NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
Часть предпоследняя. В части второй имперзцев.
первая часть рыб небесных
пролог - здесь www.diary.ru/~ingadar/p93030149.htm
раз здесь www.diary.ru/~ingadar/p93149876.htm
два здесь www.diary.ru/~ingadar/p93264326.htm
три здесь www.diary.ru/~ingadar/p93336170.htm
четыре здесь www.diary.ru/~ingadar/p93399476.htm
пять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93465902.htm
шесть здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93496607.htm
семь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93872405.htm
восемь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93989897.htm
девять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94079450.htm
десять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94149881.htm
одиннадцать www.diary.ru/~ingadar/p94192358.htm
двенадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94285343.htm
тринадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94389233.htm
четырнадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94446461.htm
пятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94507145.htm
шестнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94742456.htm
семнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94877555.htm
восемнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94984913.htm
девятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p95084954.htm
двадцать www.diary.ru/~ingadar//p95122922.htm
двадцать один www.diary.ru/~ingadar/p95726024.htm
двадцать два www.diary.ru/~ingadar/p95865359.htm
двадцать три www.diary.ru/~ingadar/p95992943.htm
двадцать четыре www.diary.ru/~ingadar/p96133610.htm
двадцать пять www.diary.ru/~ingadar/p96658964.htm
двадцать шесть www.diary.ru/~ingadar/p96846653.htm
двадцать семь www.diary.ru/~ingadar/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все www.diary.ru/~ingadar/p99552044.htm
двадцать девять www.diary.ru/~ingadar/p99971609.htm
тридцать: www.diary.ru/~ingadar/p103006088.htm
части вторая//глазами того, кто напротив
раз:www.diary.ru/~ingadar/p104538746.htm
два: www.diary.ru/~ingadar/p106762055.htm
три: www.diary.ru/~ingadar/p108566069.htm
четыре: www.diary.ru/~ingadar/p110210015.htm
пять: www.diary.ru/~ingadar/p113253614.htm
шесть: www.diary.ru/~ingadar/p114111077.htm
семь www.diary.ru/~ingadar/p114801335.htm
восемь www.diary.ru/~ingadar/p116242295.htm
девять: www.diary.ru/~ingadar/p123474434.htm
но... твой ли это сад?***
…Ты говорил, помнится, перед отбытием меня сюда вот, что я хорошо справился, Лен. А у меня тогда не получалось ответить – что я совсем не «справился». Просто не было, ни времени, ни разрешения – проговорить это и оплакать. Так, как оно было внутри меня.
«Я должен это нести один», - кажется, я так тебе ответил. Нескоро до меня доперло, что прямым переводом с фаэ. Должен был – и унес, поставил внутри себя в угол – когда будут время и силы, почувствую полностью, как оно мне и что мне с этим делать. Я пойму – а пока сил не было.
Они были на другое. Весна была слишком… рабочей. Пришедшее известие о смерти отца – краткое, я до самого своего последнего – вот перед этой практикой – отпуска в Нааль-Шеме так полностью и не знал – как. А знал, что пришлось работать и зарабатывать. В полной мере – на себя, на жизнь – и еще сколько-нибудь - отправить туда, домой. Я старался, я должен был стараться. Но не слишком преуспел в тех стараниях. Через два послания от мамы пришло, что общий налог на площадь мы не выдерживаем, нашу-то квартиру - и на двоих с одним отсутствующим и одним неработающим... Син была уже замужем, жила отдельно на первых линиях. Какое важное значение для меня тогда имело это невероятное изменение: как это, мы - в муниципальный? Не страшнее смерти, нет, знаешь - более... вещное что ли. И я старался и переправлял возможные заработанные средства, искал, где меньше "временные, обусловленные тяжелой ситуацией" налоги в пользу... чего попало на передачу средств между системами.
А мама – «Нэта, ты не беспокойся, не заболей снова» - сообщала, что сейчас живет в северных квадратах муниципальных, новые здания, что построили на тех зарослях шшидды, где играли мы когда-то, и как она это помнит, что соседи очень хорошие, что нашла себе работу - и эта работа ей очень нравится. И снова – «не беспокойся».
Как-то очень нескоро, совсем, когда после подготовки исследовательского проекта - того самого, о количестве внутренних разновидностей фаэ (...странно - а не болело) - у меня осталось сколько-то сил и времени - нырнуть и оценить, что там сейчас происходит, дома. Происходило там как-то... глухо, по сравнению с военными новостями. Война изрядно подкосила блестящую индустрию отдыха первых приморских, как-то она там трепыхалась, рыбой на мели, растрясая и живущий ей город... И я - в первый раз, наверно, с тревогой всматривался в самую "точечную полосу" - новостей с муниципальных: как там эта часть города живет.... Ну что вытащишь из редкого "не беспокойся".
Узнал я совсем случайно. Среди прочих «горячих» тем: наугад открыл, по какой щелкнулось. И на что-то точно отвлекся. Еду, кажется, доставили вечерним заказом. А когда вернулся – слушал, где-то в глубине на смутной мысли: «почему такой знакомый голос» - самого говорящего на экране уже не было, лестницы здания – помню островки зелени – какие-то дети. Речь тогда, кажется, шла об инициативе общественной открытой школы…
В общем, долго я – невозможно долго понимал, кто общественная деятельница дарь’Ариям лар Шарех – для лингвиста-то… и сына. Что это – моя мама.
Я ее очень долго узнавал…
- Дарь’Ариям, а что вы думаете о войне?
…Она невысокая. А кадр расплывается. На обороте, в общий обзор – краем взгляда, краем…платка? – бросит только:
- То, что я думаю, я стараюсь делать. Извините, некогда…
Это мы кажется, уже с тобой тогда видели. То ли школа еще раз, то ли проект «Госпиталь». А ты, помнится, хмыкал: «Вот видишь, куда идут твои средства», - и что-то там про взросление и состоятельность. А я пожимал плечами и говорил, что и ладно – и ей виднее. В конце концов серьезные рабочие нагрузки восполнялись неплохим окладом – ну а много ли мне надо было одному?
Вот это – помню. А остальное…
Ты извини. Мы, конечно, не часто в последние полгода виделись, перед моей практикой. Но говорили, да… И о войне тоже, и о той площади Нааль-Шема – наверно, и наверно не раз. Ты ведь вспоминал – многократными примерами, ты говорил и я тоже. Показывал удивительно высокий послестрессовый уровень – и вот – справился…
А сейчас я сижу – и не могу вспомнить. Почти ни слова.
…Здесь очень тихо, на этой земле системы Тен-4. Очень малолюдно. И, даже несмотря на то, что на этой безмолвной и очень все равно чужой земле, мы упорно стараемся держаться… как-то поближе и иногда неумеренно треплемся, обитатели информ-центра исследовательской базы, куда я угодил, не так часто задевают друг друга, разве что если что-то действительно необходимо и очень хочется. Мне – это я потом понял – поначалу выпала повышенная порция внимания. На основной исследовательской базе. Как новичку и – по профессиональному профилю. И все равно – в последние несколько лет мне почти никогда не доставалось возможности побыть настолько одному… и настолько незанятым. Местная практика по объему и качеству работы до той моей работы мягко сказать… не дотягивает.
Я впервые остался один – за все это время. С почти неограниченным пространством, где можно думать и понимать. И… с меня как сняли крышку. Да – первым делом я, конечно, умудрился напиться и – ну, почти влипнуть. А самое смешное – поплакать.
А знаешь – и ладно.
Знаешь, я… дочувствовал. Такое – элементарное как в дешевых подписках по «средствам самооценки». Что это я и это мое. И это все со мной было. И это со мной есть. То, что я до сих пор не понимаю, как мы так… И вся моя расписка в профнепригодности: что я не понимаю файдайр – есть. И мое детство – таким, как оно было.
…Я знаю, что он не остановился бы. И как его зовут – внутри моей памяти. И все, что там есть – кроме того. И что все это я…
Это я должен был нести один. И нес. Ты, кажется, пытался меня убедить, как выглядит то, что я несу... но, извини, я совсем не помню, что – ты там тогда говорил.
А еще - некоторые слова так по-дурацки смотрятся на экране. Их гораздо страшней - отдать прочитать тебе, чем назвать - вот сейчас, вслух, под ледяной свист ветра за стеной этого дома. К зиме в этих домах холодно, Лен. Очень. Такое чувство, что эти легкие стены пропускают ветер насквозь. И я не видел, где здесь предполагалась система отопления, хотя не то, чтобы я искал ее, конечно.
Нет, на тот дом моего детства - дом лехтев у муниципальных линий - здесь совсем не похоже. Куда... казеннее. Узкое, тесное, прямое, стандартное, очень - низкие потолки и ветер, который входит, как домой. Так, что от его прикосновений, наверно, ледяными - становятся узкий стол и скамейка, через полевые рабочие штаны - и то зябко. А ветер здесь вот как задул, после того вечера, разогнав облака и принеся изрядный холод - так и не прекращается.
"Я там работаю," - на какой-то из этих дней ответил я там Кену Хэндо. "Исследуешь?" - язвительно спросили у меня. "Думаю..." - и я уже ожидал вопроса: "Ты это умеешь?". Но господин комендант только шумно откашлялся - потом сказал: "Подожди" - и приволок мне... Форму? - я посмотрел весьма недоуменно, на что Хендо откровенно развеселился: "Форма-форма. Для рабочих. Полевая. Зимний вариант. В этой красотишке ты себе... всю опору внутренней устойчивости по местным ветрам отморозишь". И последние несколько дней... как я понимаю, что он прав.
