NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
тот пусть держит дальше)
предыдущее тутwww.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167029819.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167134640.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167157328.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167296853.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167617147.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169230304.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169322053.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169371159.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169403017.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169507057.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169701769.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169813399.htm
www.diary.ru/~ingadar/p170164737.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171242263.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171587249.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171872376.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171907804.htm
правда, каюсь-каюсь, в основном вбоквелл. в общем тексте истории, но все равно вбоквелл
но в основном - там еще есть...
история с этнографией
из Семьи Хэрмэн. но не только...***
(В сторону. Чужими глазами.
Земля Ойхо, степь)
...А еще в степях земли Ойхо говорят: в крепкой Семье много подрастающих. А не в первый круг рассказа расплетешь по родословию, когда Скитальцы на земле Ойхо стали из крепких Семей – крепкой. Ветка за веткой прирастала Семья другими, а там приросла – «за реки и отроги». В один круг и не уложишься, если просто все приросшие ветви считать начнешь, а если как полагается перебирать, от первых до родившихся – всех ныне здравствующих по обе стороны мира живых; и тех вспомнить, кто над каждой ветвью Семьи стоит в живых старших, и кто кому как в дом входит – по все степени родства – так это до нового снега говорить придется, а так долго незачем. Рожденный эс Хэрмэн разберется, остальным - имени семьи хватит: должную ответственность все несут поровну. Так и понятно, что когда с весной третья из корневых ветвей Хэрмэн выходит своей дорогой в степь, подрастающих там наберется на все времена - от тех, кто у матери за спиной в степь идет - до тех, кому лето еще да лето, а уже пора подумывать, как свою ветвь семьи выращивать.
И тех, кто свои последние детские дни живет, а на общем языке - свой первый прожитый звездный год встречает - тоже не один, не два, а сколько-то наберется, если своих вдруг на ту весну мало выросло, соседи вместе двинутся. Им-то, кто постарше, с той зимой еще разное рассказывать начинают, страшное иной раз. Традиция. Что весной, когда степь цветет, и земля звонка и крепка, своего не крепче - всем потомкам, кому срок пришел - вырасти и долг Семьи приподнимать посильно, срок подходит и пройти испытание. На себе проверить, крепки ли плечи, будет ли достоин - должное нести - докуда ветер дует и горы видят, эс Хэрмэн ли родился - или тот, кто послабей себя, чтоб под долг Семьи становиться. Что за испытание - любой, кто из детства вырос, из побега пробился, знают. Пробовать, как ходить с другой стороны мира живых, учить, кто там живет и чем они опасны, у эс Хэрмэн с первого детского имени начинают. Сначала - не по правде, по чужой памяти следу, старших своих, наставника... Потом и на настоящую сторону Изнанки начинают учиться ходить и смотреть... под полным вниманием Старших, конечно: уязвимы на той стороне те, кто к своим взрослым дням прирастает. А вот в черед испытания и выяснится, как учился смотреть на мир с Изнанки, крепко ли в памяти укладывал должные слова и действия, или так, что первым ветром унесет. Потому что проверка проста, и все знают, чем должна быть - старшие столкнут на Изнанку мира по-настоящему, а дальше сам смотри, как идти и выйти обратно - на землю живых и к родным. Каждый, кто последние детские дни живет - знает, в первый весенний выход в степь это с ним будет, а вот когда будет - а о том знать не нужно, помешает...
Еще - и в не так дальних ветвях случалось, пугают иной раз старшие, то пережившие, младших, говорят: а тот, кто помнить сказанное не старался, кто запутается, как идти и выходить, а уж кто так ошибется, чтоб вниз бултыхнуться, на глубину, где людям вовсе делать нечего - так ли они нужны Семье своей, чтоб лезть искать их? Так и придется нерадивым неумельцам остаток своей жизни на Изнанке проживать, благо - недолгой та жизнь останется... А о посмертии и те старшие страшного не заговаривают.
Только тот, кто вел за собой третью корневую ветвь Семьи Хэрмэн, старый Сокол - треплющихся о лишнем вообще не жаловал, а особенно тех, кто попусту страшилки рассказывает – пугает тех, кто помельче, поуязвимей... Такое вырастить – позор для Семьи, тот, кто годен мелкого пугать – вряд ли дельное подымет. А еще не слишком торопились пугать подросшие, что старший ветви Семьи всем говорил, кому надо – слушали, правду весомую, взрослую - как положишь себе на плечи, страшного и пострашней выйдет. Самый дурной, у кого всей головы - один ветер, а все не так же зря рождался в Семье Хэрмэн, чтоб сожрала его Изнанка без следа и посмертия - не для того люди детей рожают. Следят старшие за каждым, проживающим свое испытание. Во все глаза до самых гор. Растеряйся он, случись что опасное, попросту не выберись - подхватят. А от того, где растерялся и с чем не справился - с родичами, с Наставниками считать будут - и зависит, стать ли тому - когда - взрослым Хэрмэн, под честью Семьи и долгом. А сколько еще проходить в безымянных подрастающих, в степях земли Ойхо дел много, на все руки нужны. А там вовсе страшное - или решать придется, что всякое на земле бывает, иной раз не на своем месте люди рождаются, знать, так и случилось – так пусть идет, по свету ищет, где его место – был среди Хэрмэн, и не стало. Только там и остался, что учить детям и детям их детей – у родных и наставника, гнильем и прорехой на долгие круги звезд над землей в родословие вплетать, чтоб каждый помнил, а кому такого позора надо?
А о том и не говорили, что говорить – понятно же: первому корневой ветви Семьи потомку – тому, кто родился долгу Семьи, недостойно пройти испытание – это ж степь накренится. Бывало конечно – в нынешней Степи бывало, что долг искал достойного, переходил – с первого рожденного до младших, нечастым – но случается…
«Мне не было очень страшно, - говорила потом праправнучка того Сокола, которую к исходу этой весны Семья станет звать Ллеаннэйр, а пока зовут Ястребенком, обычным именем для подрастающих. – Как надо – было…»
Их будет немного – их за все время жизни наберется чуть больше одной ладони высокого счета, кому теи-лехта Ллеаннэйр будет это рассказывать. И продолжать вслед. «Сначала – мне было очень, очень обидно…»
Еще здесь говорят: «Хочешь знать, сколько у степи красок – считай весной. И небо не забудь». Степь пьет воду – и земля цветет. Степь пьет воду – и земля дышит. Самый тихий час дыхания – перед рассветом, самый странный на цвета… Туман течет – одной водой, одним выдохом, светлеет одновременно с небом, земли не видно, спит еще – все ее золотое, алое, цветное – потом солнцу покажется. Светлые пока – стальные, дымные, небесные – одинаково земля и небо; и темными облаками плывут над туманом кроны тополей-приречников, в них прячется ночь перед тем, как совсем исчезнуть… А под кронами, в самой глубине тумана – клубится, поднимается над водой, - там река, спят заводи, вода только-только вернулась в корневые берега, рассветная – ой, какая холодная – и прозрачная почти… За туманом ничего не видно, и тебя не видно, и тихо так, что кажется, можно подслушивать беззвучные рыбьи сны – там, в глубине, под корягами.
На вдох, на выдох представлять странную подводную жизнь, прикидывать, где проснется первая, самая любопытная, рыбина, поймав плеск по воде - не ранний ли завтрак? А то - рыбьи сны - рыбьими снами, а там пора снасть доставать. Ловцу - удовольствие, с крепкой весной ловить рыбу в здешних реках разрешено. А на третий вечер приречной стоянки к делу окажется пара-иная - сколько к рассвету повезет - толстогубиков, хитрой рыбы перекатов и омутов Краевого водораздела, с нежным мясом и темной, ядовитой требухой - поймать дело, почистить два - умеющему (...и мама точно скажет - ловцу...)
И вот отсюда - из своего срока тишины, тумана, острого запаха речной воды, мыслей о рыбе и полного вслушивания - до рыбьих снов, из совсем своего времени - внезапно... Как толкнет что-то в спину, как земля поехала под ногами - и в воду, в омут, на смех рыбам...
И правда в воду, да не в ту...
И как сумели подобраться — не шорохнув травой, не нарушив тишины, не наступив на границы внимания... а чтоб спихнуть на Изнанку - это надо проделать, учили же.
"Я потом поняла, как, - говорила теи-лехта Ллеаннэйр - тем, кому это рассказывала. - Когда черед выйти в степь и стать Хэрмэн пришел моим детям...
И сначала мне было очень обидно. А потом еще на выдох - очень страшно".
На Изнанке можно передвигаться по-разному. Но чтоб научиться оказываться там в любое время из почти любого места и возвращаться - учиться и работать приходится. Сколько-то. (..."Я объясняла на высокой скорости, извини, Са-ай... Но практика предоставила возможность".) Сначала надо научиться слышать - там, внутри - где над слоями вечной воды Изнанки есть просвет. Там сходят к ее воде вечные стертые каменные ступени, почти настоящие... за которыми начинается мир живых. Чтоб суметь построить себе выход - из любых слоев - сначала надо знать, какой этот выход. Наощупь. Ногами.
