, собирает вместо них слово за слово. Сказку рассказывает. Такую старую, что впору удивиться. По всем мирам великой и нерушимой ходит – кто ее, к своему первому звездному, не слышал?
…Женщина жила в доме на окраине хутора, в стороне от дороги, на полпути к кладбищу и про нее говорили, что она знает о чем шепчутся камни и всегда носит с собой черный кувшин с синей росписью для обитателей туманов, что на закате выбираются из нор. Она была весьма искусна в лекарском ремесле, но и плату брала почти невозможную и никто не взялся бы угадать, чего потребует лекарка в следующий раз. Правда те, кто к ней обращался говорили потом, что дело того стоило. Если вообще соглашались упомянуть о том.
Может быть она была из тех, кто от рождения принадлежит высоким богам, может быть нет, но она первая в нашей земле узнала, что если на пороге рассветных ли, закатных ли сумерек вынести из дома расписной кувшин, не ведавший от рождения ни молока, ни вина, ни зерна, и на дне оставить крупицу живого серебра или небесного железа, а после остаться стеречь и вместе с первым лучом вышнего света захлопнуть крышку, то бескостные серые твари жадные до чужих теней и корней, что с пробуждением речного тумана выползают из нор в канун середины лета придут просить за своего собрата, запертого в кувшине. А после уйдут от границ человечьего жилья и не появятся еще долго.
Говорят, она прожила дольше всех в пределах нашей земли и никто не помнил, когда она пришла, и никто не мог сказать, есть ли среди живых кто-то, кто знал ее родителей, или же она появилась на свет одновременно с холмом, что скрывал в себе ее дом. Но однажды и ей пришло время завершать дела, рассветный ветер принес ей весть, ветер сказал: «Близок порог твоей жизни, женщина, время твое закончится на исходе года.» И тогда она распустила волосы, надела рубаху из небеленого полотна, вышитую синими звездами о двенадцати лучах, и на закате, когда воду скрывает белая пелена, спустилась к берегу реки. Но прежде этого женщина спустилась в погреб, к пузатым кувшинам, что рядами стояли на полках так давно, что многие уже забыли каков мир снаружи, а спустившись — разбила их все. Те, кто является в сумерках не раз приходили просить ее, но женщина отказывала им и прогоняла с порога, а в это время пленники блеска живого серебра и ведьминой хитрости становились тем, чем были всегда. Множество мелких неровных жемчужин собрала женщина меж черепков, ссыпала жемчуг в замшевый поясной карман, черепки — в корзину, и ушла не оглядываясь.
Когда она вошла в туман, поднимающийся вверх, к людскому жилью, серые твари снова пришли просить о милости, но только насмешили ее, а после в страхе бежали так быстро, что всебесцветная радужная вода, что течет по обратной стороне всего сущего не успела сомкнуться за ними. Женщина скользнула меж слоев бесцветной воды привычно и безошибочно, как проходила в двери к тем, кто позвал ее, так, будто всю жизнь только и делала, что ходила на ту сторону живых земель, что всегда скрыта от чужих глаз.
Вошел на середине, стоял у двери, тихо, слушал – как полностью, густым голосом, говорила лехта Льеанн, удивлялся, как девочка Илье слушает. А она сидит на кровати, завернувшись в пушистое, руками вцепилась. Слушает. Глубоко. Как будто в первый раз совсем. Странно так…
А еще видно, что мир все равно прочный. Вещный. Снег за окном идет, капли звонко постукивают. Выпечкой пахнет. И чуть-чуть – дымом. В мокрую погоду.
Но Льеанн рассказывает – старую, старую сказку – и еще можно вспоминать, как она излагала разные легенды. Там, в саду школы на Пустошах. Как… учебный материал.
Знающие люди говорят, по ту сторону всего вода течет вверх, а с никогда не знавшего светил неба спускаются корни людей и вещей, пьют воду, обвивают камни, растут. Еще говорят, все тропы на той стороне суть одна, но куда она приведет ведомо только изнанке сердца, которую многие люди предпочитают не знать и не слышать вовсе. А женщина шла вперед, мимо бесплодных равнин, мимо пустых человечьих жилищ и стальных деревьев, поющих на разные голоса, проходила старые русла, засеянные головами, чьи волосы текли подобно воде, сами головы то плакали, то бранились и проклинали ее, но женщина шла мимо. Улыбалась, пела, и не было ни в голосе ее страха, ни тени в сердце. В положенный срок стала под ее ногами земля влажным песком морского берега, цепочкой поднялись над волнами темные древесные стволы, спиленные на три пальца выше кромки воды и устремились за горизонт. Женщина ступила на ближайший к ней черный диск, после — на следующий. Так и пошла вперед, на каждый шаг из прозрачной глубины поднимались пузырьки воздуха и несчитанные жемчужины мерцали на древесных стволах под водой; и на каждый шаг женщина отпускала в прозрачную глубину по одной жемчужине из тех, что взяла с собой.
Она пожелала, и жемчужный мост длился и длился, пока не привел ее к сердцевине серых земель лишенных света, к земле ее сердца. На берег ступала закрыв лицо руками, чтобы не видеть издалека, какой встретит ее та земля. А когда женщина наконец отпустила руки, то были позади бездонные воды и черные деревья, поднимающиеся со дна, а впереди бескрайнее море жесткой степной травы, и ветер дул в спину, рождая волны: вода ли, трава ли — ветру едино. И низкое светлое степное небо над головой, цвета подсвеченной солнцем воды и осенней степной травы. Женщина пошла вперед. По своей земле.
А Илье слушает. Полностью. Следит за словами - напряженной такой пружинкой. Смаргивает - как взгляда не оторвать... что - плакала? Зачем так? Дождаться - Льеанн заметит, отметит полувзглядом, кивнет на девочку - не прерывая рассказа. Жестом же - спросить разрешения: можно ли присутствовать, вот шкурой почувствовать - как потянется навстречу эта... серебряная пружинка: «Здравствуй, Саайре – оставайся». Как это же почувствует и Льеанн. Улыбнется - чуть-чуть - отдельно от рассказа.
Вскоре поодаль из травы поднялся дом, человечье жилье, встал дверями к морю, раскинул тени на двенадцать сторон света. И без стремления, без тоски, без гнева сидел на ступенях человек, не молодой, не старый. Не смертный. Провожал взглядом быстрые светлые облака цвета древесной пыли. Трубку курил. Женщина остановилась в шести шагах от дома, от деревянного порога и поклонилась тому, кто встретил ее. Низко поклонилась, как равному. А надо сказать, никто у нас не помнил, чтобы она перед кем-то хоть раз... взгляд опустила. Поклонившись, она, как велит человечий обычай, произнесла нараспев: «Светлых дней этому дому и прозрачной воды всем кого он принял» и шаг за шагом оказалась уже у теплой стены, коснулась ладонью дерева, загляделась. Не должно входить в чужой дом если тебя самого войти не позвали, но отчего не обойти его кругом, залюбовавшись мастерской резьбой на стенах. Так она и пошла от окна к стене, от стены к окну, не отрывая ладони, и уже повернувшись спиной к порогу услышала сказанное вслед:
- Редко здесь бывают живые. Ты миновала горькие отмели и перешла жемчужный мост. Зачем?
- Из прихоти.
Женщина обошла дом кругом, а когда вернулась, тот человек все еще сидел на пороге. Все так же, без гнева, без любопытства сказал ей:
- На горьких отмелях есть такие, кто не переставая шепчет твое имя и просит хозяина Сумерек о мести.
- А есть и такие, - спокойно ответила женщина, - кого я с превеликим удовольствием и без всякого сожаления отправила бы туда еще раз.
- Из прихоти ты совершила невозможное. - продолжил он, - но знаешь ли ты, что за дорогу обратно придется заплатить вдвое против того, что ты отдала за дорогу сюда.
- У меня достаточно жемчуга чтобы снова перейти мост и достаточно гордыни чтобы вернуться в смертные земли.
- Тогда иди, - сказал ей хозяин Сумерек и отвернулся.