Я вот только не могу себе представить, а каким был этот дом до войны. Когда сюда приходили - наверно, чем-то грелись, говорили, жили... Что тут было - вместо этого пустого, мертвого порядка. И зачем я пытаюсь представить - и не могу. По-разному могло быть, наверно... Может еще и страшнее, - можно добавить с твоей легкостью. Как их воспитывают - людей, способных устроить - и такую оборону Халльре, и "ледяной октябрь". (...и резню на площади Нааль-Шема. Но как эти воспитывают - я знаю. Я... наверно знаю. То, что я видел - мне понравилось. А какой была правда... Я теперь не поговорю с их младшим. Никогда. Мне все равно жаль.)
Но все равно, знаешь... Ветер - здесь, в доме - он иногда подхватывает, добывает из щелей легкие и невероятные запахи. Дым и теплота жилья, теплые осколки лета - сухими травами, степь под солнцем, иногда почти кажется, что едой, что домом...
То, чего я не знаю и утверждать не могу. То, что я здесь успел... напридумать. Очень мало. А вот кажется - здесь был хороший дом. По запаху, да... Иногда даже кажется, осколками: ветер, да, за окнами - но внутри тепло, подсветка точно выключена - она светила очень ярким, белым. Жаровня, чайник, плита, наверно в том углу. И что-то должно быть подстелено - на эту скамейку, на которой я сейчас сижу и мерзну.
…А еще я четко знаю - что его хозяев... хозяина - больше нет. А еще четче - как ты бы сейчас, работай тут общая связь, посмотрел с экрана. И выдал что-нибудь вроде: "Неудивительно, что в таких условиях вырастают с очень мизерными представлениями о ценности жизни. Своей и чужой". И чем я тебе отвечу? Жаровней (...в экран, разве что)?
А знаешь, Лен... я ведь был в наших муниципальных. В Нааль-Шеме. В свой отпуск перед практикой я ж как раз домой вырвался, рейс пошел, прямой и льготный. Качества, прямо скажем, не под декларацию... Маму навестить. Ты... извини, что так вышло, я ж и ей-то сообщить не успел. Мне с работы на связь выдали - и рванул. Вот хорошо, что жил бестолково, собираться не понадобилось.
Но я про муниципальный же... Верней, про то... А знаешь, ну дома большие, многоквартирные... разной специфики. Что еще там? - системы охлаждения и информационных каналов, включенные в общую оплату? И - я не измерял ширину стен, но у нас и так холодно не бывает. А по высоте потолков и общей площади, вот не знаю я, что именно превзойдет – этот дом или «жилая ячейка» муниципальных - не замерял точно.
Но до потолка я там тоже дотягивался. И те наши местные системы охлаждения - это, знаешь ли, такое изобретение...
Тот дом - который знало мое детство, дом храмовых, дом Таари и Терьо, был - больше, конечно. Совсем другим. Был.
Я это дописываю тебе - и зачем-то говорю вслух. Отдельно - в свист ветра за стеной, чужому и мертвому дому:
- А сад - есть...
***
Кварталы муниципальных линий строятся примерно одинаково. Основной вопрос, какими причудливыми зигзагами в них поставят основную единицу конструктора. Эту самую основную жилую единицу. Варьируемое количество этажей, варьируемая форма нижних этажей безопасности - кроме глухих стен где-то попадаются опорные ребра, чаще там, где как вот здесь, громада врастает в склон... А по большей части - одинаково.
Где-то примерно тут, похоже, росло "лазальное дерево" - этакое место разведчиков - высоко над зарослями. Во внутреннем дворе. Здесь типовые жилые блоки выстроили квадратом, неровным, с просветами на углах... Зачем - пролезть разве что кошке. Так - вход один. Смотреть - окна, окна - на углах чуть не впритык, аляповые мелочи, чужая жизнь - скученно и наружу. А еще - неожиданней - пятна зеленого, растущего... Газончики, решетка, плети "чужого винограда" по глухим стенам во дворе. Ничего странного, на взгляд. Если не помнить, как хреново тут и самое нетребовательное растет без воды. И сколько эта самая вода стоит.
А еще - пятном, цветным и зеленым - во дворе - объемная, сложная детская площадка. По которой Нэтанэль растеряно скользнет взглядом, уже направляясь к подъемнику. "Восьмой корпус, третий вход - и правильно ли я помню код доступа, и сочтет ли местная система безопасности меня...пригодным к допуску внутрь..."
До полной проверки не дошло. Входной бункер подъемника сожрал карточку идентификатора, долго ее жевал - чтобы выплюнуть одновременно с очень громким поддельным женским голосом: "Сожалею, господин лар Шарех, но в 45/3 жилом блоке не отзываются на ваш вызов. Мы сообщим о Вашем визите".
А "И что теперь делать?" - Нэта подумать не успел. Вмешаются ожидающие - открытия занятого подъемника. Вредный детский голос на своем, но довольно разборчиво, протянет: "А тетя Ариям... она в школе". "Болтай больше!" - сердито одернет - видимо, внука, смуглая пожилая женщина в черном платье, на лицо - зримое воплощение выражения "книги времени и песка"... Внучек - лет четырех-пяти, в светлом и явно ношеном, скорчит рожицу: "У!" - но замолчит. И то: Нэта и сам, неловко, за вроде в сторону, но очень недоброжелательным, женщины: "А то мало дарь'Ариям от всяких... радетелей за информацию..." - выскажется...как оправдываясь: "Да я... не из новостных лент, я... Нэтанэль..." - "Сын, что ли? - не добрей скажет старуха. И оглядит - куда подробней, чем иной сканер. - Тогда ладно, в школе она. Или уже в саду. Как идти не знаешь, конечно? Вон за тот угол и спускайся, пройдешь акацию, увидишь". - "Там склад был..." - неожиданно слетает у Нэты. - "Скла-ад... - согласно тянет женщина. - Ну смотри, если соврал - пусть все на тебя придется!" - "Да зачем мне врать, спасибо..." - Нэта торопится уже по улице, в указанном направлении. Голос долетает одновременно со скрипом подъемника, укладывается куда-то в память - почти мимо сознания: "А сад, если что, тот самый"...
А вот там, где овраг и акация, заросли еще остались. Низкие, колючие кусты. Нелепо улыбнуться, потому что видны вон - норы, тропинки, не зверьи явно. А там, где стоял остов склада и башня - один из вечных штабов тех игр - свежий блеск стекол, светлое... И снова зелень, шелковицы, свежеполитые, похоже. И площадка перед зданием, кто-то расписал во много рук покрытие кракозябрами. Дети? Школа? - ну да, вон и указатель. "Общественная открытая школа". Свеженький. А окна у нее с первого этажа начинаются, странно. И башенка. Та самая.
Но дверь закрыта. По привычке еще - поискать замок под карточку, обнаружить, что тут такого нет, дернуть дверь еще - ручка такая, ухватистая, только чуть не по росту... красивая - и как не открутили?
…А потом из памяти всплывет... Нэта уже потом сообразит по всем ступеням свою выкладку. Что там самым садом мог быть только один. А так - спроси, почему - так, ноги понесли. Свериться, сопоставить сегодняшний облик муниципальных линий с памятью детства. И зашагать короткой дорогой.
Память подвела.
Здесь некогда были довольно "чистые" места муниципальных линий. Жили себе - рядовые труженики крупномасштабной индустрии приморских и гостевых, почти красиво жили... Но чем дальше, тем больше взгляд царапался - брошенные, побитые окна над этажами безопасности, где и в четыре слоя расписанные эти этажи, мусор под ногами, запах... В той жизни Нэта и не видел - "грязных" кварталов, что жались к производственным, только слухи знал: ходили всяческие... А теперь вот, шел.
И застрял. Лесенка вверх, столько раз пробеганная, сама уцелела, но уже снизу, где текла между глухими стенами соседних домов, оказалась завалена разным мусором - бытовым и биологическим... А выше ее и совсем строительными блоками завалили. Значит, придется бульваром обходить.
Что бульвар выходит на площадь - ту самую - Нэта припомнил не сразу. В голове - тенью детских воспоминаний. Как раз идет маминой дорогой. От подъемника – и вниз, по бульвару. (…стук-стук парадные, неудобные сандалии по твердому светлому покрытию. Жарко, так и тянет попрыгать через серебряные вертящиеся струйки поливалок над газонами – а нельзя. «Мы идем в гости». Сколько лет ему тогда? – года четыре, пять. Самого первого слоя воспоминаний - совсем осколками, из самых первых…) Мама уже потом говорила, что бульвар относительно облагородили, сделали почти частью «нумерованных» линий, как раз к тому времени, как в самом его конце, у тупика и скал отстроилась «культурная миссия» - дом храмовых. Там, в памяти – много яркого, много шума: прогулочное место местный вариант гостевых линий – и с гостевых доходили. Были – витрины, магазинчики, память хранит запахи еды, хранит, как шумели на всю улицу необычные – живые – разносчики всяких прохладных вкусностей… Еще бы: детский соблазн, которого вот никогда не доставалось – родители говорили, что вредная еда и бессмысленная трата/ Правда сказать, к площади и саду общий шум улицы притихал. К площади, там административные здания были – заборы, потом вот те дома – углом – как раз те, между которыми поднимается наверх лестница короткой дороги.