А это долго. Трудно. В первый раз. Искать, где над вечным течением мира Изнанки просвет назад. По-настоящему проваливаться приходится на испытании. Глубоко. Смотри – не высмотришь, где над водой Изнанки просвет до мира живых и есть ли он вообще. Кто бы еще рядом был, подсказал, где от тебя считается – «над водой». Только рядом некому быть, самой срок пришел – пробовать. Слышала, долго того выхода искать приходится, на то и проверяют – по силам ли… А еще каждый, кто проходил – говорил – это только на твердой земле вспоминается…
…А страшно – глубоко на Изнанке степи земли Ойхо. От воды вообще далеко здесь провалиться можно, если подтолкнут. Иной раз до мира живых всплывать и всплывать. Тем иной раз и в работе пользуются. А иной раз и в проверке. Выпало родиться первенцем в корневой ветви, кто идет первым – на того и Долг посмотрит, вот и первым оглядывай, что в свой срок достанется. Во владение. В работу… Когда-нибудь.
(«…А я по правде не знаю, преднамеренно ли меня так столкнули, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр, - или долг своих подбирает. Пережив – не спрашивают» .)
Страшно было. Поначалу отдельно было страшно, что глубина Изнанки на мир живых была похожа. Не перетекай далеко, над головой (…да – «наверх» странно, но там) – слоями – вода, бесцветная и радужная, не сбивайся водоворотами верхних слоев, задевая свои препятствия («…там тени – и корни. Нет, просвета точно нет…»)… Все похоже, только неба нет. Вода. Над плечами. Течет, и в ней дышишь. Ай, степь широка – так часто небо видишь, что присмотрелся – снимут его, не заметить. А хорошо, что течет, не обманывает. Это на первый взгляд – неба нет, а даль под ним та же, перекатилась лишь на другую сторону, до высокого берега, к Белым обрывам – там такое, склон да склон, где и камень выступит, полосой, ершинки сухой травы, прошлогодней, несытая земля – зелень от зелени шага с два, под ногой сыплется. А второй взгляд углядит… вовсе бы его не было, а то ступить страшно…
Скажи Скитальцу: ковром земля раскинулась – подумает… А вот смотри – серая щетка старой дернины, корни над песком, светлая полоса камня в обрыве, кисточки ковылей – вон, по ту сторону склона – собирался мир, как завязывали (прикинуть – пальцы ноют) ворсом ковра, узелком на основу, ее-то не видно… А как не подумали лишней нити прокинуть, невидной тоже, которая работу держит. Есть земля, а не про тебя ткалась, ступи, дурак, проверь себя на тяжесть, шагнешь – ворсинка и выдернется… А что там дышит – за тонким слоем, водой, темнотой ходит под основой – падавшие проверили, только вряд ли кому из живых рассказали.
Только бояться там некогда. Верх-низ вспомнила, как под водой дышать, как смотреть… Дальше проще выпадет. Глаза пугаются, обманывают – пройдешь ли, здесь не глазами видно. Вот так закрыть, вот так посмотреть… А там и мир плотней, где не глазами, и – думай вот теперь – куда по запаху…
«Она пахла полынью, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр. – Мой первый шаг на настоящей Изнанке. Бывает год, когда западные ветра, с гор, вперебой задувают, холод несут раньше, чем солнце от порога повернется. Когда лето свое не отходило, а до полудня по земле бегом ходишь – холодно, а то и дожди с ветрами принесет… Вот в самый зябкий дорассветный срок после дождя – так и пахнет».
Вдышаться – ухватиться за знакомый запах. На нем собрать остальное знакомое. Что бояться здесь не место. Как идти, где более надежна текучая земля Изнанки – крепкая основа, для себя ткали, - это тоже пахнет. Настоящим следом – живого: как идут рядом – другие, близкие, здесь бывшие – чего бояться? Подсказывают, где прочна земля, а где ступать лучше бы не надо – просвет чужим пахнет. Холодным. Там, где держится земля, а некрепко. По запаху слышно: степь рядом подмерзает. И по запаху видно – можно не приглядываться – как текут над головой слой за слоем, переплетаются. Глубоко. Не вынырнешь. Там, где близко, где с одного шага можно – ровная там вода Изнанки, по всем слоям. А через такое переплетение – по непонятным корням, над такой странной землей, сквозь которую – падать еще и падать – далеко и плохо… Что учиться еще и учиться на том испытании тоже поймешь. Наглядно. По запаху.
Но места, где близко берег – по течению далеко слышно. На запах. Вот и слушай – свистом, как на дни пути там, в степи, в мире живых, с дороги на дорогу идущие Семьи перекликаются – что удобное место выхода по Изнанке и вправду далеко слышно. И идти далеко – что ж делать… Иди. И шла…
Трава под ногами подрастала, плотнела – до колен, выше, как добрей становилась земля – в мире живых так бывает когда к воде ближе, к правильной воде…
…А чужое присутствие – вдруг – просто было. Как земля и просветы в ней. Сразу и отдельно. Другое. Движется. Очень… везде – понятно, как не уследила. Сейчас глаза надо открыть. Сопоставить. Все, что получается понять – так учили.
И что взгляд в этом мире понимает значительно меньше – учили тоже. Не зря.
Оно… присутствовало. Другое. Живое. Неопределяемое – не расцепишь, где кончается другое и ложится дальше земля… прочная земля – основа, не провалы. Оно было большое. И глаза очень хотели увидеть что-то должное быть страшным. А запах не подтверждал.
Слух не подтвердил тоже. Ему на Изнанке доверяют мало. По-настоящему слышное слышно другим. Под ее водой – кожей… как умеют тишина и рыбы. Там звучат – но по-другому. Когда вот это присутствующее спросило. На языке людей. Кто перед ним и почему его не боится.
Отвечала честно – как училась: нить за нитью – без страха и без печали. «Я знаю, кто я – и это несу с собой. А ты страшным не пахнешь».
И как отвечало - по окружающей земле под ногами - эхом: давно бы испугаться - это... нестрашное: "Хорошо, гость моей земли, обо мне сначала поговорим, если о себе не хочешь. Чем же я тебе пахну?" - спрашивало имеющим право спросить. И вот было у него такое право. Потому что честным ответом выговаривала та, кто потом будет лехта Ллеаннэйр: "Цветущим донником. Зимним дымом. И родной кровью".
И смеялась земля под ногами, одним голосом смеялись - с невысокой охотницей: родная кровь - из светлоглазых, наряд давний и охотничий, а старая. С ветром долго говорила - дул, свой узор высекал песчинками, солнце сушило; косы - темное горное серебро... Старая, как дерево над колодцем, а движения молодые: течет - а смех, тот который земля подхватывает, и того моложе - золотой, звонкий... А чему смеялась - так вот тому, что взгляд да взгляд и получилось, та, что будет Ллеаннэйр, вспомнила, учила, как Семья свою историю рассказывает, там и видела - старшую из живых родичей по ту сторону, посчитать - получается, на четыре ветви вниз, а все прабабушку Рысь. Громко вспомнила - так, что запах изменился, а та почуяла – и смеется:
- А как скажу - верно угадала, здравствуй - внучка светлоглазая! Будь гостем моего дома, - поверишь ли?
"На Изнанке живет много самых странных созданий, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр. - Некоторые из них были людьми. Некоторые очень успешно ими прикидываются. Иновгда это очень трудно - им не поверить". И немногими были дни, когда она говорила дальше - на близком и тише: "Я знаю только один труд больше: первый раз - на Изнанке - поверить другому живому... Этому просто не учат - учат противоположному". И задумывалась она глубоко, произнося - нечасто вслух: "Мне это удалось..."
А если поверить и взяться за руку: теплая, настоящая и хватка знакомая - точно Хэрмэн: разрубить проще будет, чем расцепить. Там нечего удивляться, что голосом старшей - одинаково - вся земля откликается: она тоже - эта земля, ворс и основа узора, на котором строится - мир живых, крепко строится - не просвечивает. Как мир живых в степях земли Ойхо в иных местах куда не надо просвечивает та, кто потом будет Ллеаннэйр, в ту пору уже хорошо знала.
А по земле Изнанки, ставшей старшей можно идти легко, как перебирая основу - звонко... "Не укладывала ли она там нас - новой нитью, крепить узор? Может быть... Разумеется, я у нее не попросила вывести меня наверх: это мое дело".