А она тряхнула волосами, выпрямила спину и ушла. Тысячерукие тени кривляясь шли по ее следам, но так и не заметили, что это ее шаги задают ритм, и все вокруг повинуется плетению слов ее песни. А женщина смеялась, переступала с одного гладкого черного спила на другой, разбрасывала горстями неровные зеленоватые жемчужины. И каждый шаг открывал ей картины жизни прежней и будущей. Она была солдатом владетельного господина, замыслившего мятеж, а после была каменным черным ножом и одновременно женщиной, заходящейся криком на алтаре, была сумкой для риса. Двенадцать раз по двенадцать лет простояла резной вешалкой для одежды в доме плотника, пока дом не сгорел, подпаленный завистливыми соседями. Была каменным ложем лесного ручья. Была мельничной мышью и еще лежала зерном, принесенным на мельницу. Сколько пройдено дорог звериных и человечьих, - подумала она усмехаясь, - отчего бы теперь не примерить совиное оперение?
Пятнистая неясыть летела над речным берегом мимо человечьего жилья, оглядывала охотничьи угодья, искала подходящее место для дневного гнезда. Люди готовились к празднику середины осени, к рождению нового года и некому было выйти из дома на окраине чтобы рассказать им, что подземная река на закате года изменит русло и серые твари, жадные до чужих теней и корней больше не будут вместе с туманом вылезать из нор.
- Ой... хорошо как, - первым выдыхает девочка Илье. А потом плотней, крепче вцепляется в покрывало. И собирает нелепое. - Это... вы сейчас придумали?
"Не слышала? - глубоко удивляется Саайре. - Где ж она росла, чтоб этого не слышать?" - успевает удивиться. До ровного голоса Льеанн:
- Это рассказывали за много лет до того, как я родилась. И будут много после того, как я умру, - и продолжит. - И это не придумано, - такое... спокойное, что ему совсем никак невозможно ответить - вот точно, как вслух, просившееся Илье на слова: "Такого не бывает". А пальцы стягивают, собирают покрывало, прячут в складки попытку подобрать жест. И дышит Илье. Слышно.
- Нет, Илье, я не знаю способа переработки... тех, кто-приходит-в-Сумерках на жемчуг, - очень… повседневным продолжает Льеанн. - К сожалению, старые истории не считали должным передавать точную методику действий и требующийся расход ресурса. Но я знаю, что с ними можно справиться. Насовсем. Если ты мне поможешь. У тебя получится. Когда встанешь на свою землю.
- Не... придумали? - внезапно, с усилием получается у девочки. Подчеркнутое движение: "Нет. Правда", - Льеанн укладывает почти ей руки. Близко. Чтоб у Илье получилось... было не страшно - отпустить край покрывала и вцепиться лехта Льеанн в руку. Ощутимо. Со всей силой, что требуется, чтобы вытолкнуть из себя:
- Я... там... была, - так не даются слова, словно комната до потолка полна водой - и всплывают - каждое своим пузырем воздуха. Проверит, крепко ли держится за руку, и слышно вдохнет. Нет, не задохнулась - и лехта не шевелится, готова слушать дальше... Можно? - На мосту... сюда шла. Город под водой прорастал. Там угольки... горели... - Она запинается, ждет, смотрит на Льеанн...
- Знаки Слежения, скорей всего, - уточняет лехта, оставив ей время подышать. - Они существуют. Они могут работать как маяки. Ты через несколько слоев воды Изнанки на них смотрела. Я... возле того моста обнаружила, что ты присутствуешь. Я не слишком быстро тебя вела?
Это девочка перекрывает. Тихим, спящим:
- Сначала - да, там деревья, под водой... Там... поднимаются пузыри и внизу растет жемчуг. А вы говорите, я живая... Ну... скажите, что я...? - и захлебывается, как будто воздуха все же не хватило. Вот здесь.
- Ты живая, - говорит Льеанн. - Мне, zu-toёra, видно. Ты шла обратно. От Пристаней Пустых. У моста не спрашивают, где он растит свои следы и жемчуг. Я удивляюсь, правда. Что ты дошла и дошла живой. – И Льеанн легко ведь возвращается к повседневному обычному. Это неважно, что из него и не выходила. - Илье, извини… можно я поверну руку? Так... будет проще держаться.
Руки Илье отпустит. Быстро, как отдернет… Вот тут и сообразит, с какой силой держалась.
- Вам… не больно?
- Нет. Но неудобно. Так лучше.
- Лехта… Льеанн, - выдыхает Илье не сразу, долго… До того сидит и пошевелиться не решается. – Вы… правда верите, что это со мной было?
- Верю, - отвечает Льеанн, и тогда голос девочки звенит, срывается – на бессмысленном:
- Я… который раз вас об этом спрашиваю? – и падает как в воду. Голос такой – у Льеанн. Течет. Спокойный.
- Извини… если это важно. Не подсчитала.
Голос течет водой и Илье дернется снова... словно в ту воду непрошено окунули. Снова - сжимается пружинкой. Молчит. "Что случилось?" - спросят движением пальцы Льеанн, оставив время побыть этой тишине. И сначала - спросив разрешения. Это неважно, что девочка - одновременно - держится.
А руки у нее... у лехта Льеанн шершавые, теплые... такие - очень живые... ими и напоминать, что вот так, кожей - тоже получается быть и чувствовать... живая - и понимать слова движения. Очень... слышно говорят.
А потом Илье слышно выдохнет - всем движением тела. И вот - новой, при них существующей слезой сорвется голос:
- Мне... стыдно. Вы так есть - и так... со мной… делаете... Долго. А я даже ничего словами назвать не могу. Кроме всякой ерунды. Я так… оскорбляю вашу работу.
«Как странно», - очень заметным и очень сдержанным движением взвешивают пальцы. А продолжает говорить Льеанн тем же – густым и ощутимым:
- Называть словами, что с тобой происходит – это навык. Это не самая простая работа, требующая долгого обучения. Называть словами то, что происходило с тобой – мне тоже непросто, я не для всего знаю точные слова. К сожалению, это необходимый этап работы. Для того, чтоб назвать, понять и вынести – то, что сейчас с тобою происходит. Работы, которую придется делать медленно, аккуратно – и только с тобой вместе. Если, Илье, ты разрешишь…
А девочка звенит – немедленно:
- Я… уже все вам разрешила. Вы меня так каждый раз будете спрашивать?
- Да, я каждый раз тебя буду спрашивать, - ровно, дословно повторит за ней Льеанн. – Возможно, ты захочешь где-то подумать и остановиться. Возможно – отказаться… - а следующее, что она тоже озвучит: «Извини, Илье, я не понимаю, как начало работы может эту работу оскорбить», - девочка уже перекроет. Тихим. Но четкости в голосе хватит – стены сносить:
- Нет. Я не откажусь, - выпрямится, выпустит покрывало, очень заметно… соберется. Заговорит. – Ниери Льеанн, я очень хочу подумать над услышанным сейчас. Одна. Там, - и покажет за окно, где стучит и кружится снег. – Я могу это сделать?
- Можешь. Ты разрешаешь мне отслеживать, где ты находишься? Я… еще несколько опасаюсь полностью тебя отпустить.
- Да… - запинается девочка. – Не отпускайте меня… - оглядывается и… кажется, она пытается улыбнуться. Саайре. – Я правда скоро приду, - и начинает собираться. Ей только жест получается отпустить. Добрый, напутственный: «Я буду ждать…»
А уже собравшись, Илье у двери оглянется. И легко так попросит:
- Лехта Льеанн, вы можете посмотреть… я правильно оденусь?
Скажет движением: «Конечно», - поднимется. Спросит еще у него ладонью: «Ты как?» - ответить: «Здесь подожду». И подождать. Не так долго.
Льеанн вернется. Краем взгляда, непрошено и ярко, Саайре увидит - что с закрытыми глазами. Пройдет точно до места, где сидела. Опустится на пол, упрется лбом в высокую деревянную спинку кровати. И не сразу выдохнет. На близком. Таким же весомым... увесистым. Камень. Прочный колотый камень с очень острыми краями.
- Никогда, - размеренно говорит лехта Льеанн. - Никогда я не чувствовала себя столь бронированной и столь неуклюжей. С таким хрупким. Такой... криворукой. Я не специалист. И так нельзя... повредить. Какое дерьмо.
Потом выпрямится. Повернется. Глаз не открывает. Смотреть трудно: так, словно все ее время легло на плечи и тяжелеет. Подумать правильное можно: "Эр’мэи Льеанн, тебе надо выспаться". Перевести на слова, на звук только - не дается. Пока Саайре будет собираться, как это назвать вслух - Льеанн уже поворачивается и смотрит. Прямо.