Сейчас – на бульвар вынырнул уже ближе к площади. Вообще-то его магазинчики уцелели, но по другую сторону улицы, у самого начала, где подъемник. А уже здесь, в двух шагах от бывшей «культурной миссии»…
Нэта выбрался между двумя разбитыми пустыми витринами (уцелевшие стекла расписаны похабщиной) – пыль, ветер, сухие газоны, но странно чисто… Посмотреть вверх – на те угловые дома – можно увидеть снятые рамы, где и битые стекла… да, при этажах безопасности. След пожара на три этажа на одном из домов еще…
Вверх Нэта как раз посмотрит – потребуется, чтоб выдохнуть – запоздало сообразил, куда сейчас выведет дорога. Дом, разворотом на площадь – второй корпус того самого, мимо которого текла толпа. Снова пустые окна. И еще – след огня. Шагнул, глядя в сторону, уже площадь – захрустело, трескается покрытие, отлежавшее свой срок, слоится. Пыльно. Очень пыльно. Подует ветер – взметнется облаком. Но ветра нет, и кажется, его тут быть не может никогда. А так – странно чисто. Только посреди площади – и кому-то не лень было приволочь и оставить – старую, без стекол, горелую капсулу «вертушки». А поперек той самой улицы – силовые блоки заграждений, круглый купол наблюдательного поста – тоже пыльные, оставленные, за-чем?
Мельком – все это. Одним взглядом. Смотреть туда не хочется. Совсем.
И – боком, мимо – туда где земля, где сохнет – серым, желтым и рыжим, но еще сопротивляется, цепляется за землю, пытается зеленеть былая растительность. Но стала гораздо реже, сквозь нее уже дом видно – к саду, который…
Который на первый взгляд – цел. Деревья у входа только разрослись и вытянулись, чужой виноград разлегся на весь забор и начал цепляться за ветки – и мельком брошенному взгляду хочется обмануться – что – такой же… А у самого забора снова – цветут, цепляются упорные золотые шары. Быстро – очень быстро, как очень давно – чуть не бегом – только бы обогнуть эту площадь, на которую почему-то немыслимо даже смотреть, прикрываясь как щитом – дальней накатившей памятью…
И все-таки заметить, что да – точно была система полива. Сам веер видимо тогда снесли, а труба уцелела – по которой вода шла.
…Да, четыре-пять лет, неудобные парадные сандалии, светлый костюмчик «хорошего мальчика». Дом как раз отстроился. «Они здесь поселились… чуть раньше, чем у меня появился ты» - потом говорила мама. Потом - и этот дом, большой и странный, причудливо собранный как из нескольких отдельных: переходы, раздвижные двери и узкие лестницы наверх, перепады уровней, внезапные внутренние дворики - гостевая территория и спрятанная, личная, куда нельзя, если не разрешат... Кухня - с живым огнем. И мастерская. Потом - был и легкий смех Терьо: "Мы не всегда так строим, это они, - и проведет ладонью по изгибам серебряного корявого ствола. - Они уже были здесь". Дикие, корявые, неплодородные деревья, которым Нэта так и не узнал названия – что когда-то умудрились зацепиться и вырасти в бывшей безводном участке под скалами. "Это их земля... и мы решили им не мешать".
Дом и правда - как вырос. Как будто всегда тут стоял - и что он новый ничто не подсказывало. Дом располагал - сказал бы потом Нэта - поиграть, побегать, полазить и попрятаться, посмотреть и подержать в руках… И в «подержать в руках» вещи этого дома толк знали… Весомые, ухватистый – рукой вспоминаемые лучше и раньше, чем взглядом. Другие.
Дом уже был таким, каким помнился потом. А сад вот – не совсем. Еще только-только врастал, пускал корни, понимал, что можно, что вода не кончится, и всей зелени можно безбоязненно прорастать. Не было вот этой, текущей через него дорожки вдоль ручья, – камни, шершавые и горячие на солнце рыжие плиты, узкие острые листья, щекочущие коленки. А рядом – ручей, всегда прохладная вода – проточная, плеск по камешкам. А вот этот ручей тогда уже тек себе, словно был тут как всегда (в Нааль-шеме-то)…
А еще один звук – один плеск этого сада – Нэта хорошо помнил: из-за него тот и появился. Вот как раз тогда.
Первое, что помнится о первом попадании в этот дом – очень широкая лесенка гостевого дома - собственно, весь выход, вся веранда дома перетекает в высокие, узкие, деревянные ступени, где-то для людей, где-то для растений. Только-только высаженные лианы «чужого винограда» - потом они разрастутся, влезут вверх по резным столбикам, станут дополнительными занавесями под далеко вынесенные балки крыши - до самого края крыльца... Потом выяснится, что в сезон дождей где-то перед этими занавесями могут подниматься стекла, отделять веранду от ливня снаружи... очень современные, чем еще управляемые стекла. Странная их современность - вот не иначе, те самые загадочные технологии - в доме тоже была, была - но удивительно ему не мешала... Он не был традиционного дизайна - сказал бы Нэта - он просто был, легко и незаметно принимая в себя все, что успело за эти тысячелетия измениться.…а что стой он тысячу лет назад – он бы наверно был таким же.
Но это все потом, потом. Тогда были узкие ступеньки, резные столбики – птицы, чуть-чуть ниже роста того Нэты, цветные занавеси и зелень. На веранде – низкий стол, совсем как детский, из которого вырос и очень устойчивая скамеечка – не оттолкнешься, чтоб покачаться. Хозяйка – там, в первый раз – помнится смутно, говорит она с мамой. Тяжелая, небольшая, шершавая чашка – с чем-то ягодным, незнакомым, холодным. Дурацкое помнится – что удовольствие еще подпорчено замечанием, что вот это тебе – не крашеное непонятно что на бульваре. По дороге еще, как раз на бульваре просил пить, капризничал – надо же было напомнить. Еще – вот тут помнится хозяйка, как предлагает странные сладости. Шарик, присыпанный ореховой крошкой, в руке мягко, тесто, начинка – странные, плотные, не очень сладкие. «Трава и ягоды», - смеется Таари, но это потом, когда распробовал и оценил – в жару эти странные, с прохладным привкусом, кисловатые – самое то… А тогда, по детской привередливости к незнакомой еде... вкусными не показались. Да еще и под обязательное: «Нэта, а сказать – спасибо, очень вкусно?» - «Я думаю, он хочет сказать «очень непривычно»», - мягко улыбается тогда хозяйка…
И вот как-то выбрался. В сад. Из-за стола… И оказался наедине с бегущим через сад ручейком, и с огромной кучей земли - глины - на его - тогда совсем не обустроенных берегах. Много ли надо в четыре-пять лет в жаркий день чтоб залезть в воду... Чтоб начать сосредоточенно возводить - вода, течет, просто так - ей преграду. И в который раз кажется, смотреть, как упрямо вода размывает его труды.
- Ух ты, плотина! - удивились внезапно у него за спиной. Высокий дядька уже успел - странно - сесть на корточки - чтоб оказаться на одной высоте: под взгляд. - Я - Терьо, - говорит он следом. - Я тут живу.
- А я Нэта, - так, наверно, настороженно - и что-то еще - ну, как объяснять, что ты тут делаешь чужому и взрослому... Странному взрослому. Точно - что он дальше, легко и ярко:
- У, это ты здорово так придумал. И - а можно с тобой?
...Это уже там - очень быстро и легко получилось забыть, что он взрослый - какой-то другой, и совсем другой, и совсем не... И с ним просто можно – сосредоточенно, увлеченно и интересно – выстраивать плотину снова, смотреть, как та все равно пытается обрушиться. «Вода найдет, куда течь», - кажется, и тогда говорит он, было и дальше, наверно: «Смотри, а если?..»
Было интересно – и долго - наверно, точно что плотина уже стояла – и крутил первое, «почти настоящее» колесо, собранное из веток, обрезков дощечек и чего-то легкого, прозрачного (их быстро уже, в игре, приволок Терьо), когда за спиной шумно ахнули. Маму явно успокаивали, что детище из сада никуда не денется – и чем поиграть найдет… Ну, на что похож был хороший мальчик и костюм «для гостей» после долгой возни с водой и глиной – догадаться можно, тогда вряд ли обратил внимание. Ахнет мама; и вслед зазвучит чужой голос, звонким потоком чужого языка, неожиданно сворачивая – на привычный:
- И сколько тебе сегодня лет, свет мой? – смеется Таари. – Уже первое имя держишь, или весь – под присмотром Многоликого? Но вести нашего юного гостя, как достроите, – отмываться – тебе точно придется.
- Ты лучше посмотри, что наш гость придумал, - откликается Терьо, еще возясь у плотины. – Я бы вряд ли догадался. Слушай – а давай ее так оставим, а?
- Мне нравится, - очень серьезно говорит она. – Давай оставим. Если достроите. А колесо поменять можно будет, чтоб пело… Если… ниери, вы не будете против?
Надо еще понять, что это к нему – и что это очень серьезно. Успеть удивиться, оглядеть результат работы… - а потом Нэта смотрит на маму и торопливо соглашается. Слушает вслед:
- Вы…еще работаете?
Переглядываются. Терьо – на Нэту, Нэта – на маму, та явно хмурится – и вот-вот сейчас скажет, что опять куда-то надо уходить, придется мотнуть головой – да нет уже… И все-таки получится:
- А еще – можно будет?