Шли и вышли. Так можно - принять эту землю за мир живых... Если не приглядываться – не видеть, что высоко в глубине неба течет, переливается - бесцветная радуга слоев Изнанки, говорит - глубока эта земля, как до мира живых идти - отсюда совсем не слышно, хоть потеряйся... и есть ли мир тот. А так совсем как живая: настоящая, прочная. Зачерпнули - верхнюю степь мира живых, умелым танцем перенесли сюда, капли не расплескав... Угадать с полувзгляда - на должной летней стоянке свой дом поставила прабабушка Рысь - у родных колодцев, на скатах Весеннего Пятиречья. Вот взгляд подними, по прямой смотри, упрется ровно - в прогиб, седловину дальнего хребта - Черного Горелого, куда люди и сейчас не очень ходят, незачем. А по левую руку, ниже, родной будет, Орлиная вершина, зоркие глаза видят... Только на этой земле вовсе не видно: небо загораживает. Радугой. Ну и то еще отличие, что по низинам, по дороге к колодцам, лес растет, старые тополя, с гнездами (Птиц там, в на земле живых, в весеннем Пятиречье - не пересчитать. Ловить там всегда запретно.) А тут свалила буря великана - вон, частей на двенадцать, где падал, разломился, а каждая девочке больше обхвата... Зимняя, видно, буря: новая весна жить заставила, пошли в рост прутики - зеленые, молодые, ай, жалко, что не весна сейчас - молодые, клейкие - они так пахнут... Как они - в земле здешней, так же ли?
Долго ли - стоять так, оглядываться, до невежливого вовсе... А прабабушка Рысь не торопит, ярко смотрит, улыбается.
- Прошла? Дай на тебя посмотреть, - и посмотрела. - Хорошая внучка выросла. Нашей крови. Ты смотри, смотри на землю: твоим местом будет, когда срок придет - дальше рассказывать. Будешь гостем моего дома?
Только прежде чем порог перешагнуть... Так обычай говорит: чужой, прохожий - по степи идет, мимо, а кто порог твоего дома переступил, того уже только по имени. Вот и спросит хозяйка на пороге:
- Так меня ты верно узнала, я – Рысь из семьи Скитальцев. А как мне тебя называть?
Ей в ответ тогда и выговорится привычное детское: «В моем доме меня зовут Ястребенком». И услышит нежданное, что привычным порядком присмотрено не было:
- Я слышала, только поздно тебе птенцом-пуховичком называться, если здесь стоишь, - сильно говорила Охотница, полно. – Возьмешь от меня, внучка, имя дальше нести – или оставишь это земле живых, своим старшим?
…А так срослось – корнями, то, что на этой земле, сколько кружились звезды, было, и что пришло во время счетное, когда приросла земля Ойхо к Тейрвенон. Первое взрослое имя так просто не дают, с рук на руки, а трижды так просто – не предлагают. А кто имя решит подарить, тому и приглядывать должно поначалу – как им названный справляется, хорошо ли – имя и жизнь удерживает.
Та, кто потом будет Ллеаннэйр, это-то знала, а вот знать – можно ли так – не случилось. Только помедлила она мало перед тем, как сказать: «Возьму…»
Там вот и назвали. Птенчик вырос – к работе годен – будет Ястребихой. Имя в Семье Хэрмэн тоже нередкое… значимое.
Услышала – взяла – и перешагнула порог…
- А в доме я совсем себя невежливо повела, - рассказывала однажды теи-лехта Ллеаннэйр. - Дом хороший, с достатком, на восемь крыльев поставленный, меня на место для родных детей посадили, рядом с хозяйкой - а я сижу и все вбок смотрю, ей через голову. Это по нашим правилам... не очень вежливо. А там место того, кто дом держит, а рядом - охотничий угол, над изголовьем хозяйской постели. И на стене ножики висят. Вот такие - "соколки" - они свет любят и на гостя поглядеть тоже. А меня как раз учить начинали... Так что слушаю-слушаю, вроде во все уши, а в голове только одну мысль и думаю - даже не "подержать бы" - а если это место будет моим, и они мне перейдут ли? Громко думаю, так, что мысль пахнет...
- Узнаю мою Змеюку, - тихо, с улыбкой, говорил тогда Хойда. - Что, с первого звездного из любви к ножичкам вырастать не старалась?
- Не-а, - улыбалась, смотрела, как взвешивает на ладони что-то... удивительное. Только спросить. - Что ты...
- Странно я живу, - медленно говорил тогда Хойда. - Вот смотрю - сидит здесь, теплая змеюка длиннокосая, - жестом поддразнивает: "дерну", - мать моего ребенка... А как говорить начнет - никогда не пойму, байку травит, или сам я в сказку вляпался, не выберусь... - встряхнется. Улыбнется еще раз. - А в окно вылупиться - там та ж муть, снежит, дерьмо! И круга дежурств никто не отменит, - и таки поднимется - шуточным броском, поймает. Уворачиваться Льеанн не будет. - Живая такая сказочка... Как - бабушка унюхала?
Улыбнется:
- Унюхала. А как же...
...А помнится ярко-ярко... Молодной голос, звонкий. Как родник капли перебирает:
- Умеешь, внучка Ястребиха?
Отвечать надо только честно:
- Учусь...
- Так долго ли вам смотреть друг на друга, поговори с Соколятами. И мне покажи, как умеешь.
И рассказывала она тогда тоже - только честно:
- Мало я тогда умела, чтоб с бабушкой Рысью - ее ж Соколятами - разговаривать. Посмеялись надо мной ножики - не обидно, по-родственному, - задумается и дальше скажет. - Двенадцать раз меня убила, дальше надоело... А я ж въелась, что да как так получается... Долго слушала,а под конец услышала - хорошо учишься, хочешь у меня учиться?Ну-у, как тут не захотеть? Сложному и страшному местами - как на Изнанку ходить до той глубины, где мир живых почти кончается, я поэтому быстро выучилась...
- Заманила бабушка ножичками? - поддразнил Хойда.
- Да, было...
- Не подарила?
- Нет, - улыбалась и объясняла Льеанн, - с Изнанки очень мало что в мир живых можно унести. И миру оно не будет на пользу. Да и каждого из «соколков» специально делают. Свои. Под руку. Эти, - погладит ладонью, - дед потом делал...
- Понима-аю, - взвесит Хойда. - Поцапал значит, историю...
"А дальше, - вспоминала там лехта Льеанн, - да просто было. Поговорили - и назад пошла. В мир живых. К огню".
…Это лехта Льеанн будет вспоминать уже той ночью. Рядом с тихим вопросом девочки Илье про огонь. Как спрашивала - там, давно, в свой первый звездный год, на глубине Изнанки у через на четыре ветви вниз прабабушки Рыси. Сердце дома - очаг - там конечно был. С живым огнем. Помнила, как удивилась тогда - ведь рассказывали, учила - что, как на Изнанке: как это здесь - живой огонь, настоящий ли он. И слушала в ответ: "Настоящий, потому что я настоящая. а так какой же дом - без огня?" И как потом спрашивала бабушка Рысь, знает ли гостья дорожную песню своей семьи - про дорогу на огонь, а гостья не знала. Ей сказали: нужная песня - на разных дальних дорогах нашей жизни - про то, как зимой возвращаются к огню. И стали учить...
Научили правильно. С этой песней и шла - про себя, как объясняла бабушка Рысь перебирала, пробовала на прочность - слой за слоем - вечной воды Изнанки, в ритме долгой зимней дорожной песни. Главное не сбиваться. А главней все время помнить, что ты идешь домой. К огню.
- Хорошо помнила, - говорила лехта Льеанн тогда уже Саайре. - И хорошо знала, где мой дом. Так и не поняла полностью, когда к нему и вышла. В мире живых, в дверь родного дома, не понимаю - иду на огонь, пою... Долго я еще удивлялась - мир настоящий, они живые. А они песне - откуда принесла такую старую. Про прабабушку Рысь я им потом рассказала. И про имя. Но это должно - близких свох родичей всех пересмотреть, по имени назвать, и свое им назвать - что вернулась и настоящая и вот - имя подняла. Я тогда еще не знала, что долго была на Изнанке - и глубоко, они смотрели. Что хорошо свою аттестацию прошла. Совсем хорошо. Пока здоровалась - со своими родичами и с огнем. Да, клеймо именно тогда ставит. Старший из живых родичей. Его долг, - Льеанн поймает взгляд Саайре и скажет дольше. - Да, варварская традиция. Но очень действенный метод, как многие… варварские. Эс Хэрмэн потом - очень, очень трудно заблудиться на Изнанке... - задумается. Глубоко. Что Саайре и спросит, чтоб позвать обратно... Такое - откровенное:
- Больно было?
- Тогда?.. Н-нет. Подготавливают же. Со временной обезболивающей обработкой, умеренной - не исторические ж времена. И выйдя с Изнанки, себя плохо понимаешь. Как проснулась - да, было. А так, я и не помню, по правде… Там быстро засыпаешь - прогулка по Изнанке, обезболивающая обработка. И... смысл, конечно. И спишь. Долго. Спишь - а старшие твоей Семьи и близкие родичи - кругом - у нас говорят "держат твой сон". Берегут. Чтоб правильно проснулся. Их тогда тоже запоминаешь. Тоже помогает - знать, куда тебе идти. И зачем. Когда надо начинать серьезно учиться, это...бывает очень нужно, - а потом задумывается. Смотрит далеко, совсем. И говорит - на очень, очень близком. - До сих пор помню, как проснулась... Дед мне сначала новый кошель вернул. С моей снастью. Я ж там, на берегу, где рыбу ловить собиралась, все оставила... вообще не знаю, как я там живая шла... куда... И я еще попыталась на них обидеться. Но... уже не получилось.