- Светлого утра, Саайре. Извини, что не разбудила. Не успела.
- Ничего... Как... наша Илье? – Саайре спросит – и сядет рядом... не очень спрашивая, возьмет за руку. (…А ничего: время - подавишься. Незачем тебе пока мой Наставник, ясно?
- Наша? - тихо переспросит Льеанн. Так, светлым. - Работает. Очень... трудно. Понимать словами, что она видела, где она есть в мире живых и на Изнанке... просто понимать. Это нужно - чтоб найти, где выбираться. А ей страшно. А то, что она помнит... Вот тех-кто-приходит-в-сумерках, помнит, - и Льеанн молчит. Пусть будет - внутренним и личным - что сейчас перебирают пальцы. Теи-лехта Ллеаннэйр сейчас - конечно - оставит себе.
("...Все, что она может сказать о том доме, откуда шла сюда. Про бескостные руки, собирающие туман и про свое детское имя, прибитое к стене. А потом смотрит и говорит: "Я безумна?" – а я отвечаю ей: «Нет», - оставляя себе более правильное: «К несчастью, нет…» - так же оставив себе, что я не могу понять – сейчас, из этого утра – что равно не вижу – ее корней, первого обязательного условия в работе живого, желающего остаться живым с этой… неощутимой дрянью. И этот дом я тоже буду искать слишком долго – а он должен быть слышен – где с потолка течет туман и его собирают… неоформленные. Ты…местная хотя бы, Илье? Не буду спешить…»)
Не сразу – выдохи Саайре считал, их перешло за три раза по двенадцать – Льеанн обрезает перебор мысли, отряхивает руку, говорит:
- А ее учили – не верить. Что это бывает и что с ней происходит. Долго. И думаю, больно. Преднамеренно. Как соберет слов – так и спросит: думаете, я вру? А я ей рассказываю старые истории, что эта дрянь...может быть переработана... в более полезное. А спроси она меня, как... – ладонь взвешивает – ладонь пропускает сквозь пальцы – песок, сухие листья, не находя внутри ничего достаточно весомого. И, когда просыпет всю невидимую горсть, так ничего и не найдя – перейдет на другое. – Саайре, будешь завтракать? У лехта Трэстинки очень вкусные лепешки – и они тебя ждут.
- Тоже хочешь подумать над услышанным… одна? – нужное, не вовремя спросит тогда Саайре.
- Да. Хочу продышать одна, - согласится лехта Льеанн. – Но… я буду очень рада разделить с тобой предстоящую работу… если ты согласишься, - ловит, естественно, быстрый согласный жест Саайре, забирает себе и говорит. Сначала тоном Наставника. – А тогда надо есть. Вкусно и хорошо. Предстоит трудная работа, - и легко отставляет его в сторону. – Я не удержалась: у тебя попробовала. И скажу – упустить такие лепешки – дело недостойное? Хорошо?
Лепешки и правда - того заслуживали. Плотное, сытное тесто и пряная мясная начинка... "Еда, которую надо есть медленно", - голова вспомнила - потом - как это определял лехта Тхаио-таи. Вроде бы - поблагодарил... и есть поспешал.
...А справился как раз - чтоб вернуться и испугаться.
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167029819.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167134640.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167157328.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167296853.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167617147.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169230304.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169322053.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169371159.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169403017.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169507057.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169701769.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169813399.htm
www.diary.ru/~ingadar/p170164737.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171242263.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171587249.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171872376.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171907804.htm
www.diary.ru/~ingadar/p172985284.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173442051.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173506392.htm
www.diary.ru/~ingadar/p173825903.htm
самое окончание вбоквелла - и то, что за ним следует. Частично совсем вбоквелла - да, я еще не знаю, зачем сюда пришло Побережье Ниинталь-рьен и что оно хотело. Но оно пришло
сказка про совиное оперение принадлежит другу-соавтору, лежит вот здесь www.diary.ru/~eleventhland/p153217580.htm
за эту самую пришедшую картинку Побережья еще большая благодарность lasgunna, ибо из той истории про Город Мертвых королей оно тоже выросло.
читать?…А в здешнем времени жизни, в городе Мьенже, Саайре смотрел, как она вспоминает... Как уходит - далеко, на глубину, полностью - и передает слой за слоем, глоток за глотком - как была та жизнь, как носит память о ней теперь, как - камень с камнем складывается - светлое «это было - и это было моим» и «горькое, горькое мое горе»… И с этих камней нельзя не оступиться в вечную воду Изнанки, куда так - и так недавно привык смотреть. Чтоб вдруг оказаться - уже понял, на первом, самом близком к миру живых слое, кромке воды, причудливо искажающей мир людей и глубину - там, где перешептываются сны деревьев и домов города - и каждый живой... И глазами рассмотреть, что делает Льеанн. Она рассказывает – полностью, скорей всего сознательно, этим и дает увидеть, как выглядит. То, что за пределами мира живых у всякого разумного растут корни. Которыми он держится - в мире живых, крепнет - прирастает - земля его сердца, корни - которыми собирает свое, нужное людям, из мира живых, из вечных течений Изнанки – чтобы было ему, чем жить – и чему уходить в свой срок, должный для всех имен и рек. Саайре смотрел - и странно было понимать, что "пустить к корням" - это не просто принятое выражение о доверии, а повседневное описание должной храмовой... процедуры. Наглядное, как... вот эти корни. Старые - старого, устойчивого дерева - иной и с добрый ствол будет, узловатые, цепкие... держится, вроде - никаким ураганом не свалишь. А видеть можно - она, сейчас, разрешает - смотреть и видеть... Что они старые - просто, очень - старые корни. И как - наглядно... почти на ощупь - шрамы распознаются на корнях, иные старые, иные... А вот просто видно, слышно - совсем новые - ни смолы, ни коры... Есть. Болят.
...Пока лехта Льеанн говорит дальше. Рассказывает - уже словами.
- А потом... Потом я завершила свою работу, предъявила достаточно интересные исследования об обнаружении охотников в мире живых и сопредельных слоях Изнанки, о возможном их перетекании в «усвоенных» taer, а также способах питания личиночной стадии стадии охотников при выныривании их в верхние слои... пусть и не предполагала проверять их своими корнями, но к сожалению, проверила. Отчиталась в выполненной работе и накрывшем поражении. Дальше была проверка восстановительного - местного, подробная храмовая аттестация на состояние личного ресурсосбережения и уровень поражения Изнанки. Которая выяснила, что занимать свое место в мире я, по общему итогу поражения, неспособна…
И это тоже слышно... наглядно – что ей до сих пор надо перевести дыхание, чтоб это произнести. И продолжить:
- Потому что в том состоянии при моей работе я предположительно должна была покинуть мир живых с первым же taer... возможно даже с менее опасным объектом... Вроде вот местных паразитов. Чтоб поддерживать границу мира живых... надо очень, очень крепко за него держаться. А глубинные слои Изнанки странно обращаются с человеческими корнями... потому что место не для живых. С поврежденными тем более. Задетые воздействием участки исчезают в мире живых... незаметно для обладателя. Даже если обнаружит и постарается восстановить - в них очень долго свободно протекает вода Изнанки... что при моей работе категорически противопоказано, - и снова - Льеанн выдохнет. Слышно. Дотянется до чашки, хлебнет, отряхнет с пальцев - брызгами - досаду: поймать не получается. Заговорит. - Словами это... беспомощно - а наглядно небезопасно. Но там, на глубоких слоях Изнанки, где уже красиво и... совсем не больно – просто живешь по-другому. Очень по-другому чувствуешь - и свою принадлежность к миру живых и своего Бога. Да, я очень понимаю тех, кто не смог... кто и не захотел вернуться, - она говорит - и вот, наглядно видно, что тоже – открывает часть своих корней. Бывает, когда дерево на пути встречает камень или ограду - звездный-другой-и дальше минует - и раздели, где дерево, где железо; где старая-старая кора и вросший камень - мутный, ледяной, с перламутровым отблеском... и лучше ли будет тому, кто растет - если разделишь? - Но я выбрала вернуться. А дальше пришлось выбирать, что делать. Вариант... перемены моей дороги как лехта мне посоветовала Нин-Найр, - тихо говорит Льеанн. - Я очень непросто понимала... этот результат. А потом было сложнее.