- Строить? Конечно. И не только строить. А теперь, мастера – отмываться…
…Плеск листьев, плеск воды – и иногда – тонкий-тонкий перезвон. Колесо они потом сделали – его уже резец в руках держать учили. Дальний от входа, к скалам ближе участок этого дома, под тенью еще одного из тех старых деревьев – как раз мастерская…
И вынырнуть – оттуда, из солнца и удивления детской памяти обратно. Впаяться. В полный и ошеломительный ужас. Что ведь совсем не знает, а что было. Здесь. Надо вдохнуть, чтоб продолжить – с ними. С оставшимися. С домом…
А дом…
Первый взгляд тоже хочет поверить, что ничего не случилось. Плиты дорожки, зелень, золотые шары, вьюнки на опорах гостевого дома, над крышей – серебряно-темно-зеленая крона одного из тех старых деревьев, светлая стена у верхней галереи большого дома, там, где и кухня и все… Но выдохнуть не успеешь, чуть-чуть отодвинуться – от этой осязаемой стены кошмара – взгляд найдет, это налево, по дорожке, что к мастерской – дальняя крона третьего дерева – рыжая, задетая следом огня, кривым веером в небо – черные остовы балок… Мастерская? Вернуться взглядом, заметить еще, что у первого на пути – той самой гостевой веранды - тоже чуть кривится крыша, потому что там недостает столбов. А еще там занавеси – где и всегда были. Другие. И… там не чисто. Там прибрано.
И сад – зеленый, упрямый, все-таки не запущенный, тоньше и меньше – но ручеек по тому самому руслу. Плеск ветвей, плеск воды…
- Их не убили, Нэта… - голос рядом появляется совсем неожиданно. Задумался. Даже не сразу успеть повернуться. – Никого больше. Их… не нашли. Никого. Даже собаки… - и только потом Ариям лар Шарех подойдет, протянет руки, выдохнет. – Ты приехал… Все таки приехал. Что ж ты не предупредил?
- Я… сам не знал, что получится… мама, - а в голову – объемным, нелепым – то ли я вырос, то ли успел забыть. Новостные ролики точнее вроде недавней памяти – она строже и суше, и куда смуглее, и да – платок… А на руках – перчатки, в земле и в зеленом соке – вот только сейчас догадалась, отпустила руки, стягивает…
И захватило – понесло – столько всего надо успеть сказать, и все хочется сразу, что там еле впихнется в первое: «Как ты? Как ты здесь живешь?» - и она бегом, россыпью, что живет – и про работу, совсем россыпью, потому что в ответ хотят еще и больше, и про выпуск, про назначение – и как бы еще это сказать, чтоб она не очень испугалась… И это наверно долго – прежде, чем Нэта отвлечется на сад. Чтоб растеряно спросить, на тихое ее, что вот только что с работы:
- А здесь..?
- Здесь, - и она разводит руками: не работа, мол. - Сад. Просто этому городу нужен сад.
- Этот сад должен быть, - голос раздается со стороны основного дома. Резкий - при всей негромкости. Тяжелый. И Нэта все смотрит - пока выйдет на крыльцо - знакомая, узкая, резкая.... Как ее зовут? - до всего точно видел - здесь же, в этом доме. Здесь - но ни разу не слышал. Настолько, что был уверен, что разговаривать она не умеет. И стоит, и удивляется - все время, пока та идет, роняя на ходу. - Ваше... потомство явилось, ньирре-теи Ариям? Лишние руки... - и почти в упор сгружает в Нэту. - Да, я умею говорить. Но не люблю. А ты пилить умеешь?
- Меня... учили, - чуть помедлив отзывается Нэта.
- И хорошо. Там завал, где мастерскую сожгли. Меня мало - разобрать. А ньире-теи Ариям - нельзя. Сможешь помочь? - он растерянно согласится, услышит - чуть более легкое. - Когда наговоритесь.
Придут к выводу, что можно и сейчас, "Потому что тут работы..." - вздохнет Ариям.
…И еще стоял, смотрел. А горело там сильно – было в мастерской чему гореть (там дерево было, разное – доски, кругляшки, Терьо любил всякие штуки резать, стояло в мастерской и то, «что не стоит подносить к огню»… Лодка – наверно, там же осталась?), балки – это крыша рухнула. Слежавшийся, еще едкий запах гари остался. Нэта отворачивался – там дерево: ствол, рыжая крона, нижние ветки спилены. И пытался восстановить в памяти – какой была мастерская. Упирался взглядом – во все-таки светлый камень над обломками крыши (отмыли – кто – и как это надо было лазить?)
Смотрел, пока в руки не ткнули местный ручной резак – под металл и камень. С резким:
- Справишься?
А вместо «попробую», для которого и набирает воздух, непрошено слетает совсем другое:
- В доме… тоже?
- В доме не занялось, - укладывает голос. – Эти… вещи плохо горят. Разгромили много. Почти убрала, время было. Здесь не справляюсь.
Пока руки проверяют – здесь держат, скорости, интенсивность… справлюсь – голова все обдумывает. У этой можно еще раз спросить:
- Их… точно не нашли?
- Они ушли, - ровно ответит девушка, поймает его внезапный, чужой, удивленный жест – это и как, и куда, и вообще просьба объяснений. Выполненная почти полностью. – Домой. Наверно, трудно и страшно. Больше – не твое дело.
- Ты… уверена, что они живы? - можно закашляться – ну, первая проба резака по балке подняла – угольную крошку, пыль.
- Много спрашиваешь, - припечатает она в ответ. – Лучше работай! – и только когда засвистит вроде бы бесшумный резак – то ли руки не слишком привычны и умелы, то ли балка, что погрыз огонь, прочностью вполне сравнима с камнем. Но все-таки не так громко, Нэта услышит, понять бы в ответ на что сказанное. – Так должно быть.
Потом поддастся балка – распилить, сложить в сторону, открыть проход к основному завалу. И Нэта остановится подумать: чтоб это разгрести, тут уже или больше рук или техника, а что из достижимого двумя руками и резаком здесь разгребать безопасно? Поймет, что начинать стоит как раз от балки – много на голову не свалится… А еще поймет, что пыльный, мокрый, в горле пересохло... "Пить?" - жестом переспрашивает девушка - да, вот теперь понятно, откуда эта стена такая чистая... она и отмывает – вручную, и осторожно... Согласиться. Тоже жестом. Отвечает она быстро - россыпью - успевай ухватить. Что "в направлении кухни". И что "как всегда".
…А действительно - "как всегда". Как было. Резные опоры, гуляющий ветер, гарью не пахнет - пахнет густо, но освежающе - зеленой зарослью, вместо занавесей - какая-то их хорошо употребимая пряность - растет... А еще свежим, добрым дымом - с живого огня. Едой даже. И тяжелый каменный изгиб рабочего стола, и на нем, в том же самом углу тот же странного, шершавого камня кувшин, всегда чуть влажный, всегда прохладная вода - внутри, вот с этими листьями - хорошо: свежо и кисло. Но это потом - сначала Нэта не выдержал. Ну и что, что возвращаться - но... гарью не пахнет, но сам ей присыпан в три слоя, и пылью, и запахом, и не выдержать, повернуть - за угол и налево потом вверх по узким полутемным ступенькам, забыв подумать - так все "как всегда" - а как тут с водой? А вода - из этой их "гребенки" - течет. И она как всегда холодней привычной.
...А еще - как тогда, как в далеком детстве - не рассчитал. Светлый легкий летний костюм совсем не предполагал возни с резцом и черной пылью. Хорошо, что отмывается эта – в общем, дешевая синтетическая тряпка куда легче того парадного детского костюмчика. И вернуться назад.
Чтоб первым делом спросить у той, что старательно возвращает стенам первоначальный цвет:
- Это ты... здесь, - и еще запнуться - живешь?
Ответят ему только тогда, когда Нэта уже склонится над завалом - вот это, кажется, можно без резака расшевелить и вытащить... Ничего не грохнется только? Снова жестом. Да, я.
Тогда выпрямиться, не зацепиться за бревно, вспомнить это, с поклоном, чужое уважительное. Вслед правда спросить:
- И...ты не боишься?
- Не сочетается, - вдруг усмехнутся ему в ответ. И, со вкусом. - Выражение и жест. Или этот поклон или «не боишься».
И долго, снова - наклоняйся расшевеливать обломок, аккуратно - а он не хочет... Ответа не дождешься... Но вот - захрустит, и за звуком спрячется негромкое вдруг:
- Не страшней страшного.
- А...местные как? - немедленно Нэта, чтоб услышать внезапное, громкое:
- Ме-е-е-естные, - нежданно выразительно и громко проблеет она. И прищурится. - Да здесь тех местных осталось... На два квартала вперед-назад туда-обратно три полудохлых сквоттера… и кто остался, тот сам боится, - шумно грохнет о ведро – кистью, что ли. Припечатав. – И правильно делают.
И уже поддастся раскачиваемый обломок, захрустит под ним - крошево горелое, черепки - что было - и не узнать. Когда опять заговорит Сьерах:
- Вот за нее... несколько боюсь. Ее любят. Уговорил бы ее, а?
- Уговаривай, Сьерах, уговаривай, - голос Ариям возникнет неожиданно. Ну, со всем усилием разгребая завал - согнувшись над очередным обломком непросто заметить, что она как раз перешла на сторону травяного садика, что врастает в дворик у кухни - и слышно ей все прекрасно. Что даже подойдет близко. - Этот сад должен быть.
- Да, ньирре-теи Ариям, я помню, из-за кого пошла вода, - медленно говорит Сьерах. Но это накрывает всплеском:
- Ох, Нэта, осторожней!
Слишком легко вывернулся - очередной обломок, с россыпью - углей и мусора, так, что на ногах Нэта с трудом удержался. Чуть не свалиться, зацепиться взглядом - что мама рядом - и еще, нелепо и отдельно...
...Край полотна, сухие травинки, зацепившиеся за вышивку. Птицы. Диковинные. Перья - синева и золото. Узнаваемые птицы - и странный свободный крой платья, в котором мама - узнаваемый. И, кажется, что видел этих птиц... когда был здесь гостем в последний раз, вышивкой - в руках Таари - никогда не видел ее рук незанятыми, и тогда тоже.