***
- Это просто главное, что надо знать, много работая на Изнанке. Кто ты есть и где твой дом... по обе стороны земли живых. И зачем тебе назад, - и Льеанн смотрит на спящую девочку Илье. - Нам, Саайре, надо будет - как можно быстрее - разрешить ей найти хотя бы один из ее ответов. А я... не знаю.
А девочка как услышит. Вздрогнет во сне, шевельнется, скатится. Найдет - загривком - руку лехта Льеанн. (Так и сидит, опирается о изголовье кровати. Не держит - но и не отпускает. Как обещала.) Скажет сонным звуком - чем-то похожим на "ага", дотянется, повернется - ляжет щекой и спит снова. Полностью.
- И снова мне не шевелиться... - тихо говорит Льеанн. И от нее не страшно.
- Если даже не знаешь, - осторожно говорит тогда Саайре. - Ты ее держишь.
- Держу. Изнанку не должно живыми кормить. Это профессиональное, - Льеанн смотрит на спящую, полностью так смотрит.
Помолчать. А потом посмотреть в ответ и высказать, что внезапно понял. С облегчением:
- Лехта Льеанн, а вам теперь нельзя. Уходить... закрывать прореху Изнанки - так как вы предполагали, - обвести этих двоих оценивающим жестом. Объяснить. - Ей... я думаю, такое решение тоже будет тяжело.
"Тоже" она на ладонь поймает. Отдельно. Скажет:
- Ты прав, - и вслед перечислит - быстро, не успеешь успокоиться. - Вернуть девочку в мир живых - устойчиво, полностью, желательно - помочь ей найти землю ее сердца. Обнаружить участников и помощников этого... очень интересного эксперимента. И убедить их оставить мир живых. Это точно сначала, - задумается. А дальше выскажет. – А дальше, если потребуется закрывать эту трещину именно так… Это… вполне действенный метод научить тебя принимать чужие должные решения.
- Льеанн… я – этому никогда не научусь, - Саайре выделит – всем голосом – это «я», и хочется добавить, что «я живой и устойчивый». Но остается врезаться. В спокойное.
- Извини, Саайре. Я скажу: «Ты ошибаешься». А вторым, что я очень не хочу тебе это так доказывать. Так хорошо? – помедлит. Ответа не дождется. Продолжит. – Прибытия экстренной рабочей группы Службы наблюдения приливов Ставист-рьен ожидаю в ближайшие дни. Думаю, выясним, что придется делать с трещиной… - задумается еще раз. Посмотрит на спящую Илье. Взвесит с неодобрительной насмешкой. – Специалист. Лехта zu-toёra. Второй день о трещине Изнанки и что с ней делать – краем задней мысли думаю. А всей головой – о ней… Не думаю: держу. Но чтоб быть живым... на чужой земле сердца, на чужих руках не удержишься. Быть живым можно только самому. Остальное иначе называется.
- Но кто тогда хочет назад? Но...она же хочет?
- Хочет... как бы я оттуда захотела! - насыщенно говорит Льеанн, протягивает свободную ладонь и считает на пальцах. - Хорошо, что-то мы знаем. Что ее хватает на желание вернуться и жить. Это много. При том, на каких слоях Изнанки она существует. С этим желанием можно работать. Найти, чем оно держится. Место внутри, где ей хорошо. Землю ее сердца. Я, к сожалению, в этом не специалист. Дорогу лехтев jiiri zu-alh'h – «тех-кто-выпускает-воду-у-корней» я знаю совсем поверхностно. Для такой работы, - приподнимает руку. Смотрит на сосчитанное. Не отряхивает. - Я могу определить, где у живого на стороне Изнанки корни. Сколько их, насколько крепкие, постаравшись – где повреждены. Но работать с их повреждениями, искать должную землю этого живого... Я не возьмусь. Меня недостаточно. Я не вижу у нее корней, - это она считает последним. Стряхивает сосчитанное. - К счастью, я здесь не одна. И редкий экземпляр, знающий практику возвращения с Изнанки живого опытным путем пошагово. Не думала, что опыт будет ценным. Оказался, - закрывает глаза. И так сидит. Выдох, другой, двенадцать... долго. Саайре почти подумает: не задремала ли? Когда встряхнется, дотянется до кружки и продолжит. - Думаю, я сумею пройти с ней рядом. Сколько понадобится. Кому-то надо будет говорить, что можно чувствовать. Самое пугающее. Оно бывает, - и снова на близком. Глубоко очень. – Я тогда смогла забыть, как зовут моего ребенка. Никогда бы не подумала, что это может быть ценным. Знать, как бывает. Вляпаться... так, что Изнанка начнет размывать, понять это, выбираться - оставить по пути почти все, что было родным делом - и вернуться быть другим. И, - она оглядывается, взвешивает, отряхивается, - вот совсем вернуться, - снова берется за чашку. Чуть откашливается. Ловит вопросительный жест Саайре. - Ты, думаю, спрашивал - внутри - еще на Далии: как лехта айе Линаэсс может быть zu-toёra?
- Спрашивал, - подтвердит Саайре. - Но это совсем недолжно, спрашивать лехтев со званием о его Пути?
- Да. Совсем недолжно, - подтведит Льеанн. - А быть - не может. Нельзя. Мне пришлось менять. Принадлежность и специализацию. Это было тяжело, - посмотрит на спящую. Посмотрит на Саайре. Жестом попросит дать его кружку с «нашим пробуждающим». Взвесит. Под это заговорит. – Я очень хочу рассказать. Возможно, со слуха лучше пойму. Тебя разумней попросить поспать, - еще раз взвесит кружку и вернет, - но думаю уже поздно.
- Я буду тебя слушать… - медленно говорит Саайре и подчеркнуто долго пьет то самое пробуждающее. Горькое, зараза. Где-то на дне себя – да, слышно: хочется спать. А над ним – другое, от него глазами все удивительной четкости и понятности. Как на нормальную голову не бывает.
- Ты меня за последние два круга дней слишком… много слушаешь, er'mei Саайре, - выговорит тогда Льеанн. Вспомнить – всполохом – все, что слушал – и надо подхватить.
- Я учусь, - еще добавить. – Это… приемлемее.
- Спасибо, - ставит чашку. Опирается на свободную ладонь. Закрывает глаза. Дышит. И медленно начинает говорить. – Это было полный звездный год – и почти два малых, по счету мира Далия, назад. На исследовательском полигоне Пустой колодец. Месте очень… специфической храмовой работы. Когда умер мой второй муж, отец Нин-Найр, Хойда сен айе Шьонтаха – в должный срок я получила назначение именно на Л’альсай-рьен.
предыдущее тутwww.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163459107.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163516211.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163545343.htm
www.diary.ru/~ingadar/p163614154.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164256663.htm
www.diary.ru/~ingadar/p164336332.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166672421.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166731112.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166776460.htm
www.diary.ru/~ingadar/p166811911.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167029819.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167134640.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167157328.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167296853.htm
www.diary.ru/~ingadar/p167617147.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169230304.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169322053.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169371159.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169403017.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169507057.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169701769.htm
www.diary.ru/~ingadar/p169813399.htm
www.diary.ru/~ingadar/p170164737.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171242263.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171587249.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171872376.htm
www.diary.ru/~ingadar/p171907804.htm
правда, каюсь-каюсь, в основном вбоквелл. в общем тексте истории, но все равно вбоквелл
но в основном - там еще есть...
история с этнографией
из Семьи Хэрмэн. но не только...***
(В сторону. Чужими глазами.
Земля Ойхо, степь)
...А еще в степях земли Ойхо говорят: в крепкой Семье много подрастающих. А не в первый круг рассказа расплетешь по родословию, когда Скитальцы на земле Ойхо стали из крепких Семей – крепкой. Ветка за веткой прирастала Семья другими, а там приросла – «за реки и отроги». В один круг и не уложишься, если просто все приросшие ветви считать начнешь, а если как полагается перебирать, от первых до родившихся – всех ныне здравствующих по обе стороны мира живых; и тех вспомнить, кто над каждой ветвью Семьи стоит в живых старших, и кто кому как в дом входит – по все степени родства – так это до нового снега говорить придется, а так долго незачем. Рожденный эс Хэрмэн разберется, остальным - имени семьи хватит: должную ответственность все несут поровну. Так и понятно, что когда с весной третья из корневых ветвей Хэрмэн выходит своей дорогой в степь, подрастающих там наберется на все времена - от тех, кто у матери за спиной в степь идет - до тех, кому лето еще да лето, а уже пора подумывать, как свою ветвь семьи выращивать.