Она молчит. Она достаточно долго молчит, чтоб вопрос, совсем недолжный, сформировался внутри, был переведен на слова, был взвешен – стоит ли его сейчас озвучивать, и все-таки был произнесен вслух:
- Это… очень трудно – менять свою дорогу?
- Это?.. - пальцы подбирают, не находят, отряхиваются, - а как пытаться родиться заново - на другой земле. Когда ты уже есть. Очень, очень сложно. Особенно работать, - Льеанн встряхивается и говорит на очень открытом. - Вот так: вот привык - к сложной ручной работе - под одну руку, ну - как Тхаио по дереву режет. Совсем хорошо и совсем умеешь. Так, что голова может быть ни при чем - руки вспомнят. И самое сложное. А теперь бери и делай другое. С другой руки. Как в самый первый раз непослушной. При том, что тех рук и тех навыков и... Того голоса мира и бога у тебя никто не забрал. Просто привычно действовать - смертельно опасно. И недолжно. Очень... трудно. Но это я понимала потом. Недолго. Мне - очень долго показалось. Понимала я тоже - долго. Сначала...
Она задумывается. Снова можно слышать - далеко, подробно - как прорастает памятью за словами. "Я вспоминала..." С полигона Пустой колодец с таким состоянием здоровья и внутреннего ресурса Льеанн пришлось отправляться быстро. "Первым же транспортом, - уточняет она. - вторым. По настоянию бывшей наставницы-лехта, что учила мою дочку... а тогда работала со мной. Потом стала и моей наставницей. Помнишь - Ланери эс Химаро айе Ниинталь-Рьен из госпиталя?" - и можно негромко отозваться: "Помню. Я... удивлялся", - а Льеанн посмотрит. И ответит - на то давнее удивление мальчика Саайре, что очнулся тогда в восстановительном и смотрел на местных помогающих первый раз. "Мы почти одногодки. Она немногим старше", - поймает, как это взвешивает его ладонь, и продолжит: "Тогда она получила разрешение на отпуск - на свою землю - и пригласила меня отправиться с ней. На побережье Ниинталь-рьен. Очень, очень странная земля..."
Льеанн медленно укладывает слова – и за ними видно. Влажный мир, на который –на твердой земле живых, кажется, сначала – проще смотреть, закрыв глаза. По звуку, по плотному воздуху, в котором словно течет вода – жаркая – и растворяются, и звучат незнакомые запахи. Открыть глаза и смотреть – со странной веранды, похожей на корабль: далеко вынесенной на сваях над водой, под плетеной крышей, выгибающейся вверх – как скользят по темной воде длинные лодки с цветными мелкими парусами – на которых десятки звездных плавали здесь и десятки наверно еще будут, - принося с собой запахи – много запахов. Остро – водорослями, солью, свежим уловом; сладко и тягуче – незнакомыми фруктами, постоянным урожаем; пряно и отдельно – ароматной древесиной, которую везут с верховий… В густом воздухе все запахи звучат отчетливей и дольше, пахнет вода, корни, дерево веранды, солнечный свет. Улыбка Ланери эс Химаро айе Ниинталь-рьен, когда ей это говоришь, а она отвечает: «Эту реку зовут Ароматная», - тоже пахнет. Медленной и спокойной речной водой и еще немного – удивительно прохладными и густыми туманами, что до рассвета поднимаются до самых верхних – очень высоких – деревьев здешней сухой земли.
Там и училась заново дышать, разбирать по одному незнакомые запахи и голоса странной земли живых, училась действовать, как с самого начала - впервые откликаться на другие голоса... И потом очень долго казалось, что течет эта дорога лехта - зеркальное отражение привычного пути в мире живых, lierh-aef, путь резца Многоликого - темной, тяжелой, перебирающей запахи, водой Ароматной реки. От верхнего течения, где скалы выдыхают туман, и в низинах, между всегда зелеными, очень... плотными, переплетенными лесами прячутся лоскутки полей. А серые, отливающие зеленью, старые, как скалы, каменные дорожки и мостики, сходятся, приводят к спящему городу, где много, много сотен звездных нет живых жителей - только старые камни, а на плитах - яркие лепестки с по-прежнему ухоженных садов, тяжелые от постоянно висящей в воздухе мелкой водяной завесы - еще не дождь, уже - вода... Украдкой провести рукой по камню ограды - ладонь позеленеет, как камень. Поднести к лицу - пахнет старой водой, корнями, подземной сыростью, а еще почему-то - смолой - дымным, благовонным, древесным, скользит и ускользает... "Водоросли", - тихо уточняет Ланери, можно ей отозваться: "Изнанкой пахнет", - медленно подтвердит: "Правильно..."
А река течет вниз, минуя редкие поселки, также - уступами крыш, верандами, причальными мостками, спускающиеся к воде; мимо низинных лесов, что держатся своими корнями совсем как живые и разумные на Изнанке - стоят совсем в воде, можно проплыть на тонкой, верткой лодке под зеленые своды, под огромные листья, с которых капает вода - только там очень душно и пахнет болотом. И так до самого побережья, откуда и поднимаются лодки, груженые рыбой. Иной раз и до той веранды долетает - насыщенный и другой запах соленой воды, когда Драконье море выдыхает высокий прилив... От дома Ланери можно, хоть и жарко, пройти пешком, по верхнему гребню, подняться на скалы, посмотреть на залив. С высоты - как укладывал кто-то по зеленоватому, переливчатому с блеском полотну камешки - спиральными узорами, и мелкими бусинами, рябью узора, видны оттуда лодки... А Ланери по-другому видит: "В старых историях говорят - что это древние духи, хранители здешней земли и моря, сделали что должно - и легли спать в заливе Драконьего моря. Чтоб проснуться в свой срок. Редкая из этих лодок забудет перед началом лова остановиться у головы старшего - вон она, видишь? - и поделиться с ним - тем, что в море не растет. Зерном. А если очень надо - золотом. А в дни праздника выхода в море и последнего осеннего полнолуния - мы зажигаем там огни - и рассказываем ему о тех, кто ушли в этот год и кто родился. Здесь так верят - в местных духов и другое..." - услышать - и отозваться: «Я тоже так верю. На моей земле так принято», - а на скалах хорошо, внизу остался жаркий туман плотных лесов, пусто и просторно, только камни - корнями и хребтами выпирающие из земли, да редкая трава, жесткая, колючая и серебряная, шуршит громко... А земля - песок, крупней песка - мелкие-мелкие окатанные камешки, такие же, как там, далеко внизу, в бухтах... Или море когда-то доходило и досюда? И Льеанн договаривает, пока с ладони течет песчаная струйка: «Очень крепкая земля и очень живые те, кто здесь живет кроме людей".
...Она так рассказывает – не словами, что Саайре потребуется время, чтоб очнуться, встряхнуться – понять, что Льеанн говорит дальше – уже словами:
- Думала - на всю жизнь, оказалось... как оказалось. Сейчас... я как вернулась домой, Саайре. Все равно вернулась домой. Быть – лехта zu-toёra. Столько, сколько будет должно. Надолго меня не хватит.
Проснуться. Вернуться полностью. Понять это, ровное. Вдохнуть, выдохнуть – и задать нужный вопрос:
- На нее хватит?
- Обязательно. Она меня просила – а мой бог любит выполнять просьбы… - спросит ладонью, хочет ли он продолжать спрашивать – нет, не хочет. И вернется к своему давнему. – А тогда… На побережье Ниинталь-рьен я выучилась. Сдала аттестацию – знаешь, это было непросто – сдавать аттестацию на столь старой храмовой земле… Но подтвердила – могу: быть лехта айе Линаэсс. И первое место назначения мне, еще под присмотром Наставника, так всегда бывает – пришло дня через два после аттестации. А как я услышала, что это – Далия… Подумала, судьба. Видно, вправду была – судьба… А первым, с чем мне случилось работать на Далии – были вы.
Потом Льеанн молчит. Не очень долго, но очень не вовремя. Дотянуться до кружки, хлебнуть полным глотком, с горькой травинкой, нашедшей выход из ситечка, вздрогнуть от горечи – а не помогает, уходит мысль, падает отдельно, вот еще чуть-чуть и все – склонит ко сну. Недолжно.