А память плеснет, захлестнет, волной, некстати: "Не бойся, я осторожно!" - и руки делают. А голова - далеко-далеко.
"Не бойся, я осторожно!" - да он, держа в руках эту довольно легкую, хоть в резной деревянной обложке, книгу - сам - не то, что был аккуратным - громко дышать боялся. "Мне ее наставник подарил, - задумчиво говорил Терьо, передавая из рук в руки. - На лишнее совершеннолетие. Чтоб понимать учился. А теперь ты будешь - читать учиться - здорово, а?"
Плотные, светлые, не белые - как песок, что еще подчеркивают тонкие проблески внутри, в бумаге. Та самая, плотная и легкая, но края мягкие - книгу листали, осторожно, бережно - но не раз, и долго, и много лет. Знаки по страницам - ровно, четко, мелкие... "Их сравнивают с мозаикой, с каменной кладкой, с переплетением нитей в ткани" - и вот здесь видно, почему. Так плотно - что после первых, "больших" обучающих еще текстов под прочтение понимать такое непросто - и тем интереснее.
...А по краю, продолжением текста, скрепляющей рамкой - рисунки. Выныривают из текста и врастают снова. Кажется - два-три штриха - а получается полная и прозрачная картинка. Вот именно на той странице, где пытается понять - камень, ветки куда меньше камня, небо...
Отвлекается. Читай каждый знак, разгадывай - его и историю... и что он значит сейчас. А непросто, время от времени приходится дергать терпеливую Таари: у меня не складывается. "Это съеро, вереск, растение такое. Здесь ему, наверно, жарко. Я тебе чуть-чуть покажу, постараюсь. Он здесь цветной, да... ты уже понял?"
великая сила встречает силу малую, соприкасается с ней и вот готова новая пустошь
россыпью валуны, розовые, лиловые, фиолетовые пятна - вереск цветет
за окном
Пытался - но ой, это непросто понимать. Особенно дома, в своем рабочем уголке, да когда...
Концептуальный смысл общей идеи квартиры-студии - позволить ее обитателям как можно больше времени проводить вместе. Эти фразы воспроизводить Нэта пока еще не очень умеет. Пока еще он только может бурчать про себя. Ну попробуй тут перевести, вообще в книжку нырнуть, когда совсем над ухом звенит и Син, и проектор ее, и подруга Син. И даже Таари оказывается затянута в диалог. Она сидит недалеко, привычно на полу, стащив вниз декоративную подушку. И привычно же - работают руки. А тогда - не вышивка, сидит - собирает из рыжего многослойного вороха - что-то... оформленное. Что и вызывает громкий, ленивый вопрос Син:
- А вы что, вру-учную шьете?
а ты искал истинную магию в тайных книгах, выучил двенадцать сотен и еще двенадцать
зубодробительных ритуалов
сорвал горло в спорах, разочаровался, обрезал связь
может быть - ты начал поиски не оттуда?
Но как тут нырнуть в чтение и понимание, когда рядом плеск и водоворот. Голосов. Одновременно - мама пытается воспитать Cин, что - это невежливо, так спрашивать, но не очень она воспитывается - разной музыкой одного удивления звучат голоса. Полное, открытое, Таари:
- А вы что - не умеете?
И, отмахнувшейся от воспитания Син:
- Вы что - такие бедные?
- Не... понимаю, - очень звонко говорит Таари. Даже выпрямляется, сворачивает ворох, чтоб подойти поближе, отпустить негромкое. - Расскажите...
Ну вот тут и спроси, что там, чуть раньше уже понятных – ну так, про великую тайну – знаков, что за вода и как она так неправильно течет... Прежде, чем удастся объяснить себе, чуть-чуть вникнув в смысл, что на этих безвременных страницах находит себе место совсем бытовые штуки - там, в углу, где Син пройти успеет немало - плеска и щебетания, много там Таари расскажут, вслушиваться еще в эту... ерунду.
Это потом голос вторгнется. Очень удивленный - лехта Таалиор:
- Какой... у вас странный способ показывать свой статус. А это... не трудно - всегда ходить в форме?
Ей в ответ - не совсем... вежливо щебечут, спрашивают: почему это - в форме? Ее удивление больше - оно слышней, прозрачней и... спокойней:
- Так то, что выбрал не ты, не твоя земля и не твой дом, а ходить ты... очень должен, чтоб было видно... кто ты - наверно, форма? И если не знаешь, кем и зачем оно сшито… если это шьют. Ну – форма же, - и улыбается. Уже Нэте. Что окликает ее со своего места, пытаясь привлечь внимание. Что не понимает. Легко-легко – узкая, над песочной бумагой особенно заметно, какая светлая – ладонь над знаками: «Вот это не понимаешь?» - и дальше уже вслух:
- Да, это вода. Источник воды. Домашний… - подбирает ладонью слово. – Кран? Когда вода течет… не так, не откуда надо. Он течет… И капает. Понятно?
- Понятно… - хмурится Нэта. – А так бывает? Вода же сразу… перестает.
- Иногда бывает… - задумчиво говорит Таари. И, вполголоса. – Получается, что читается вот так, - бытовым, таким бытовым, неожиданным – от такой книги, от того, что только что понято – что лежит ниже.
в кухне который день каплет: кран потек.
калитка хлопает на ветру, ей отвечает сетка с балконной двери
а ты искал истинную магию в тайных книгах, выучил двенадцать сотен и еще двенадцать
зубодробительных ритуалов
- Тогда я понял, я все совсем понял. Странная история, - и, звонко, - то, что рассказали знаки, там, дальше, торопливо – как будто они могут убежать. Что вслед за понятным.
сходи поднови дверь, смажь петли - увидишь вереск
ветер нанес под порог земли, семена одуванчиков прилетели сами
еще вчера было пусто, теперь темно-зеленые розетки резных листьев заявляют свои права на это место
ты плачешь, ты смеешься, ты прикрываешь глаза рукой, когда смотришь на солнце
ты действуешь
ты живешь
это ли не удивительное чудо?
…И время отпускает, возвращая – в сейчас и здесь. Где старая гарь. И очередной обугленный фрагмент – это кажется сложившаяся стена, осколки камня… Часть завала уже умудрился разобрать и распилить. Незаметно. Пока вспоминал… Потому что – нашел. Странный ритм спокойствия – работы. Под который, недалеко, в травяном садике работает мама, убирает лишнее, собирает созревшее, под которое подходит Сьерах – движением: «Помочь?» - им же: «Да, убери вот это…» Отдельным, другим, боковым зрением – на все. Странный ритм спокойствия, в котором… Нет, «больно», «страшно» и «не понимаю» - остаются. Отдельно. Потом – поднять и понести. Пока признать, что они есть. Горькие-горькие, как сказали бы – те, кого здесь больше нет. Как пыль – этой прошлой гари.
А Сьерах рядом вполголоса говорит: «Когда разберем – здесь, наверно, продолжу сад…» Ответить жестом получится – и снова взяться за резак. Здесь еще можно одному. Вот дальше – потребуются помощники или техника. Одному не стоит. А пока наклониться и работать дальше. В том же ритме…
И нескоро сообразить, в каком именно. Только когда Нэта поймает себя на том, что почти шевелятся губы. Поет… Подпевает. Даже с резаком к тому моменту сладил, не свистит, издает по норме негромкий гул, не нарушающий шумового фона. Слышно – ветер, плеск листьев, где-то тинькает птица… А вот – шумным шорохом – это Ариям передвинет скамеечку – дальше в травяной садик, разбирать – чему еще расти, чему пришло время быть срезанным. «Надо столбики еще будет успеть сделать, здесь всегда была оградка», - мысль у Нэты скользит сама, где-то рядом с пониманием..
А еще Ариям поет. Негромко. Очень знакомое. И нездешнее – верней, здешнее как раз. Чуть-чуть изменить ритм – и слово за слово, что когда-то давно, еще когда не понимал, помнил – баюкало – оказывается, превосходно ложится и в работу. Неспешную. Должную. Так, что слова губы подбирают сами…
Сообразить – доработать сначала. Вот так – этот кусок бывшей стены уже можно раскачать, вытащить и унести потом. И тогда, внезапно – вынырнуть и спросить:
- Мам… ты понимаешь, что ты поешь?
Дождаться мгновенного удивленного взгляда – а замечала ли сама? А потом Ариям остановится, ссыплет семена из горсти в мешочек. Посмотрит. Почти улыбнется:
- Не очень… А ты, - поднимается, отряхивает руки, - переведи? Мне интересно…
…И наизусть – чисто, как с листа, и действительно – как с листа: перед глазами та самая светлая бумага, той самой первой пробы. Потому что первая пропись – как рисуются странные знаки «средней» письменности файдайр – пока самые простые знаки – это те же слова. Первая детская колыбельная и первая школьная пропись.
Вслух:
Что растит и держит горы? –
то, что огонь стремится ввысь - и небо смотрит сверху.
(Старый, самый прочный камень –
тот, что однажды плавился –
дремлет под корнями высоких лесов на склонах
и бездонных снегов на вершинах,
но в сердце его - огонь.)
То, что гора - она есть вся целиком –
с первой,
еще пологой тропинки подножия.
И все же у нее есть вершины.
А еще, ты знаешь - горы не останавливаются –
они всегда растут,
даже сейчас –
пока ты здесь засыпаешь.
Ему помогут. Подхватит – внезапно-легкий, ровный голос Сьерах:
Что лучше всех знают горы? –
что небо не отворачивается –
вообще никогда не отворачивается.
И под ним вполне достаточно места - хватит на все вершины.