И тех, кто свои последние детские дни живет, а на общем языке - свой первый прожитый звездный год встречает - тоже не один, не два, а сколько-то наберется, если своих вдруг на ту весну мало выросло, соседи вместе двинутся. Им-то, кто постарше, с той зимой еще разное рассказывать начинают, страшное иной раз. Традиция. Что весной, когда степь цветет, и земля звонка и крепка, своего не крепче - всем потомкам, кому срок пришел - вырасти и долг Семьи приподнимать посильно, срок подходит и пройти испытание. На себе проверить, крепки ли плечи, будет ли достоин - должное нести - докуда ветер дует и горы видят, эс Хэрмэн ли родился - или тот, кто послабей себя, чтоб под долг Семьи становиться. Что за испытание - любой, кто из детства вырос, из побега пробился, знают. Пробовать, как ходить с другой стороны мира живых, учить, кто там живет и чем они опасны, у эс Хэрмэн с первого детского имени начинают. Сначала - не по правде, по чужой памяти следу, старших своих, наставника... Потом и на настоящую сторону Изнанки начинают учиться ходить и смотреть... под полным вниманием Старших, конечно: уязвимы на той стороне те, кто к своим взрослым дням прирастает. А вот в черед испытания и выяснится, как учился смотреть на мир с Изнанки, крепко ли в памяти укладывал должные слова и действия, или так, что первым ветром унесет. Потому что проверка проста, и все знают, чем должна быть - старшие столкнут на Изнанку мира по-настоящему, а дальше сам смотри, как идти и выйти обратно - на землю живых и к родным. Каждый, кто последние детские дни живет - знает, в первый весенний выход в степь это с ним будет, а вот когда будет - а о том знать не нужно, помешает...
Еще - и в не так дальних ветвях случалось, пугают иной раз старшие, то пережившие, младших, говорят: а тот, кто помнить сказанное не старался, кто запутается, как идти и выходить, а уж кто так ошибется, чтоб вниз бултыхнуться, на глубину, где людям вовсе делать нечего - так ли они нужны Семье своей, чтоб лезть искать их? Так и придется нерадивым неумельцам остаток своей жизни на Изнанке проживать, благо - недолгой та жизнь останется... А о посмертии и те старшие страшного не заговаривают.
Только тот, кто вел за собой третью корневую ветвь Семьи Хэрмэн, старый Сокол - треплющихся о лишнем вообще не жаловал, а особенно тех, кто попусту страшилки рассказывает – пугает тех, кто помельче, поуязвимей... Такое вырастить – позор для Семьи, тот, кто годен мелкого пугать – вряд ли дельное подымет. А еще не слишком торопились пугать подросшие, что старший ветви Семьи всем говорил, кому надо – слушали, правду весомую, взрослую - как положишь себе на плечи, страшного и пострашней выйдет. Самый дурной, у кого всей головы - один ветер, а все не так же зря рождался в Семье Хэрмэн, чтоб сожрала его Изнанка без следа и посмертия - не для того люди детей рожают. Следят старшие за каждым, проживающим свое испытание. Во все глаза до самых гор. Растеряйся он, случись что опасное, попросту не выберись - подхватят. А от того, где растерялся и с чем не справился - с родичами, с Наставниками считать будут - и зависит, стать ли тому - когда - взрослым Хэрмэн, под честью Семьи и долгом. А сколько еще проходить в безымянных подрастающих, в степях земли Ойхо дел много, на все руки нужны. А там вовсе страшное - или решать придется, что всякое на земле бывает, иной раз не на своем месте люди рождаются, знать, так и случилось – так пусть идет, по свету ищет, где его место – был среди Хэрмэн, и не стало. Только там и остался, что учить детям и детям их детей – у родных и наставника, гнильем и прорехой на долгие круги звезд над землей в родословие вплетать, чтоб каждый помнил, а кому такого позора надо?
А о том и не говорили, что говорить – понятно же: первому корневой ветви Семьи потомку – тому, кто родился долгу Семьи, недостойно пройти испытание – это ж степь накренится. Бывало конечно – в нынешней Степи бывало, что долг искал достойного, переходил – с первого рожденного до младших, нечастым – но случается…
«Мне не было очень страшно, - говорила потом праправнучка того Сокола, которую к исходу этой весны Семья станет звать Ллеаннэйр, а пока зовут Ястребенком, обычным именем для подрастающих. – Как надо – было…»
Их будет немного – их за все время жизни наберется чуть больше одной ладони высокого счета, кому теи-лехта Ллеаннэйр будет это рассказывать. И продолжать вслед. «Сначала – мне было очень, очень обидно…»
Еще здесь говорят: «Хочешь знать, сколько у степи красок – считай весной. И небо не забудь». Степь пьет воду – и земля цветет. Степь пьет воду – и земля дышит. Самый тихий час дыхания – перед рассветом, самый странный на цвета… Туман течет – одной водой, одним выдохом, светлеет одновременно с небом, земли не видно, спит еще – все ее золотое, алое, цветное – потом солнцу покажется. Светлые пока – стальные, дымные, небесные – одинаково земля и небо; и темными облаками плывут над туманом кроны тополей-приречников, в них прячется ночь перед тем, как совсем исчезнуть… А под кронами, в самой глубине тумана – клубится, поднимается над водой, - там река, спят заводи, вода только-только вернулась в корневые берега, рассветная – ой, какая холодная – и прозрачная почти… За туманом ничего не видно, и тебя не видно, и тихо так, что кажется, можно подслушивать беззвучные рыбьи сны – там, в глубине, под корягами.
На вдох, на выдох представлять странную подводную жизнь, прикидывать, где проснется первая, самая любопытная, рыбина, поймав плеск по воде - не ранний ли завтрак? А то - рыбьи сны - рыбьими снами, а там пора снасть доставать. Ловцу - удовольствие, с крепкой весной ловить рыбу в здешних реках разрешено. А на третий вечер приречной стоянки к делу окажется пара-иная - сколько к рассвету повезет - толстогубиков, хитрой рыбы перекатов и омутов Краевого водораздела, с нежным мясом и темной, ядовитой требухой - поймать дело, почистить два - умеющему (...и мама точно скажет - ловцу...)
И вот отсюда - из своего срока тишины, тумана, острого запаха речной воды, мыслей о рыбе и полного вслушивания - до рыбьих снов, из совсем своего времени - внезапно... Как толкнет что-то в спину, как земля поехала под ногами - и в воду, в омут, на смех рыбам...
И правда в воду, да не в ту...
И как сумели подобраться — не шорохнув травой, не нарушив тишины, не наступив на границы внимания... а чтоб спихнуть на Изнанку - это надо проделать, учили же.
"Я потом поняла, как, - говорила теи-лехта Ллеаннэйр - тем, кому это рассказывала. - Когда черед выйти в степь и стать Хэрмэн пришел моим детям...
И сначала мне было очень обидно. А потом еще на выдох - очень страшно".
На Изнанке можно передвигаться по-разному. Но чтоб научиться оказываться там в любое время из почти любого места и возвращаться - учиться и работать приходится. Сколько-то. (..."Я объясняла на высокой скорости, извини, Са-ай... Но практика предоставила возможность".) Сначала надо научиться слышать - там, внутри - где над слоями вечной воды Изнанки есть просвет. Там сходят к ее воде вечные стертые каменные ступени, почти настоящие... за которыми начинается мир живых. Чтоб суметь построить себе выход - из любых слоев - сначала надо знать, какой этот выход. Наощупь. Ногами.
А это долго. Трудно. В первый раз. Искать, где над вечным течением мира Изнанки просвет назад. По-настоящему проваливаться приходится на испытании. Глубоко. Смотри – не высмотришь, где над водой Изнанки просвет до мира живых и есть ли он вообще. Кто бы еще рядом был, подсказал, где от тебя считается – «над водой». Только рядом некому быть, самой срок пришел – пробовать. Слышала, долго того выхода искать приходится, на то и проверяют – по силам ли… А еще каждый, кто проходил – говорил – это только на твердой земле вспоминается…
…А страшно – глубоко на Изнанке степи земли Ойхо. От воды вообще далеко здесь провалиться можно, если подтолкнут. Иной раз до мира живых всплывать и всплывать. Тем иной раз и в работе пользуются. А иной раз и в проверке. Выпало родиться первенцем в корневой ветви, кто идет первым – на того и Долг посмотрит, вот и первым оглядывай, что в свой срок достанется. Во владение. В работу… Когда-нибудь.
(«…А я по правде не знаю, преднамеренно ли меня так столкнули, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр, - или долг своих подбирает. Пережив – не спрашивают» .)