А она смотрела и взвешивала. Что и этим тоже должно поделиться. Полностью – как своим. Только… чувствуется оно так странно хрупко. Точно, что он выдержит. Этот темно-рыжий парень, а в голове все равно – мальчик, с земли, стоившей фай – и единственно и лично – столько горя. (…это горе он с тобой и нес. Вырос. И знаешь, как знают свои пальцы на руках – скоро, скоро – перемахнет ученический предел, встретится – со своей должной аттестацией, кажется – чуть смахни, как с запотевшего стекла – догадаешься… Только не станешь. Выдержит. Должен знать и это. А захочет ли держать – это тоже личный выбор.)
Старый путь лехта теи-лехта Ллеаннэйр о себе напомнил. Быстро - как сообразили характер поражения: чем объясняются странные свойства и скорость распространения "двусторонней граничной". "Как эксперта" сдернули тогда уже с Нового Запрудного, с детского восстановительного, куда распределяли "карантинный корабль". "Вы самый доступный мне эксперт. Из наиболее компетентных, - рывком сбрасывает в систему экстренного вызова эр’нере Мира эс Йенна айе Таркис, командующий поисково-спасательной группы Службы биологической защиты. - А времени у нас очень мало". Как должно - запросить Наставника: "Ланери - вы разрешите?" Получить разрешение. Отбыть.
(... а эр’нере Мира эс Йенна, не первый звездный служащий свое в «карантинных», несколько лет, до самого конфликта на Далии, иногда будет вспоминать и вздрагивать. Как ходит невысокая черноволосая женщина в полевой форме с нашивками медика по пустому поселку. Санитарный транспорт с оставшимися в живых уже отбыл - на максимальной скорости. Первыми словами этой лехта было: "При должных мерах предосторожности это безопасно, несмотря на последствия". Голос отрезвлял - ледяной водой, напоминая, что разумного недостойно. Сейчас в поселке остались только мертвые. И комиссия.
А лехта выходит из мертвых домов, пальцы отряхивают: "Так, плохо..." - спрашивает: "Где сама лаборатория?" - идет, оглядывает руины пропускной площадки, минует рухнувший набок болотный вездеход, горелый, намертво вклинившийся в купол - видимо след последних событий: законного выступления местных жителей - тогда еще многие могли выступать и возмущаться. Потом застывает у трещины прохода. А жесты лехта отпускает резкие, заметные. Армейские. Командует остановиться. Всем, кроме пары экспертов-Проявляющих. И ныряет в трещину.
Выходят быстро. Очень. Так быстро, кажется, вдохнуть-выдохнуть не успел. И лехта укладывает три слова. Сначала. Тоже армейским. Нижней вариацией о сортах дерьма и его поглощающих. В глухой тишине мертвого поселка звучит очень слышно. Слышней, чем дальше - официальное обращение:
- Эр’нере Мира, я категорически рекомендую полную карантинную очистку данной территории. Как можно быстрее. Чтоб те дети были живы. И здешние дети.
Очень объемно. Спокойно. Очень страшно.)
Сама Льеанн вспоминала другое. Раннее утро, вторые рассветные круги, солнце - на воротах детского интенсивного восстановительного и на стеклах жилых ячеек корпуса персонала. В этот раз выпали утренние круги передышки. Что в ближайшее время завершаются.
Когда хороший Наставник нужен, он обычно попадается на глаза. Ланери эс Химаро окликнет с открытой платформы жилой ячейки. Ей, конечно, видно, что идет Льеанн от ворот восстановительного.
- Не передохнула? - в первую очередь спросит Наставник.
- Спала, - отрапортует Льеанн сначала. - Ровно половину срока. По времени я правильно рассчитала, - потом взвесит ношу, поставит ее на пол.
- Что у тебя там?
- Шерсть, - ответит на вопрос Льеанн. - Хорошая, домашняя овечья шерсть.
- И... что ты собираешься делать? - спросит Наставница Ланери. Сначала ответить логичное:
- Прясть. И тянуть их обратно. Ланери, если это сейчас оставить у тебя, у меня будет достаточно времени объяснить. И услышать, что вы скажете, Наставник.
Ланери взвесит последовательность, жестом продолжит: «хорошо». Времени - дойти до корпуса интенсивного восстановительного - уходит действительно немного. Об известном они не говорят.
Разработки лаборатории "Агат-17" оказались крайне успешны. Получившаяся версия микробиологического материала оказалась способна перемещаться по верхней границе среды Изнанки, переносясь таким методом от носителя к носителю. Правда, оставаясь уязвимой для специальных норм обычной обеззараживающей обработки. Второй "недостаток", был в том, что без постоянного источника притока Изнанки в мир живых, срок функционирования материала на двух сторонах мироздания оказывался очень недолгим. Исследователи с этим работали. "Но к счастью не успели", - говорит Льеанн. Саайре-то это "известное" надо рассказать. По ходу рассказа дополняя известное из общего доступа тем, что - да, правда - было известно ему наглядно... но очень вряд ли опознано тогда. Да, сейчас ему разрешено. И нужно.
Самое отвратительное следствие этой специфики распространения жители Болотного поселка испробовали в полной мере. Поражающее воздействие коренных обитателей Изнанки, равно как и taer, на живых и разумных сказывается их разрушением, физическим или психическим, в мире живых – вплоть до полной потери жизненного ресурса. Разработанный материал "двусторонней граничной" действовал иначе. "Уникально", - как ругательство произнесет Льеанн. Воздействовал одновременно с двух сторон: мира живых и верхних слоев Изнанки, поддерживая постоянную трещину... крайне незначительную. Потому и заканчивался при удалении от постоянного источника. Постоянное подобное существования поддерживать очень трудно. В самом повреждении большой опасности не было: ни один коренной обитатель Изнанки сквозь прореху таких размеров не просочится, и каждый мир живых такие случайные микротрещинки заращивает быстро... Только вот живым, для того, чтобы проникнуть на сторону Изнанки нет необходимости в крупных трещинах. Это чтоб оказаться там в состоянии чего-то более опасного, чем еда - надо довольно долго учиться. Стоило пораженному потерять контроль над сознанием, что при особенностях заболевания "двусторонней граничной" случалось почти неизбежно, и сознание разумного оказывалось на стороне Изнанки. "Их затягивало, - говорила Льеанн и спокойно укладывала вслед. - Достаточно... нерационально: кто несет еду туда, где на нее и так много охотников? Первая опасность. Вторая - далеко не каждый во взрослом возрасте может выдержать, когда его перегибают назад к корням и не сломаться. Без тренировки пластика восприятия Tairhien уменьшается вслед за первым взрослым - до полной негибкости. В десяти шансах из двенадцати. Сожалею, что господа разработчики сначала мертвые, потом тренированные. Я бы им постаралась дать это испытать".
Эта общая информация хорошо известна двум лехта, кто идут на очередную дежурную смену в восстановительный. Там Льеанн напоминает только общие контуры и считает на пальцах:
- Они очень хотят назад и там смогут, верно слышу? Их нельзя приводить в себя, так? Потому что если мелкие очнутся на Изнанке... как минимум, затрепыхаются, что все жители верхнего слоя услышат: кормежка? Их надо быстро вытащить: долго неподготовленным не выжить... и скоро вся дрянь Изнанки и так пронюхает, так? Смотрите, Наставник, что я предлагаю делать... - пальцы ее выплетают, и за их движениями в воздухе... оживает.
Следящий за рассказом Саайре чуть не вздрогнет. Ткут из воздуха нить и связывают. Сетью. Такими знакомыми по дням Somilat пугающе-яркими нитями. С капельками.
- Правильно понял, - здесь, сейчас - говорит ему Льеанн. - Строится также. Ловчая нить. Но для живых она полностью безопасна.
Говорит поверх - своего голоса из памяти.
- Думаю, это обеспечит им личную защиту. До того времени, как я смогу поднять их наверх. Ее проще плести, когда под руками есть хорошее материальное.
- Неожиданно для ловчей нити, - оценит там лехта Ланери - и потребует. Как Наставник. - Льеанн, я понимаю, ты собираешься выполнять эту работу лично?
- Я с этим справлюсь лучше. Из имеющихся у нас в наличии. Ланери, обосновать?