То, что прочный, прочный камень
лежит в основании корней лесов на склонах –
и у камня тоже есть корни.
И какой прекрасной статуи,
и какой прочной стены
ты не выстрой из камня,
ему никогда больше не стать той скалой,
которой он был задуман.
А еще горы знают и учат,
что с каждым шагом вверх вокруг меняются земля и воздух:
чем ближе к небу, тем холоднее.
Вспомни об этом в срок, когда встанешь на своей вершине.
- У нас… слова очень длиннее, - говорит она потом. – Продолжать?
Пока соглашается Ариям, пока задумчиво говорит Нэта: «Там еще куплет…» - «Два», - ровно поправляет Сьерах, а с ладони слетает странное: «И тебе тоже?»
Стоит – под ногами хрусткие угли, ржавый обод от чего-то и свежая мелкая пыль – опилки. А где-то идет война, и мир изменился – непоправимо, а сад шелестит, и надо еще спросить – как называется эта самая зеленая занавесь, растущая над кухней, так ведь и не успел… Но откуда-то – непонятно – мгновенно и остро, такое четкое – чувство чужого присутствия. Так, что очень хочется – и очень страшно оглянуться… как будто те, сказавшие: живи долго – так и остались смотреть, как ты живешь. Как будто где-то далеко еще – голоса поправляют и поддерживают, пока складывается третий куплет:
Что лучше всех видно с неба?
То, что светлые покрывала облаков, укрывшие землю,
говорят о том, что добрые реки поят эту равнину -
синие, глубокие реки.
А они берут свое начало с бездонных снегов вершин,
с высоких лесов на склонах.
Под взглядом неба - во времени его - в них одна и та же вода,
каждый миг, от истока до устья.
А еще с неба видно, что облака лежат на плечах гор.
И в этом ты немногим ниже горы -
отдельная доля неба всегда начинается над твоими плечами -
куда ты захочешь ее нести?
И они остаются – за негромким течением голоса Сьерах, не любящей говорить. Пока та хмурится, вспоминая четвертый куплет. Вспоминается одновременно – с голосом: здесь, как раз в мастерской, Терьо – за гончарным кругом, это оттуда, что эту колыбельную поют и за работой… разной, что у нее есть четвертый куплет, что говорит лехта тогда ровно: «А она на вырост… допевать колыбельную начинают – в пору понимать, как люди и вещи мира стоят на своих местах…»
Что разрушает горы? Вода и время - течением всех путей:
стоячая вода редко бывает живой.
Небо всегда лежит на плечах и давит -
и всегда предоставлен выбор, идешь ли ты дальше.
Иначе придется остаться.
Рассыпаться.
Самые корни земли уходят - мелким, мелким крошевом
памятью слишком уставшего камня -
сухим песком, в котором нет сил и жизни принять и вырастить самую тонкую травинку.
Идти в мир - не зная - места себе, правила и порядка -
вечной игрой, вечной жертвой ветра...
Был бы должно горячий огонь - и сухой песок найдет себе место -
встанет -
хрупким и ярким цветным стеклом витражей...
Но пусть тебе никогда не придется жить на земле, узнавшей - равенство песка...
- Спасибо, - наконец отвечает Ариям. Подняться, снова – ссыпать семена, понять, что разбираемая заросль закончилась. Посмотреть. – Давайте обедать, что ли…
Сноски
Канон, который читает Нэта, который про вереск – один из Канонов Грани, текст полностью – вот здесь: www.diary.ru/~eleventhland/p109732760.htm авторство - друга-соавтора
Колыбельная про горы – вот здесь zhurnal.lib.ru/editors/a/arharowa_j_l/progory.s..., хотя зацитирована она целиком.
первая часть рыб небесных
пролог - здесь www.diary.ru/~ingadar/p93030149.htm
раз здесь www.diary.ru/~ingadar/p93149876.htm
два здесь www.diary.ru/~ingadar/p93264326.htm
три здесь www.diary.ru/~ingadar/p93336170.htm
четыре здесь www.diary.ru/~ingadar/p93399476.htm
пять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93465902.htm
шесть здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93496607.htm
семь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93872405.htm
восемь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93989897.htm
девять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94079450.htm
десять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94149881.htm
одиннадцать www.diary.ru/~ingadar/p94192358.htm
двенадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94285343.htm
тринадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94389233.htm
четырнадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94446461.htm
пятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94507145.htm
шестнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94742456.htm
семнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94877555.htm
восемнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94984913.htm
девятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p95084954.htm
двадцать www.diary.ru/~ingadar//p95122922.htm
двадцать один www.diary.ru/~ingadar/p95726024.htm
двадцать два www.diary.ru/~ingadar/p95865359.htm
двадцать три www.diary.ru/~ingadar/p95992943.htm
двадцать четыре www.diary.ru/~ingadar/p96133610.htm
двадцать пять www.diary.ru/~ingadar/p96658964.htm
двадцать шесть www.diary.ru/~ingadar/p96846653.htm
двадцать семь www.diary.ru/~ingadar/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все www.diary.ru/~ingadar/p99552044.htm
двадцать девять www.diary.ru/~ingadar/p99971609.htm
тридцать: www.diary.ru/~ingadar/p103006088.htm
части вторая//глазами того, кто напротив
раз:www.diary.ru/~ingadar/p104538746.htm
два: www.diary.ru/~ingadar/p106762055.htm
три: www.diary.ru/~ingadar/p108566069.htm
четыре: www.diary.ru/~ingadar/p110210015.htm
пять: www.diary.ru/~ingadar/p113253614.htm
шесть: www.diary.ru/~ingadar/p114111077.htm
семь www.diary.ru/~ingadar/p114801335.htm
восемь www.diary.ru/~ingadar/p116242295.htm
девять: www.diary.ru/~ingadar/p123474434.htm
но... твой ли это сад?***
…Ты говорил, помнится, перед отбытием меня сюда вот, что я хорошо справился, Лен. А у меня тогда не получалось ответить – что я совсем не «справился». Просто не было, ни времени, ни разрешения – проговорить это и оплакать. Так, как оно было внутри меня.
«Я должен это нести один», - кажется, я так тебе ответил. Нескоро до меня доперло, что прямым переводом с фаэ. Должен был – и унес, поставил внутри себя в угол – когда будут время и силы, почувствую полностью, как оно мне и что мне с этим делать. Я пойму – а пока сил не было.
Они были на другое. Весна была слишком… рабочей. Пришедшее известие о смерти отца – краткое, я до самого своего последнего – вот перед этой практикой – отпуска в Нааль-Шеме так полностью и не знал – как. А знал, что пришлось работать и зарабатывать. В полной мере – на себя, на жизнь – и еще сколько-нибудь - отправить туда, домой. Я старался, я должен был стараться. Но не слишком преуспел в тех стараниях. Через два послания от мамы пришло, что общий налог на площадь мы не выдерживаем, нашу-то квартиру - и на двоих с одним отсутствующим и одним неработающим... Син была уже замужем, жила отдельно на первых линиях. Какое важное значение для меня тогда имело это невероятное изменение: как это, мы - в муниципальный? Не страшнее смерти, нет, знаешь - более... вещное что ли. И я старался и переправлял возможные заработанные средства, искал, где меньше "временные, обусловленные тяжелой ситуацией" налоги в пользу... чего попало на передачу средств между системами.
А мама – «Нэта, ты не беспокойся, не заболей снова» - сообщала, что сейчас живет в северных квадратах муниципальных, новые здания, что построили на тех зарослях шшидды, где играли мы когда-то, и как она это помнит, что соседи очень хорошие, что нашла себе работу - и эта работа ей очень нравится. И снова – «не беспокойся».
Как-то очень нескоро, совсем, когда после подготовки исследовательского проекта - того самого, о количестве внутренних разновидностей фаэ (...странно - а не болело) - у меня осталось сколько-то сил и времени - нырнуть и оценить, что там сейчас происходит, дома. Происходило там как-то... глухо, по сравнению с военными новостями. Война изрядно подкосила блестящую индустрию отдыха первых приморских, как-то она там трепыхалась, рыбой на мели, растрясая и живущий ей город... И я - в первый раз, наверно, с тревогой всматривался в самую "точечную полосу" - новостей с муниципальных: как там эта часть города живет.... Ну что вытащишь из редкого "не беспокойся".
Узнал я совсем случайно. Среди прочих «горячих» тем: наугад открыл, по какой щелкнулось. И на что-то точно отвлекся. Еду, кажется, доставили вечерним заказом. А когда вернулся – слушал, где-то в глубине на смутной мысли: «почему такой знакомый голос» - самого говорящего на экране уже не было, лестницы здания – помню островки зелени – какие-то дети. Речь тогда, кажется, шла об инициативе общественной открытой школы…
В общем, долго я – невозможно долго понимал, кто общественная деятельница дарь’Ариям лар Шарех – для лингвиста-то… и сына. Что это – моя мама.
Я ее очень долго узнавал…
- Дарь’Ариям, а что вы думаете о войне?
…Она невысокая. А кадр расплывается. На обороте, в общий обзор – краем взгляда, краем…платка? – бросит только:
- То, что я думаю, я стараюсь делать. Извините, некогда…
Это мы кажется, уже с тобой тогда видели. То ли школа еще раз, то ли проект «Госпиталь». А ты, помнится, хмыкал: «Вот видишь, куда идут твои средства», - и что-то там про взросление и состоятельность. А я пожимал плечами и говорил, что и ладно – и ей виднее. В конце концов серьезные рабочие нагрузки восполнялись неплохим окладом – ну а много ли мне надо было одному?