Страшно было. Поначалу отдельно было страшно, что глубина Изнанки на мир живых была похожа. Не перетекай далеко, над головой (…да – «наверх» странно, но там) – слоями – вода, бесцветная и радужная, не сбивайся водоворотами верхних слоев, задевая свои препятствия («…там тени – и корни. Нет, просвета точно нет…»)… Все похоже, только неба нет. Вода. Над плечами. Течет, и в ней дышишь. Ай, степь широка – так часто небо видишь, что присмотрелся – снимут его, не заметить. А хорошо, что течет, не обманывает. Это на первый взгляд – неба нет, а даль под ним та же, перекатилась лишь на другую сторону, до высокого берега, к Белым обрывам – там такое, склон да склон, где и камень выступит, полосой, ершинки сухой травы, прошлогодней, несытая земля – зелень от зелени шага с два, под ногой сыплется. А второй взгляд углядит… вовсе бы его не было, а то ступить страшно…
Скажи Скитальцу: ковром земля раскинулась – подумает… А вот смотри – серая щетка старой дернины, корни над песком, светлая полоса камня в обрыве, кисточки ковылей – вон, по ту сторону склона – собирался мир, как завязывали (прикинуть – пальцы ноют) ворсом ковра, узелком на основу, ее-то не видно… А как не подумали лишней нити прокинуть, невидной тоже, которая работу держит. Есть земля, а не про тебя ткалась, ступи, дурак, проверь себя на тяжесть, шагнешь – ворсинка и выдернется… А что там дышит – за тонким слоем, водой, темнотой ходит под основой – падавшие проверили, только вряд ли кому из живых рассказали.
Только бояться там некогда. Верх-низ вспомнила, как под водой дышать, как смотреть… Дальше проще выпадет. Глаза пугаются, обманывают – пройдешь ли, здесь не глазами видно. Вот так закрыть, вот так посмотреть… А там и мир плотней, где не глазами, и – думай вот теперь – куда по запаху…
«Она пахла полынью, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр. – Мой первый шаг на настоящей Изнанке. Бывает год, когда западные ветра, с гор, вперебой задувают, холод несут раньше, чем солнце от порога повернется. Когда лето свое не отходило, а до полудня по земле бегом ходишь – холодно, а то и дожди с ветрами принесет… Вот в самый зябкий дорассветный срок после дождя – так и пахнет».
Вдышаться – ухватиться за знакомый запах. На нем собрать остальное знакомое. Что бояться здесь не место. Как идти, где более надежна текучая земля Изнанки – крепкая основа, для себя ткали, - это тоже пахнет. Настоящим следом – живого: как идут рядом – другие, близкие, здесь бывшие – чего бояться? Подсказывают, где прочна земля, а где ступать лучше бы не надо – просвет чужим пахнет. Холодным. Там, где держится земля, а некрепко. По запаху слышно: степь рядом подмерзает. И по запаху видно – можно не приглядываться – как текут над головой слой за слоем, переплетаются. Глубоко. Не вынырнешь. Там, где близко, где с одного шага можно – ровная там вода Изнанки, по всем слоям. А через такое переплетение – по непонятным корням, над такой странной землей, сквозь которую – падать еще и падать – далеко и плохо… Что учиться еще и учиться на том испытании тоже поймешь. Наглядно. По запаху.
Но места, где близко берег – по течению далеко слышно. На запах. Вот и слушай – свистом, как на дни пути там, в степи, в мире живых, с дороги на дорогу идущие Семьи перекликаются – что удобное место выхода по Изнанке и вправду далеко слышно. И идти далеко – что ж делать… Иди. И шла…
Трава под ногами подрастала, плотнела – до колен, выше, как добрей становилась земля – в мире живых так бывает когда к воде ближе, к правильной воде…
…А чужое присутствие – вдруг – просто было. Как земля и просветы в ней. Сразу и отдельно. Другое. Движется. Очень… везде – понятно, как не уследила. Сейчас глаза надо открыть. Сопоставить. Все, что получается понять – так учили.
И что взгляд в этом мире понимает значительно меньше – учили тоже. Не зря.
Оно… присутствовало. Другое. Живое. Неопределяемое – не расцепишь, где кончается другое и ложится дальше земля… прочная земля – основа, не провалы. Оно было большое. И глаза очень хотели увидеть что-то должное быть страшным. А запах не подтверждал.
Слух не подтвердил тоже. Ему на Изнанке доверяют мало. По-настоящему слышное слышно другим. Под ее водой – кожей… как умеют тишина и рыбы. Там звучат – но по-другому. Когда вот это присутствующее спросило. На языке людей. Кто перед ним и почему его не боится.
Отвечала честно – как училась: нить за нитью – без страха и без печали. «Я знаю, кто я – и это несу с собой. А ты страшным не пахнешь».
И как отвечало - по окружающей земле под ногами - эхом: давно бы испугаться - это... нестрашное: "Хорошо, гость моей земли, обо мне сначала поговорим, если о себе не хочешь. Чем же я тебе пахну?" - спрашивало имеющим право спросить. И вот было у него такое право. Потому что честным ответом выговаривала та, кто потом будет лехта Ллеаннэйр: "Цветущим донником. Зимним дымом. И родной кровью".
И смеялась земля под ногами, одним голосом смеялись - с невысокой охотницей: родная кровь - из светлоглазых, наряд давний и охотничий, а старая. С ветром долго говорила - дул, свой узор высекал песчинками, солнце сушило; косы - темное горное серебро... Старая, как дерево над колодцем, а движения молодые: течет - а смех, тот который земля подхватывает, и того моложе - золотой, звонкий... А чему смеялась - так вот тому, что взгляд да взгляд и получилось, та, что будет Ллеаннэйр, вспомнила, учила, как Семья свою историю рассказывает, там и видела - старшую из живых родичей по ту сторону, посчитать - получается, на четыре ветви вниз, а все прабабушку Рысь. Громко вспомнила - так, что запах изменился, а та почуяла – и смеется:
- А как скажу - верно угадала, здравствуй - внучка светлоглазая! Будь гостем моего дома, - поверишь ли?
"На Изнанке живет много самых странных созданий, - говорила потом теи-лехта Ллеаннэйр. - Некоторые из них были людьми. Некоторые очень успешно ими прикидываются. Иновгда это очень трудно - им не поверить". И немногими были дни, когда она говорила дальше - на близком и тише: "Я знаю только один труд больше: первый раз - на Изнанке - поверить другому живому... Этому просто не учат - учат противоположному". И задумывалась она глубоко, произнося - нечасто вслух: "Мне это удалось..."
А если поверить и взяться за руку: теплая, настоящая и хватка знакомая - точно Хэрмэн: разрубить проще будет, чем расцепить. Там нечего удивляться, что голосом старшей - одинаково - вся земля откликается: она тоже - эта земля, ворс и основа узора, на котором строится - мир живых, крепко строится - не просвечивает. Как мир живых в степях земли Ойхо в иных местах куда не надо просвечивает та, кто потом будет Ллеаннэйр, в ту пору уже хорошо знала.
А по земле Изнанки, ставшей старшей можно идти легко, как перебирая основу - звонко... "Не укладывала ли она там нас - новой нитью, крепить узор? Может быть... Разумеется, я у нее не попросила вывести меня наверх: это мое дело".
Шли и вышли. Так можно - принять эту землю за мир живых... Если не приглядываться – не видеть, что высоко в глубине неба течет, переливается - бесцветная радуга слоев Изнанки, говорит - глубока эта земля, как до мира живых идти - отсюда совсем не слышно, хоть потеряйся... и есть ли мир тот. А так совсем как живая: настоящая, прочная. Зачерпнули - верхнюю степь мира живых, умелым танцем перенесли сюда, капли не расплескав... Угадать с полувзгляда - на должной летней стоянке свой дом поставила прабабушка Рысь - у родных колодцев, на скатах Весеннего Пятиречья. Вот взгляд подними, по прямой смотри, упрется ровно - в прогиб, седловину дальнего хребта - Черного Горелого, куда люди и сейчас не очень ходят, незачем. А по левую руку, ниже, родной будет, Орлиная вершина, зоркие глаза видят... Только на этой земле вовсе не видно: небо загораживает. Радугой. Ну и то еще отличие, что по низинам, по дороге к колодцам, лес растет, старые тополя, с гнездами (Птиц там, в на земле живых, в весеннем Пятиречье - не пересчитать. Ловить там всегда запретно.) А тут свалила буря великана - вон, частей на двенадцать, где падал, разломился, а каждая девочке больше обхвата... Зимняя, видно, буря: новая весна жить заставила, пошли в рост прутики - зеленые, молодые, ай, жалко, что не весна сейчас - молодые, клейкие - они так пахнут... Как они - в земле здешней, так же ли?
Долго ли - стоять так, оглядываться, до невежливого вовсе... А прабабушка Рысь не торопит, ярко смотрит, улыбается.
- Прошла? Дай на тебя посмотреть, - и посмотрела. - Хорошая внучка выросла. Нашей крови. Ты смотри, смотри на землю: твоим местом будет, когда срок придет - дальше рассказывать. Будешь гостем моего дома?
Только прежде чем порог перешагнуть... Так обычай говорит: чужой, прохожий - по степи идет, мимо, а кто порог твоего дома переступил, того уже только по имени. Вот и спросит хозяйка на пороге:
- Так меня ты верно узнала, я – Рысь из семьи Скитальцев. А как мне тебя называть?