Она измеряет взглядом расстояние, отделяющее их от корпуса интенсивного, и отпускает жест. Требует. И Льеанн быстро считает на пальцах.
- Где они сейчас в слоях Изнанки - я вижу... как цифры над воротами. Я умею действовать в ее воде. С должной скоростью. Аккуратно. Не затрачивая рабочего времени мира живых. Не привлекая лишнего внимания внутри: желающие поохотиться на беспомощную добычу моего запаха боятся. Достаточно?
- Излишне, - отзовется Ланери. А потом, миновав уже распознающие сканеры входа, скажет на личном близком. - Льеанн, а ты удержишься?
- Работу выполню, - отвечает первым. "Кланяется" - запустить обеззараживающие рамки, выпрямляется и, раньше, чем нырнуть в них, говорит. - Должна. Одиннадцать шансов из двенадцати, - взвесит. Выпрямится. Поправится. - Ну, десять. С половиной. - и, пока гудят, прогреваясь, рамки, добавит. - На допущенные единицы у меня есть обоснования. Личные. Ланери... я хочу, чтоб ты их слышала и оценила.
О готовности выслушать ей сообщают жестом: говорить внутри действующих рамок не рекомендуется. Дальше быстро – подняться, переодеться, дойти до третьего интенсивного отделения, отметиться на дежурном операторском посте и заступить на свою смену. Льеанн отсчитывает обоснования. Движениями:
- Я видела этих детей. И эту лабораторию. Так не должно быть, - защелкивает последние верхние крепления рабочей медицинской, делает шаг вперед, в двери коридора, слышно выдыхает – и говорит на личном. – И… знаешь, Ланери, я очень хотела сына.
Слова Наставник ловит на ладонь. Рассматривает. Очень медленно для необходимого сейчас шага и скорости действия рассматривает. И забирает. Командует – уже у дежурного операторского:
- Берешь себе, - взвешивает, - дополнительный малый круг личного времени. На эту работу и восстановление. Больше выдать не могу. Разрешение с меня. Льеанн – и сделай ее хорошо…
И медлит – теи-лехта Ллеаннэйр – там уже, в городе Мьенже, прежде чем продолжить:
- Кажется, я сделала.
- Льеанн, - говорит тогда Саайре. Сонную голову не удержишь. – А я тебя запомнил, - поймает легкий спрашивающий жест, вдохнет и попытается объяснить. – Я там, когда болел, слышал голос. Голос был – и звал назад. И я… шел по нему. Знал, что в мире угадаю. И да – как ты… таким заговорила – я тебя угадал.
«Вот как», - медленно, очень медленно взвешивают пальцы. Говорит она после. Спокойное:
- Правильно. У тебя очень хорошее чутье на присутствие Изнанки. Похоже, изначально – если ухватывал тогда…
Тогда Саайре задумается. Глубоко, не вовремя. Звонкий, рассыпающий мысли недосып требует своего. Встряхнуться, взять кружку… Глотнуть. Не удержать – всплеском – жеста. Что два глотка и кончилось… А сон не шарахается, даже горечи уже не чувствуется. И жест поймают.
- Саайре, я это пробуждающее люблю за то, что в нем… встроенный индикатор выработки ресурса, - Льеанн говорит серьезно. Очень. – Если действительно уже необходимо спать, его пробуждающее действие заканчивается. И сбор начинает работать в обратную сторону… практически без последствий, - и получается очень тяжело – сообразить, о чем она говорит, что говорит именно ему, что правда – чуть-чуть и все, выключит. Оттолкнуть сказанное: «не мне» - не успеть уже. Услышать. – Саайре, я тебя прошу – иди, пожалуйста, спать. Завтра – ты нам очень, очень понадобишься.
***
Завтра, как назло, проспал…
Солнце кончилось, снег шел, крупный, мокрый, таял, стучал по водостоку… Он, наверно, и разбудил. Не голоса же… Они в соседней комнате были очень тихими. Сумрачно, сонная погода – в такую очень не хочется вылезать из-под теплого домашнего одеяла, тем более, что никаким сигналом побудки никто не озаботился. Голоса сработали. Стоило расслышать. Подпрыгнуть, как укушенный, успеть на себя рассердиться: проспал…
А голос у лехта Льеанн – у двери уже слышно, тоже мягкий, колыбельный. Осторожно отодвинуть дверь – и удивиться… Сидит у кровати, перебирает – камешки мозаики, собирает вместо них слово за слово. Сказку рассказывает. Такую старую, что впору удивиться. По всем мирам великой и нерушимой ходит – кто ее, к своему первому звездному, не слышал?
…Женщина жила в доме на окраине хутора, в стороне от дороги, на полпути к кладбищу и про нее говорили, что она знает о чем шепчутся камни и всегда носит с собой черный кувшин с синей росписью для обитателей туманов, что на закате выбираются из нор. Она была весьма искусна в лекарском ремесле, но и плату брала почти невозможную и никто не взялся бы угадать, чего потребует лекарка в следующий раз. Правда те, кто к ней обращался говорили потом, что дело того стоило. Если вообще соглашались упомянуть о том.
Может быть она была из тех, кто от рождения принадлежит высоким богам, может быть нет, но она первая в нашей земле узнала, что если на пороге рассветных ли, закатных ли сумерек вынести из дома расписной кувшин, не ведавший от рождения ни молока, ни вина, ни зерна, и на дне оставить крупицу живого серебра или небесного железа, а после остаться стеречь и вместе с первым лучом вышнего света захлопнуть крышку, то бескостные серые твари жадные до чужих теней и корней, что с пробуждением речного тумана выползают из нор в канун середины лета придут просить за своего собрата, запертого в кувшине. А после уйдут от границ человечьего жилья и не появятся еще долго.
Говорят, она прожила дольше всех в пределах нашей земли и никто не помнил, когда она пришла, и никто не мог сказать, есть ли среди живых кто-то, кто знал ее родителей, или же она появилась на свет одновременно с холмом, что скрывал в себе ее дом. Но однажды и ей пришло время завершать дела, рассветный ветер принес ей весть, ветер сказал: «Близок порог твоей жизни, женщина, время твое закончится на исходе года.» И тогда она распустила волосы, надела рубаху из небеленого полотна, вышитую синими звездами о двенадцати лучах, и на закате, когда воду скрывает белая пелена, спустилась к берегу реки. Но прежде этого женщина спустилась в погреб, к пузатым кувшинам, что рядами стояли на полках так давно, что многие уже забыли каков мир снаружи, а спустившись — разбила их все. Те, кто является в сумерках не раз приходили просить ее, но женщина отказывала им и прогоняла с порога, а в это время пленники блеска живого серебра и ведьминой хитрости становились тем, чем были всегда. Множество мелких неровных жемчужин собрала женщина меж черепков, ссыпала жемчуг в замшевый поясной карман, черепки — в корзину, и ушла не оглядываясь.
Когда она вошла в туман, поднимающийся вверх, к людскому жилью, серые твари снова пришли просить о милости, но только насмешили ее, а после в страхе бежали так быстро, что всебесцветная радужная вода, что течет по обратной стороне всего сущего не успела сомкнуться за ними. Женщина скользнула меж слоев бесцветной воды привычно и безошибочно, как проходила в двери к тем, кто позвал ее, так, будто всю жизнь только и делала, что ходила на ту сторону живых земель, что всегда скрыта от чужих глаз.
Вошел на середине, стоял у двери, тихо, слушал – как полностью, густым голосом, говорила лехта Льеанн, удивлялся, как девочка Илье слушает. А она сидит на кровати, завернувшись в пушистое, руками вцепилась. Слушает. Глубоко. Как будто в первый раз совсем. Странно так…
А еще видно, что мир все равно прочный. Вещный. Снег за окном идет, капли звонко постукивают. Выпечкой пахнет. И чуть-чуть – дымом. В мокрую погоду.
Но Льеанн рассказывает – старую, старую сказку – и еще можно вспоминать, как она излагала разные легенды. Там, в саду школы на Пустошах. Как… учебный материал.