Вот это – помню. А остальное…
Ты извини. Мы, конечно, не часто в последние полгода виделись, перед моей практикой. Но говорили, да… И о войне тоже, и о той площади Нааль-Шема – наверно, и наверно не раз. Ты ведь вспоминал – многократными примерами, ты говорил и я тоже. Показывал удивительно высокий послестрессовый уровень – и вот – справился…
А сейчас я сижу – и не могу вспомнить. Почти ни слова.
…Здесь очень тихо, на этой земле системы Тен-4. Очень малолюдно. И, даже несмотря на то, что на этой безмолвной и очень все равно чужой земле, мы упорно стараемся держаться… как-то поближе и иногда неумеренно треплемся, обитатели информ-центра исследовательской базы, куда я угодил, не так часто задевают друг друга, разве что если что-то действительно необходимо и очень хочется. Мне – это я потом понял – поначалу выпала повышенная порция внимания. На основной исследовательской базе. Как новичку и – по профессиональному профилю. И все равно – в последние несколько лет мне почти никогда не доставалось возможности побыть настолько одному… и настолько незанятым. Местная практика по объему и качеству работы до той моей работы мягко сказать… не дотягивает.
Я впервые остался один – за все это время. С почти неограниченным пространством, где можно думать и понимать. И… с меня как сняли крышку. Да – первым делом я, конечно, умудрился напиться и – ну, почти влипнуть. А самое смешное – поплакать.
А знаешь – и ладно.
Знаешь, я… дочувствовал. Такое – элементарное как в дешевых подписках по «средствам самооценки». Что это я и это мое. И это все со мной было. И это со мной есть. То, что я до сих пор не понимаю, как мы так… И вся моя расписка в профнепригодности: что я не понимаю файдайр – есть. И мое детство – таким, как оно было.
…Я знаю, что он не остановился бы. И как его зовут – внутри моей памяти. И все, что там есть – кроме того. И что все это я…
Это я должен был нести один. И нес. Ты, кажется, пытался меня убедить, как выглядит то, что я несу... но, извини, я совсем не помню, что – ты там тогда говорил.
А еще - некоторые слова так по-дурацки смотрятся на экране. Их гораздо страшней - отдать прочитать тебе, чем назвать - вот сейчас, вслух, под ледяной свист ветра за стеной этого дома. К зиме в этих домах холодно, Лен. Очень. Такое чувство, что эти легкие стены пропускают ветер насквозь. И я не видел, где здесь предполагалась система отопления, хотя не то, чтобы я искал ее, конечно.
Нет, на тот дом моего детства - дом лехтев у муниципальных линий - здесь совсем не похоже. Куда... казеннее. Узкое, тесное, прямое, стандартное, очень - низкие потолки и ветер, который входит, как домой. Так, что от его прикосновений, наверно, ледяными - становятся узкий стол и скамейка, через полевые рабочие штаны - и то зябко. А ветер здесь вот как задул, после того вечера, разогнав облака и принеся изрядный холод - так и не прекращается.
"Я там работаю," - на какой-то из этих дней ответил я там Кену Хэндо. "Исследуешь?" - язвительно спросили у меня. "Думаю..." - и я уже ожидал вопроса: "Ты это умеешь?". Но господин комендант только шумно откашлялся - потом сказал: "Подожди" - и приволок мне... Форму? - я посмотрел весьма недоуменно, на что Хендо откровенно развеселился: "Форма-форма. Для рабочих. Полевая. Зимний вариант. В этой красотишке ты себе... всю опору внутренней устойчивости по местным ветрам отморозишь". И последние несколько дней... как я понимаю, что он прав.
Я вот только не могу себе представить, а каким был этот дом до войны. Когда сюда приходили - наверно, чем-то грелись, говорили, жили... Что тут было - вместо этого пустого, мертвого порядка. И зачем я пытаюсь представить - и не могу. По-разному могло быть, наверно... Может еще и страшнее, - можно добавить с твоей легкостью. Как их воспитывают - людей, способных устроить - и такую оборону Халльре, и "ледяной октябрь". (...и резню на площади Нааль-Шема. Но как эти воспитывают - я знаю. Я... наверно знаю. То, что я видел - мне понравилось. А какой была правда... Я теперь не поговорю с их младшим. Никогда. Мне все равно жаль.)
Но все равно, знаешь... Ветер - здесь, в доме - он иногда подхватывает, добывает из щелей легкие и невероятные запахи. Дым и теплота жилья, теплые осколки лета - сухими травами, степь под солнцем, иногда почти кажется, что едой, что домом...
То, чего я не знаю и утверждать не могу. То, что я здесь успел... напридумать. Очень мало. А вот кажется - здесь был хороший дом. По запаху, да... Иногда даже кажется, осколками: ветер, да, за окнами - но внутри тепло, подсветка точно выключена - она светила очень ярким, белым. Жаровня, чайник, плита, наверно в том углу. И что-то должно быть подстелено - на эту скамейку, на которой я сейчас сижу и мерзну.
…А еще я четко знаю - что его хозяев... хозяина - больше нет. А еще четче - как ты бы сейчас, работай тут общая связь, посмотрел с экрана. И выдал что-нибудь вроде: "Неудивительно, что в таких условиях вырастают с очень мизерными представлениями о ценности жизни. Своей и чужой". И чем я тебе отвечу? Жаровней (...в экран, разве что)?
А знаешь, Лен... я ведь был в наших муниципальных. В Нааль-Шеме. В свой отпуск перед практикой я ж как раз домой вырвался, рейс пошел, прямой и льготный. Качества, прямо скажем, не под декларацию... Маму навестить. Ты... извини, что так вышло, я ж и ей-то сообщить не успел. Мне с работы на связь выдали - и рванул. Вот хорошо, что жил бестолково, собираться не понадобилось.
Но я про муниципальный же... Верней, про то... А знаешь, ну дома большие, многоквартирные... разной специфики. Что еще там? - системы охлаждения и информационных каналов, включенные в общую оплату? И - я не измерял ширину стен, но у нас и так холодно не бывает. А по высоте потолков и общей площади, вот не знаю я, что именно превзойдет – этот дом или «жилая ячейка» муниципальных - не замерял точно.
Но до потолка я там тоже дотягивался. И те наши местные системы охлаждения - это, знаешь ли, такое изобретение...
Тот дом - который знало мое детство, дом храмовых, дом Таари и Терьо, был - больше, конечно. Совсем другим. Был.
Я это дописываю тебе - и зачем-то говорю вслух. Отдельно - в свист ветра за стеной, чужому и мертвому дому:
- А сад - есть...
***
Кварталы муниципальных линий строятся примерно одинаково. Основной вопрос, какими причудливыми зигзагами в них поставят основную единицу конструктора. Эту самую основную жилую единицу. Варьируемое количество этажей, варьируемая форма нижних этажей безопасности - кроме глухих стен где-то попадаются опорные ребра, чаще там, где как вот здесь, громада врастает в склон... А по большей части - одинаково.
Где-то примерно тут, похоже, росло "лазальное дерево" - этакое место разведчиков - высоко над зарослями. Во внутреннем дворе. Здесь типовые жилые блоки выстроили квадратом, неровным, с просветами на углах... Зачем - пролезть разве что кошке. Так - вход один. Смотреть - окна, окна - на углах чуть не впритык, аляповые мелочи, чужая жизнь - скученно и наружу. А еще - неожиданней - пятна зеленого, растущего... Газончики, решетка, плети "чужого винограда" по глухим стенам во дворе. Ничего странного, на взгляд. Если не помнить, как хреново тут и самое нетребовательное растет без воды. И сколько эта самая вода стоит.
А еще - пятном, цветным и зеленым - во дворе - объемная, сложная детская площадка. По которой Нэтанэль растеряно скользнет взглядом, уже направляясь к подъемнику. "Восьмой корпус, третий вход - и правильно ли я помню код доступа, и сочтет ли местная система безопасности меня...пригодным к допуску внутрь..."
До полной проверки не дошло. Входной бункер подъемника сожрал карточку идентификатора, долго ее жевал - чтобы выплюнуть одновременно с очень громким поддельным женским голосом: "Сожалею, господин лар Шарех, но в 45/3 жилом блоке не отзываются на ваш вызов. Мы сообщим о Вашем визите".
А "И что теперь делать?" - Нэта подумать не успел. Вмешаются ожидающие - открытия занятого подъемника. Вредный детский голос на своем, но довольно разборчиво, протянет: "А тетя Ариям... она в школе". "Болтай больше!" - сердито одернет - видимо, внука, смуглая пожилая женщина в черном платье, на лицо - зримое воплощение выражения "книги времени и песка"... Внучек - лет четырех-пяти, в светлом и явно ношеном, скорчит рожицу: "У!" - но замолчит. И то: Нэта и сам, неловко, за вроде в сторону, но очень недоброжелательным, женщины: "А то мало дарь'Ариям от всяких... радетелей за информацию..." - выскажется...как оправдываясь: "Да я... не из новостных лент, я... Нэтанэль..." - "Сын, что ли? - не добрей скажет старуха. И оглядит - куда подробней, чем иной сканер. - Тогда ладно, в школе она. Или уже в саду. Как идти не знаешь, конечно? Вон за тот угол и спускайся, пройдешь акацию, увидишь". - "Там склад был..." - неожиданно слетает у Нэты. - "Скла-ад... - согласно тянет женщина. - Ну смотри, если соврал - пусть все на тебя придется!" - "Да зачем мне врать, спасибо..." - Нэта торопится уже по улице, в указанном направлении. Голос долетает одновременно со скрипом подъемника, укладывается куда-то в память - почти мимо сознания: "А сад, если что, тот самый"...