Ей в ответ тогда и выговорится привычное детское: «В моем доме меня зовут Ястребенком». И услышит нежданное, что привычным порядком присмотрено не было:
- Я слышала, только поздно тебе птенцом-пуховичком называться, если здесь стоишь, - сильно говорила Охотница, полно. – Возьмешь от меня, внучка, имя дальше нести – или оставишь это земле живых, своим старшим?
…А так срослось – корнями, то, что на этой земле, сколько кружились звезды, было, и что пришло во время счетное, когда приросла земля Ойхо к Тейрвенон. Первое взрослое имя так просто не дают, с рук на руки, а трижды так просто – не предлагают. А кто имя решит подарить, тому и приглядывать должно поначалу – как им названный справляется, хорошо ли – имя и жизнь удерживает.
Та, кто потом будет Ллеаннэйр, это-то знала, а вот знать – можно ли так – не случилось. Только помедлила она мало перед тем, как сказать: «Возьму…»
Там вот и назвали. Птенчик вырос – к работе годен – будет Ястребихой. Имя в Семье Хэрмэн тоже нередкое… значимое.
Услышала – взяла – и перешагнула порог…
- А в доме я совсем себя невежливо повела, - рассказывала однажды теи-лехта Ллеаннэйр. - Дом хороший, с достатком, на восемь крыльев поставленный, меня на место для родных детей посадили, рядом с хозяйкой - а я сижу и все вбок смотрю, ей через голову. Это по нашим правилам... не очень вежливо. А там место того, кто дом держит, а рядом - охотничий угол, над изголовьем хозяйской постели. И на стене ножики висят. Вот такие - "соколки" - они свет любят и на гостя поглядеть тоже. А меня как раз учить начинали... Так что слушаю-слушаю, вроде во все уши, а в голове только одну мысль и думаю - даже не "подержать бы" - а если это место будет моим, и они мне перейдут ли? Громко думаю, так, что мысль пахнет...
- Узнаю мою Змеюку, - тихо, с улыбкой, говорил тогда Хойда. - Что, с первого звездного из любви к ножичкам вырастать не старалась?
- Не-а, - улыбалась, смотрела, как взвешивает на ладони что-то... удивительное. Только спросить. - Что ты...
- Странно я живу, - медленно говорил тогда Хойда. - Вот смотрю - сидит здесь, теплая змеюка длиннокосая, - жестом поддразнивает: "дерну", - мать моего ребенка... А как говорить начнет - никогда не пойму, байку травит, или сам я в сказку вляпался, не выберусь... - встряхнется. Улыбнется еще раз. - А в окно вылупиться - там та ж муть, снежит, дерьмо! И круга дежурств никто не отменит, - и таки поднимется - шуточным броском, поймает. Уворачиваться Льеанн не будет. - Живая такая сказочка... Как - бабушка унюхала?
Улыбнется:
- Унюхала. А как же...
...А помнится ярко-ярко... Молодной голос, звонкий. Как родник капли перебирает:
- Умеешь, внучка Ястребиха?
Отвечать надо только честно:
- Учусь...
- Так долго ли вам смотреть друг на друга, поговори с Соколятами. И мне покажи, как умеешь.
И рассказывала она тогда тоже - только честно:
- Мало я тогда умела, чтоб с бабушкой Рысью - ее ж Соколятами - разговаривать. Посмеялись надо мной ножики - не обидно, по-родственному, - задумается и дальше скажет. - Двенадцать раз меня убила, дальше надоело... А я ж въелась, что да как так получается... Долго слушала,а под конец услышала - хорошо учишься, хочешь у меня учиться?Ну-у, как тут не захотеть? Сложному и страшному местами - как на Изнанку ходить до той глубины, где мир живых почти кончается, я поэтому быстро выучилась...
- Заманила бабушка ножичками? - поддразнил Хойда.
- Да, было...
- Не подарила?
- Нет, - улыбалась и объясняла Льеанн, - с Изнанки очень мало что в мир живых можно унести. И миру оно не будет на пользу. Да и каждого из «соколков» специально делают. Свои. Под руку. Эти, - погладит ладонью, - дед потом делал...
- Понима-аю, - взвесит Хойда. - Поцапал значит, историю...
"А дальше, - вспоминала там лехта Льеанн, - да просто было. Поговорили - и назад пошла. В мир живых. К огню".
…Это лехта Льеанн будет вспоминать уже той ночью. Рядом с тихим вопросом девочки Илье про огонь. Как спрашивала - там, давно, в свой первый звездный год, на глубине Изнанки у через на четыре ветви вниз прабабушки Рыси. Сердце дома - очаг - там конечно был. С живым огнем. Помнила, как удивилась тогда - ведь рассказывали, учила - что, как на Изнанке: как это здесь - живой огонь, настоящий ли он. И слушала в ответ: "Настоящий, потому что я настоящая. а так какой же дом - без огня?" И как потом спрашивала бабушка Рысь, знает ли гостья дорожную песню своей семьи - про дорогу на огонь, а гостья не знала. Ей сказали: нужная песня - на разных дальних дорогах нашей жизни - про то, как зимой возвращаются к огню. И стали учить...
Научили правильно. С этой песней и шла - про себя, как объясняла бабушка Рысь перебирала, пробовала на прочность - слой за слоем - вечной воды Изнанки, в ритме долгой зимней дорожной песни. Главное не сбиваться. А главней все время помнить, что ты идешь домой. К огню.
- Хорошо помнила, - говорила лехта Льеанн тогда уже Саайре. - И хорошо знала, где мой дом. Так и не поняла полностью, когда к нему и вышла. В мире живых, в дверь родного дома, не понимаю - иду на огонь, пою... Долго я еще удивлялась - мир настоящий, они живые. А они песне - откуда принесла такую старую. Про прабабушку Рысь я им потом рассказала. И про имя. Но это должно - близких свох родичей всех пересмотреть, по имени назвать, и свое им назвать - что вернулась и настоящая и вот - имя подняла. Я тогда еще не знала, что долго была на Изнанке - и глубоко, они смотрели. Что хорошо свою аттестацию прошла. Совсем хорошо. Пока здоровалась - со своими родичами и с огнем. Да, клеймо именно тогда ставит. Старший из живых родичей. Его долг, - Льеанн поймает взгляд Саайре и скажет дольше. - Да, варварская традиция. Но очень действенный метод, как многие… варварские. Эс Хэрмэн потом - очень, очень трудно заблудиться на Изнанке... - задумается. Глубоко. Что Саайре и спросит, чтоб позвать обратно... Такое - откровенное:
- Больно было?
- Тогда?.. Н-нет. Подготавливают же. Со временной обезболивающей обработкой, умеренной - не исторические ж времена. И выйдя с Изнанки, себя плохо понимаешь. Как проснулась - да, было. А так, я и не помню, по правде… Там быстро засыпаешь - прогулка по Изнанке, обезболивающая обработка. И... смысл, конечно. И спишь. Долго. Спишь - а старшие твоей Семьи и близкие родичи - кругом - у нас говорят "держат твой сон". Берегут. Чтоб правильно проснулся. Их тогда тоже запоминаешь. Тоже помогает - знать, куда тебе идти. И зачем. Когда надо начинать серьезно учиться, это...бывает очень нужно, - а потом задумывается. Смотрит далеко, совсем. И говорит - на очень, очень близком. - До сих пор помню, как проснулась... Дед мне сначала новый кошель вернул. С моей снастью. Я ж там, на берегу, где рыбу ловить собиралась, все оставила... вообще не знаю, как я там живая шла... куда... И я еще попыталась на них обидеться. Но... уже не получилось.
***
- Это просто главное, что надо знать, много работая на Изнанке. Кто ты есть и где твой дом... по обе стороны земли живых. И зачем тебе назад, - и Льеанн смотрит на спящую девочку Илье. - Нам, Саайре, надо будет - как можно быстрее - разрешить ей найти хотя бы один из ее ответов. А я... не знаю.
А девочка как услышит. Вздрогнет во сне, шевельнется, скатится. Найдет - загривком - руку лехта Льеанн. (Так и сидит, опирается о изголовье кровати. Не держит - но и не отпускает. Как обещала.) Скажет сонным звуком - чем-то похожим на "ага", дотянется, повернется - ляжет щекой и спит снова. Полностью.
- И снова мне не шевелиться... - тихо говорит Льеанн. И от нее не страшно.
- Если даже не знаешь, - осторожно говорит тогда Саайре. - Ты ее держишь.
- Держу. Изнанку не должно живыми кормить. Это профессиональное, - Льеанн смотрит на спящую, полностью так смотрит.
Помолчать. А потом посмотреть в ответ и высказать, что внезапно понял. С облегчением:
- Лехта Льеанн, а вам теперь нельзя. Уходить... закрывать прореху Изнанки - так как вы предполагали, - обвести этих двоих оценивающим жестом. Объяснить. - Ей... я думаю, такое решение тоже будет тяжело.