Знающие люди говорят, по ту сторону всего вода течет вверх, а с никогда не знавшего светил неба спускаются корни людей и вещей, пьют воду, обвивают камни, растут. Еще говорят, все тропы на той стороне суть одна, но куда она приведет ведомо только изнанке сердца, которую многие люди предпочитают не знать и не слышать вовсе. А женщина шла вперед, мимо бесплодных равнин, мимо пустых человечьих жилищ и стальных деревьев, поющих на разные голоса, проходила старые русла, засеянные головами, чьи волосы текли подобно воде, сами головы то плакали, то бранились и проклинали ее, но женщина шла мимо. Улыбалась, пела, и не было ни в голосе ее страха, ни тени в сердце. В положенный срок стала под ее ногами земля влажным песком морского берега, цепочкой поднялись над волнами темные древесные стволы, спиленные на три пальца выше кромки воды и устремились за горизонт. Женщина ступила на ближайший к ней черный диск, после — на следующий. Так и пошла вперед, на каждый шаг из прозрачной глубины поднимались пузырьки воздуха и несчитанные жемчужины мерцали на древесных стволах под водой; и на каждый шаг женщина отпускала в прозрачную глубину по одной жемчужине из тех, что взяла с собой.
Она пожелала, и жемчужный мост длился и длился, пока не привел ее к сердцевине серых земель лишенных света, к земле ее сердца. На берег ступала закрыв лицо руками, чтобы не видеть издалека, какой встретит ее та земля. А когда женщина наконец отпустила руки, то были позади бездонные воды и черные деревья, поднимающиеся со дна, а впереди бескрайнее море жесткой степной травы, и ветер дул в спину, рождая волны: вода ли, трава ли — ветру едино. И низкое светлое степное небо над головой, цвета подсвеченной солнцем воды и осенней степной травы. Женщина пошла вперед. По своей земле.
А Илье слушает. Полностью. Следит за словами - напряженной такой пружинкой. Смаргивает - как взгляда не оторвать... что - плакала? Зачем так? Дождаться - Льеанн заметит, отметит полувзглядом, кивнет на девочку - не прерывая рассказа. Жестом же - спросить разрешения: можно ли присутствовать, вот шкурой почувствовать - как потянется навстречу эта... серебряная пружинка: «Здравствуй, Саайре – оставайся». Как это же почувствует и Льеанн. Улыбнется - чуть-чуть - отдельно от рассказа.
Вскоре поодаль из травы поднялся дом, человечье жилье, встал дверями к морю, раскинул тени на двенадцать сторон света. И без стремления, без тоски, без гнева сидел на ступенях человек, не молодой, не старый. Не смертный. Провожал взглядом быстрые светлые облака цвета древесной пыли. Трубку курил. Женщина остановилась в шести шагах от дома, от деревянного порога и поклонилась тому, кто встретил ее. Низко поклонилась, как равному. А надо сказать, никто у нас не помнил, чтобы она перед кем-то хоть раз... взгляд опустила. Поклонившись, она, как велит человечий обычай, произнесла нараспев: «Светлых дней этому дому и прозрачной воды всем кого он принял» и шаг за шагом оказалась уже у теплой стены, коснулась ладонью дерева, загляделась. Не должно входить в чужой дом если тебя самого войти не позвали, но отчего не обойти его кругом, залюбовавшись мастерской резьбой на стенах. Так она и пошла от окна к стене, от стены к окну, не отрывая ладони, и уже повернувшись спиной к порогу услышала сказанное вслед:
- Редко здесь бывают живые. Ты миновала горькие отмели и перешла жемчужный мост. Зачем?
- Из прихоти.
Женщина обошла дом кругом, а когда вернулась, тот человек все еще сидел на пороге. Все так же, без гнева, без любопытства сказал ей:
- На горьких отмелях есть такие, кто не переставая шепчет твое имя и просит хозяина Сумерек о мести.
- А есть и такие, - спокойно ответила женщина, - кого я с превеликим удовольствием и без всякого сожаления отправила бы туда еще раз.
- Из прихоти ты совершила невозможное. - продолжил он, - но знаешь ли ты, что за дорогу обратно придется заплатить вдвое против того, что ты отдала за дорогу сюда.
- У меня достаточно жемчуга чтобы снова перейти мост и достаточно гордыни чтобы вернуться в смертные земли.
- Тогда иди, - сказал ей хозяин Сумерек и отвернулся.
А она тряхнула волосами, выпрямила спину и ушла. Тысячерукие тени кривляясь шли по ее следам, но так и не заметили, что это ее шаги задают ритм, и все вокруг повинуется плетению слов ее песни. А женщина смеялась, переступала с одного гладкого черного спила на другой, разбрасывала горстями неровные зеленоватые жемчужины. И каждый шаг открывал ей картины жизни прежней и будущей. Она была солдатом владетельного господина, замыслившего мятеж, а после была каменным черным ножом и одновременно женщиной, заходящейся криком на алтаре, была сумкой для риса. Двенадцать раз по двенадцать лет простояла резной вешалкой для одежды в доме плотника, пока дом не сгорел, подпаленный завистливыми соседями. Была каменным ложем лесного ручья. Была мельничной мышью и еще лежала зерном, принесенным на мельницу. Сколько пройдено дорог звериных и человечьих, - подумала она усмехаясь, - отчего бы теперь не примерить совиное оперение?
Пятнистая неясыть летела над речным берегом мимо человечьего жилья, оглядывала охотничьи угодья, искала подходящее место для дневного гнезда. Люди готовились к празднику середины осени, к рождению нового года и некому было выйти из дома на окраине чтобы рассказать им, что подземная река на закате года изменит русло и серые твари, жадные до чужих теней и корней больше не будут вместе с туманом вылезать из нор.
- Ой... хорошо как, - первым выдыхает девочка Илье. А потом плотней, крепче вцепляется в покрывало. И собирает нелепое. - Это... вы сейчас придумали?
"Не слышала? - глубоко удивляется Саайре. - Где ж она росла, чтоб этого не слышать?" - успевает удивиться. До ровного голоса Льеанн:
- Это рассказывали за много лет до того, как я родилась. И будут много после того, как я умру, - и продолжит. - И это не придумано, - такое... спокойное, что ему совсем никак невозможно ответить - вот точно, как вслух, просившееся Илье на слова: "Такого не бывает". А пальцы стягивают, собирают покрывало, прячут в складки попытку подобрать жест. И дышит Илье. Слышно.
- Нет, Илье, я не знаю способа переработки... тех, кто-приходит-в-Сумерках на жемчуг, - очень… повседневным продолжает Льеанн. - К сожалению, старые истории не считали должным передавать точную методику действий и требующийся расход ресурса. Но я знаю, что с ними можно справиться. Насовсем. Если ты мне поможешь. У тебя получится. Когда встанешь на свою землю.
- Не... придумали? - внезапно, с усилием получается у девочки. Подчеркнутое движение: "Нет. Правда", - Льеанн укладывает почти ей руки. Близко. Чтоб у Илье получилось... было не страшно - отпустить край покрывала и вцепиться лехта Льеанн в руку. Ощутимо. Со всей силой, что требуется, чтобы вытолкнуть из себя:
- Я... там... была, - так не даются слова, словно комната до потолка полна водой - и всплывают - каждое своим пузырем воздуха. Проверит, крепко ли держится за руку, и слышно вдохнет. Нет, не задохнулась - и лехта не шевелится, готова слушать дальше... Можно? - На мосту... сюда шла. Город под водой прорастал. Там угольки... горели... - Она запинается, ждет, смотрит на Льеанн...
- Знаки Слежения, скорей всего, - уточняет лехта, оставив ей время подышать. - Они существуют. Они могут работать как маяки. Ты через несколько слоев воды Изнанки на них смотрела. Я... возле того моста обнаружила, что ты присутствуешь. Я не слишком быстро тебя вела?
Это девочка перекрывает. Тихим, спящим:
- Сначала - да, там деревья, под водой... Там... поднимаются пузыри и внизу растет жемчуг. А вы говорите, я живая... Ну... скажите, что я...? - и захлебывается, как будто воздуха все же не хватило. Вот здесь.
- Ты живая, - говорит Льеанн. - Мне, zu-toёra, видно. Ты шла обратно. От Пристаней Пустых. У моста не спрашивают, где он растит свои следы и жемчуг. Я удивляюсь, правда. Что ты дошла и дошла живой. – И Льеанн легко ведь возвращается к повседневному обычному. Это неважно, что из него и не выходила. - Илье, извини… можно я поверну руку? Так... будет проще держаться.
Руки Илье отпустит. Быстро, как отдернет… Вот тут и сообразит, с какой силой держалась.
- Вам… не больно?
- Нет. Но неудобно. Так лучше.
- Лехта… Льеанн, - выдыхает Илье не сразу, долго… До того сидит и пошевелиться не решается. – Вы… правда верите, что это со мной было?
- Верю, - отвечает Льеанн, и тогда голос девочки звенит, срывается – на бессмысленном:
- Я… который раз вас об этом спрашиваю? – и падает как в воду. Голос такой – у Льеанн. Течет. Спокойный.
- Извини… если это важно. Не подсчитала.
Голос течет водой и Илье дернется снова... словно в ту воду непрошено окунули. Снова - сжимается пружинкой. Молчит. "Что случилось?" - спросят движением пальцы Льеанн, оставив время побыть этой тишине. И сначала - спросив разрешения. Это неважно, что девочка - одновременно - держится.
А руки у нее... у лехта Льеанн шершавые, теплые... такие - очень живые... ими и напоминать, что вот так, кожей - тоже получается быть и чувствовать... живая - и понимать слова движения. Очень... слышно говорят.
А потом Илье слышно выдохнет - всем движением тела. И вот - новой, при них существующей слезой сорвется голос:
- Мне... стыдно. Вы так есть - и так... со мной… делаете... Долго. А я даже ничего словами назвать не могу. Кроме всякой ерунды. Я так… оскорбляю вашу работу.
«Как странно», - очень заметным и очень сдержанным движением взвешивают пальцы. А продолжает говорить Льеанн тем же – густым и ощутимым:
- Называть словами, что с тобой происходит – это навык. Это не самая простая работа, требующая долгого обучения. Называть словами то, что происходило с тобой – мне тоже непросто, я не для всего знаю точные слова. К сожалению, это необходимый этап работы. Для того, чтоб назвать, понять и вынести – то, что сейчас с тобою происходит. Работы, которую придется делать медленно, аккуратно – и только с тобой вместе. Если, Илье, ты разрешишь…
А девочка звенит – немедленно:
- Я… уже все вам разрешила. Вы меня так каждый раз будете спрашивать?
- Да, я каждый раз тебя буду спрашивать, - ровно, дословно повторит за ней Льеанн. – Возможно, ты захочешь где-то подумать и остановиться. Возможно – отказаться… - а следующее, что она тоже озвучит: «Извини, Илье, я не понимаю, как начало работы может эту работу оскорбить», - девочка уже перекроет. Тихим. Но четкости в голосе хватит – стены сносить:
- Нет. Я не откажусь, - выпрямится, выпустит покрывало, очень заметно… соберется. Заговорит. – Ниери Льеанн, я очень хочу подумать над услышанным сейчас. Одна. Там, - и покажет за окно, где стучит и кружится снег. – Я могу это сделать?
- Можешь. Ты разрешаешь мне отслеживать, где ты находишься? Я… еще несколько опасаюсь полностью тебя отпустить.
- Да… - запинается девочка. – Не отпускайте меня… - оглядывается и… кажется, она пытается улыбнуться. Саайре. – Я правда скоро приду, - и начинает собираться. Ей только жест получается отпустить. Добрый, напутственный: «Я буду ждать…»
А уже собравшись, Илье у двери оглянется. И легко так попросит:
- Лехта Льеанн, вы можете посмотреть… я правильно оденусь?
Скажет движением: «Конечно», - поднимется. Спросит еще у него ладонью: «Ты как?» - ответить: «Здесь подожду». И подождать. Не так долго.
Льеанн вернется. Краем взгляда, непрошено и ярко, Саайре увидит - что с закрытыми глазами. Пройдет точно до места, где сидела. Опустится на пол, упрется лбом в высокую деревянную спинку кровати. И не сразу выдохнет. На близком. Таким же весомым... увесистым. Камень. Прочный колотый камень с очень острыми краями.
- Никогда, - размеренно говорит лехта Льеанн. - Никогда я не чувствовала себя столь бронированной и столь неуклюжей. С таким хрупким. Такой... криворукой. Я не специалист. И так нельзя... повредить. Какое дерьмо.
Потом выпрямится. Повернется. Глаз не открывает. Смотреть трудно: так, словно все ее время легло на плечи и тяжелеет. Подумать правильное можно: "Эр’мэи Льеанн, тебе надо выспаться". Перевести на слова, на звук только - не дается. Пока Саайре будет собираться, как это назвать вслух - Льеанн уже поворачивается и смотрит. Прямо.
- Светлого утра, Саайре. Извини, что не разбудила. Не успела.
- Ничего... Как... наша Илье? – Саайре спросит – и сядет рядом... не очень спрашивая, возьмет за руку. (…А ничего: время - подавишься. Незачем тебе пока мой Наставник, ясно?
- Наша? - тихо переспросит Льеанн. Так, светлым. - Работает. Очень... трудно. Понимать словами, что она видела, где она есть в мире живых и на Изнанке... просто понимать. Это нужно - чтоб найти, где выбираться. А ей страшно. А то, что она помнит... Вот тех-кто-приходит-в-сумерках, помнит, - и Льеанн молчит. Пусть будет - внутренним и личным - что сейчас перебирают пальцы. Теи-лехта Ллеаннэйр сейчас - конечно - оставит себе.
("...Все, что она может сказать о том доме, откуда шла сюда. Про бескостные руки, собирающие туман и про свое детское имя, прибитое к стене. А потом смотрит и говорит: "Я безумна?" – а я отвечаю ей: «Нет», - оставляя себе более правильное: «К несчастью, нет…» - так же оставив себе, что я не могу понять – сейчас, из этого утра – что равно не вижу – ее корней, первого обязательного условия в работе живого, желающего остаться живым с этой… неощутимой дрянью. И этот дом я тоже буду искать слишком долго – а он должен быть слышен – где с потолка течет туман и его собирают… неоформленные. Ты…местная хотя бы, Илье? Не буду спешить…»)
Не сразу – выдохи Саайре считал, их перешло за три раза по двенадцать – Льеанн обрезает перебор мысли, отряхивает руку, говорит:
- А ее учили – не верить. Что это бывает и что с ней происходит. Долго. И думаю, больно. Преднамеренно. Как соберет слов – так и спросит: думаете, я вру? А я ей рассказываю старые истории, что эта дрянь...может быть переработана... в более полезное. А спроси она меня, как... – ладонь взвешивает – ладонь пропускает сквозь пальцы – песок, сухие листья, не находя внутри ничего достаточно весомого. И, когда просыпет всю невидимую горсть, так ничего и не найдя – перейдет на другое. – Саайре, будешь завтракать? У лехта Трэстинки очень вкусные лепешки – и они тебя ждут.
- Тоже хочешь подумать над услышанным… одна? – нужное, не вовремя спросит тогда Саайре.
- Да. Хочу продышать одна, - согласится лехта Льеанн. – Но… я буду очень рада разделить с тобой предстоящую работу… если ты согласишься, - ловит, естественно, быстрый согласный жест Саайре, забирает себе и говорит. Сначала тоном Наставника. – А тогда надо есть. Вкусно и хорошо. Предстоит трудная работа, - и легко отставляет его в сторону. – Я не удержалась: у тебя попробовала. И скажу – упустить такие лепешки – дело недостойное? Хорошо?
Лепешки и правда - того заслуживали. Плотное, сытное тесто и пряная мясная начинка... "Еда, которую надо есть медленно", - голова вспомнила - потом - как это определял лехта Тхаио-таи. Вроде бы - поблагодарил... и есть поспешал.
...А справился как раз - чтоб вернуться и испугаться.
@темы: сказочки, Канон и около, Те-кто-Служит, Тейрвенон, друг-соавтор, Тильсенн
-
-
20.03.2012 в 10:07-
-
20.03.2012 в 11:01-
-
20.03.2012 в 11:19Слушай, а она и в самом деле потом немного проживет, Льеанн? Или все-таки найдется, зачем?
-
-
20.03.2012 в 11:23проживет дольше, чем могла бы. да, найдется. и по мне - так хорошее
-
-
20.03.2012 в 11:23-
-
20.03.2012 в 11:25и все ж есть у меня такая чуйка, что один такой повод ей очень помог продержаться дольше
-
-
20.03.2012 в 13:17-
-
20.03.2012 в 21:23