"Тоже" она на ладонь поймает. Отдельно. Скажет:
- Ты прав, - и вслед перечислит - быстро, не успеешь успокоиться. - Вернуть девочку в мир живых - устойчиво, полностью, желательно - помочь ей найти землю ее сердца. Обнаружить участников и помощников этого... очень интересного эксперимента. И убедить их оставить мир живых. Это точно сначала, - задумается. А дальше выскажет. – А дальше, если потребуется закрывать эту трещину именно так… Это… вполне действенный метод научить тебя принимать чужие должные решения.
- Льеанн… я – этому никогда не научусь, - Саайре выделит – всем голосом – это «я», и хочется добавить, что «я живой и устойчивый». Но остается врезаться. В спокойное.
- Извини, Саайре. Я скажу: «Ты ошибаешься». А вторым, что я очень не хочу тебе это так доказывать. Так хорошо? – помедлит. Ответа не дождется. Продолжит. – Прибытия экстренной рабочей группы Службы наблюдения приливов Ставист-рьен ожидаю в ближайшие дни. Думаю, выясним, что придется делать с трещиной… - задумается еще раз. Посмотрит на спящую Илье. Взвесит с неодобрительной насмешкой. – Специалист. Лехта zu-toёra. Второй день о трещине Изнанки и что с ней делать – краем задней мысли думаю. А всей головой – о ней… Не думаю: держу. Но чтоб быть живым... на чужой земле сердца, на чужих руках не удержишься. Быть живым можно только самому. Остальное иначе называется.
- Но кто тогда хочет назад? Но...она же хочет?
- Хочет... как бы я оттуда захотела! - насыщенно говорит Льеанн, протягивает свободную ладонь и считает на пальцах. - Хорошо, что-то мы знаем. Что ее хватает на желание вернуться и жить. Это много. При том, на каких слоях Изнанки она существует. С этим желанием можно работать. Найти, чем оно держится. Место внутри, где ей хорошо. Землю ее сердца. Я, к сожалению, в этом не специалист. Дорогу лехтев jiiri zu-alh'h – «тех-кто-выпускает-воду-у-корней» я знаю совсем поверхностно. Для такой работы, - приподнимает руку. Смотрит на сосчитанное. Не отряхивает. - Я могу определить, где у живого на стороне Изнанки корни. Сколько их, насколько крепкие, постаравшись – где повреждены. Но работать с их повреждениями, искать должную землю этого живого... Я не возьмусь. Меня недостаточно. Я не вижу у нее корней, - это она считает последним. Стряхивает сосчитанное. - К счастью, я здесь не одна. И редкий экземпляр, знающий практику возвращения с Изнанки живого опытным путем пошагово. Не думала, что опыт будет ценным. Оказался, - закрывает глаза. И так сидит. Выдох, другой, двенадцать... долго. Саайре почти подумает: не задремала ли? Когда встряхнется, дотянется до кружки и продолжит. - Думаю, я сумею пройти с ней рядом. Сколько понадобится. Кому-то надо будет говорить, что можно чувствовать. Самое пугающее. Оно бывает, - и снова на близком. Глубоко очень. – Я тогда смогла забыть, как зовут моего ребенка. Никогда бы не подумала, что это может быть ценным. Знать, как бывает. Вляпаться... так, что Изнанка начнет размывать, понять это, выбираться - оставить по пути почти все, что было родным делом - и вернуться быть другим. И, - она оглядывается, взвешивает, отряхивается, - вот совсем вернуться, - снова берется за чашку. Чуть откашливается. Ловит вопросительный жест Саайре. - Ты, думаю, спрашивал - внутри - еще на Далии: как лехта айе Линаэсс может быть zu-toёra?
- Спрашивал, - подтвердит Саайре. - Но это совсем недолжно, спрашивать лехтев со званием о его Пути?
- Да. Совсем недолжно, - подтведит Льеанн. - А быть - не может. Нельзя. Мне пришлось менять. Принадлежность и специализацию. Это было тяжело, - посмотрит на спящую. Посмотрит на Саайре. Жестом попросит дать его кружку с «нашим пробуждающим». Взвесит. Под это заговорит. – Я очень хочу рассказать. Возможно, со слуха лучше пойму. Тебя разумней попросить поспать, - еще раз взвесит кружку и вернет, - но думаю уже поздно.
- Я буду тебя слушать… - медленно говорит Саайре и подчеркнуто долго пьет то самое пробуждающее. Горькое, зараза. Где-то на дне себя – да, слышно: хочется спать. А над ним – другое, от него глазами все удивительной четкости и понятности. Как на нормальную голову не бывает.
- Ты меня за последние два круга дней слишком… много слушаешь, er'mei Саайре, - выговорит тогда Льеанн. Вспомнить – всполохом – все, что слушал – и надо подхватить.
- Я учусь, - еще добавить. – Это… приемлемее.
- Спасибо, - ставит чашку. Опирается на свободную ладонь. Закрывает глаза. Дышит. И медленно начинает говорить. – Это было полный звездный год – и почти два малых, по счету мира Далия, назад. На исследовательском полигоне Пустой колодец. Месте очень… специфической храмовой работы. Когда умер мой второй муж, отец Нин-Найр, Хойда сен айе Шьонтаха – в должный срок я получила назначение именно на Л’альсай-рьен.
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, Тильсенн
-
-
15.02.2012 в 23:16-
-
16.02.2012 в 00:10-
-
16.02.2012 в 07:32-
-
16.02.2012 в 09:00Оно звучит.
Только я тупое бревно - она клейменая потому что не прошла испытание, потому что прошла, или потому что прошла, но как-то странно?
-
-
16.02.2012 в 09:18его, это испытание, можно либо пройти, либо не пройти.
кто не прошел - в лучшем случае пройдет еще раз, в худшем - останется до конца жизни на положени прислуги. В самом худшем - результат будет пинком в сен айе и на все двенадцать сторон света.
-
-
16.02.2012 в 10:00-
-
16.02.2012 в 10:08-
-
16.02.2012 в 10:52Нинквенаро, ага... Истории про Хэрмэн почему-то явно их языком рассказываются
а про испытание - да, выдержала. И немного про то, где и в чем подвела - в последних абзацах есть
-
-
17.02.2012 в 06:45А вот так принимать имя от родича с Изнанки - оно таки можно или оно таки нельзя?
-
-
17.02.2012 в 07:15-
-
17.02.2012 в 09:16-
-
17.02.2012 в 09:50-
-
17.02.2012 в 09:51-
-
17.02.2012 в 11:29-
-
17.02.2012 в 12:35-
-
17.02.2012 в 13:17-
-
17.02.2012 в 13:44-
-
17.02.2012 в 14:07Нинквенаро, насколько я могу понять, у фай вообще и у zu-toёra специфическое отношение к смерти в принципе. У меня "Не стреляйте в экзорциста" читал? Там напарник убитого лехта высказывался в стиле "они говорят, что иные прорехи удобнее латать изнутри".
Насколько я знаю, zu-toёra вообще наследники одного из до-лиенский течений почитателей богов нижнего мира. Тот лик ньера Таэри, к которому обращаются zu-toёra - это Ллэйто-ниерра, Хозяин Сумерек.
-
-
17.02.2012 в 14:15-
-
17.02.2012 в 18:33и да, при учете места и специфики работы zu-toera отношение у них к посмертным путям в целом как э... к знакомому месту.
а уж сколько получается ждать на проходной... сколько нужно-
-
17.02.2012 в 19:21ingadar, вот! вот это меня сносит как волной - вот это грубо говоря умирают и живут дальше. Не в смысле "как они на это решаются", а в смысле "это ж надо такое уметь с такой эффективностью, дайте мануал!"
-
-
17.02.2012 в 19:25насколько я понял, проблема эффективного функционирования там живого именно в том, что большинство живых там не умеют. ибо понимают в этом... ну примерно как средний наш человек в квантовой физике)
а тот, кто там умеет - на Изнанке в общем... достаточно опасное создание для большинства ее обитателей
-
-
17.02.2012 в 20:18Не только должное продолжение жизни, но и должное посмертие. Такие, как ньера Альстри могут покидать Изнанку крайне редко, только в день Середины лета, когда власть Господина-Тени над миром наибольшая. Такие, как Стражи эс Хэрмэн покидать Изнанку, да и выбранное место обитания на Изнанке не могут вообще. Они становятся теми размытыми и утраченными корнями вещного мира, которые были повреждены прежде.
Тот же Альстри Литойя - он уже злую тучу лет одновременно стенки колодца на месте города в долине Сетсар, и одновременно же - запирающая плотина, которая не дает отравленной Изнанкой воде покинуть пределы колодца.
Технически - подозреваю само по себе это выглядит примерно так. Фай неразнывно существует в трех аспектах: проявленном вещного мира и двух непроявленных Изнанки и Пространства снов. При должном обучении становится возможным то, что они называют "путешествие разума", когда по необходимости фай смещает себя в тот или иной аспект, чтобы получить возможность действовать там. При этом биологические процессы в вещном теле замедляются вплоть по полное (в редких случаях) и окончательное их прекращение, как это происходит с теми же Стражами в конце их жизни в вещном мире.