А вот там, где овраг и акация, заросли еще остались. Низкие, колючие кусты. Нелепо улыбнуться, потому что видны вон - норы, тропинки, не зверьи явно. А там, где стоял остов склада и башня - один из вечных штабов тех игр - свежий блеск стекол, светлое... И снова зелень, шелковицы, свежеполитые, похоже. И площадка перед зданием, кто-то расписал во много рук покрытие кракозябрами. Дети? Школа? - ну да, вон и указатель. "Общественная открытая школа". Свеженький. А окна у нее с первого этажа начинаются, странно. И башенка. Та самая.
Но дверь закрыта. По привычке еще - поискать замок под карточку, обнаружить, что тут такого нет, дернуть дверь еще - ручка такая, ухватистая, только чуть не по росту... красивая - и как не открутили?
…А потом из памяти всплывет... Нэта уже потом сообразит по всем ступеням свою выкладку. Что там самым садом мог быть только один. А так - спроси, почему - так, ноги понесли. Свериться, сопоставить сегодняшний облик муниципальных линий с памятью детства. И зашагать короткой дорогой.
Память подвела.
Здесь некогда были довольно "чистые" места муниципальных линий. Жили себе - рядовые труженики крупномасштабной индустрии приморских и гостевых, почти красиво жили... Но чем дальше, тем больше взгляд царапался - брошенные, побитые окна над этажами безопасности, где и в четыре слоя расписанные эти этажи, мусор под ногами, запах... В той жизни Нэта и не видел - "грязных" кварталов, что жались к производственным, только слухи знал: ходили всяческие... А теперь вот, шел.
И застрял. Лесенка вверх, столько раз пробеганная, сама уцелела, но уже снизу, где текла между глухими стенами соседних домов, оказалась завалена разным мусором - бытовым и биологическим... А выше ее и совсем строительными блоками завалили. Значит, придется бульваром обходить.
Что бульвар выходит на площадь - ту самую - Нэта припомнил не сразу. В голове - тенью детских воспоминаний. Как раз идет маминой дорогой. От подъемника – и вниз, по бульвару. (…стук-стук парадные, неудобные сандалии по твердому светлому покрытию. Жарко, так и тянет попрыгать через серебряные вертящиеся струйки поливалок над газонами – а нельзя. «Мы идем в гости». Сколько лет ему тогда? – года четыре, пять. Самого первого слоя воспоминаний - совсем осколками, из самых первых…) Мама уже потом говорила, что бульвар относительно облагородили, сделали почти частью «нумерованных» линий, как раз к тому времени, как в самом его конце, у тупика и скал отстроилась «культурная миссия» - дом храмовых. Там, в памяти – много яркого, много шума: прогулочное место местный вариант гостевых линий – и с гостевых доходили. Были – витрины, магазинчики, память хранит запахи еды, хранит, как шумели на всю улицу необычные – живые – разносчики всяких прохладных вкусностей… Еще бы: детский соблазн, которого вот никогда не доставалось – родители говорили, что вредная еда и бессмысленная трата/ Правда сказать, к площади и саду общий шум улицы притихал. К площади, там административные здания были – заборы, потом вот те дома – углом – как раз те, между которыми поднимается наверх лестница короткой дороги.
Сейчас – на бульвар вынырнул уже ближе к площади. Вообще-то его магазинчики уцелели, но по другую сторону улицы, у самого начала, где подъемник. А уже здесь, в двух шагах от бывшей «культурной миссии»…
Нэта выбрался между двумя разбитыми пустыми витринами (уцелевшие стекла расписаны похабщиной) – пыль, ветер, сухие газоны, но странно чисто… Посмотреть вверх – на те угловые дома – можно увидеть снятые рамы, где и битые стекла… да, при этажах безопасности. След пожара на три этажа на одном из домов еще…
Вверх Нэта как раз посмотрит – потребуется, чтоб выдохнуть – запоздало сообразил, куда сейчас выведет дорога. Дом, разворотом на площадь – второй корпус того самого, мимо которого текла толпа. Снова пустые окна. И еще – след огня. Шагнул, глядя в сторону, уже площадь – захрустело, трескается покрытие, отлежавшее свой срок, слоится. Пыльно. Очень пыльно. Подует ветер – взметнется облаком. Но ветра нет, и кажется, его тут быть не может никогда. А так – странно чисто. Только посреди площади – и кому-то не лень было приволочь и оставить – старую, без стекол, горелую капсулу «вертушки». А поперек той самой улицы – силовые блоки заграждений, круглый купол наблюдательного поста – тоже пыльные, оставленные, за-чем?
Мельком – все это. Одним взглядом. Смотреть туда не хочется. Совсем.
И – боком, мимо – туда где земля, где сохнет – серым, желтым и рыжим, но еще сопротивляется, цепляется за землю, пытается зеленеть былая растительность. Но стала гораздо реже, сквозь нее уже дом видно – к саду, который…
Который на первый взгляд – цел. Деревья у входа только разрослись и вытянулись, чужой виноград разлегся на весь забор и начал цепляться за ветки – и мельком брошенному взгляду хочется обмануться – что – такой же… А у самого забора снова – цветут, цепляются упорные золотые шары. Быстро – очень быстро, как очень давно – чуть не бегом – только бы обогнуть эту площадь, на которую почему-то немыслимо даже смотреть, прикрываясь как щитом – дальней накатившей памятью…
И все-таки заметить, что да – точно была система полива. Сам веер видимо тогда снесли, а труба уцелела – по которой вода шла.
…Да, четыре-пять лет, неудобные парадные сандалии, светлый костюмчик «хорошего мальчика». Дом как раз отстроился. «Они здесь поселились… чуть раньше, чем у меня появился ты» - потом говорила мама. Потом - и этот дом, большой и странный, причудливо собранный как из нескольких отдельных: переходы, раздвижные двери и узкие лестницы наверх, перепады уровней, внезапные внутренние дворики - гостевая территория и спрятанная, личная, куда нельзя, если не разрешат... Кухня - с живым огнем. И мастерская. Потом - был и легкий смех Терьо: "Мы не всегда так строим, это они, - и проведет ладонью по изгибам серебряного корявого ствола. - Они уже были здесь". Дикие, корявые, неплодородные деревья, которым Нэта так и не узнал названия – что когда-то умудрились зацепиться и вырасти в бывшей безводном участке под скалами. "Это их земля... и мы решили им не мешать".
Дом и правда - как вырос. Как будто всегда тут стоял - и что он новый ничто не подсказывало. Дом располагал - сказал бы потом Нэта - поиграть, побегать, полазить и попрятаться, посмотреть и подержать в руках… И в «подержать в руках» вещи этого дома толк знали… Весомые, ухватистый – рукой вспоминаемые лучше и раньше, чем взглядом. Другие.
Дом уже был таким, каким помнился потом. А сад вот – не совсем. Еще только-только врастал, пускал корни, понимал, что можно, что вода не кончится, и всей зелени можно безбоязненно прорастать. Не было вот этой, текущей через него дорожки вдоль ручья, – камни, шершавые и горячие на солнце рыжие плиты, узкие острые листья, щекочущие коленки. А рядом – ручей, всегда прохладная вода – проточная, плеск по камешкам. А вот этот ручей тогда уже тек себе, словно был тут как всегда (в Нааль-шеме-то)…
А еще один звук – один плеск этого сада – Нэта хорошо помнил: из-за него тот и появился. Вот как раз тогда.
Первое, что помнится о первом попадании в этот дом – очень широкая лесенка гостевого дома - собственно, весь выход, вся веранда дома перетекает в высокие, узкие, деревянные ступени, где-то для людей, где-то для растений. Только-только высаженные лианы «чужого винограда» - потом они разрастутся, влезут вверх по резным столбикам, станут дополнительными занавесями под далеко вынесенные балки крыши - до самого края крыльца... Потом выяснится, что в сезон дождей где-то перед этими занавесями могут подниматься стекла, отделять веранду от ливня снаружи... очень современные, чем еще управляемые стекла. Странная их современность - вот не иначе, те самые загадочные технологии - в доме тоже была, была - но удивительно ему не мешала... Он не был традиционного дизайна - сказал бы Нэта - он просто был, легко и незаметно принимая в себя все, что успело за эти тысячелетия измениться.…а что стой он тысячу лет назад – он бы наверно был таким же.
Но это все потом, потом. Тогда были узкие ступеньки, резные столбики – птицы, чуть-чуть ниже роста того Нэты, цветные занавеси и зелень. На веранде – низкий стол, совсем как детский, из которого вырос и очень устойчивая скамеечка – не оттолкнешься, чтоб покачаться. Хозяйка – там, в первый раз – помнится смутно, говорит она с мамой. Тяжелая, небольшая, шершавая чашка – с чем-то ягодным, незнакомым, холодным. Дурацкое помнится – что удовольствие еще подпорчено замечанием, что вот это тебе – не крашеное непонятно что на бульваре. По дороге еще, как раз на бульваре просил пить, капризничал – надо же было напомнить. Еще – вот тут помнится хозяйка, как предлагает странные сладости. Шарик, присыпанный ореховой крошкой, в руке мягко, тесто, начинка – странные, плотные, не очень сладкие. «Трава и ягоды», - смеется Таари, но это потом, когда распробовал и оценил – в жару эти странные, с прохладным привкусом, кисловатые – самое то… А тогда, по детской привередливости к незнакомой еде... вкусными не показались. Да еще и под обязательное: «Нэта, а сказать – спасибо, очень вкусно?» - «Я думаю, он хочет сказать «очень непривычно»», - мягко улыбается тогда хозяйка…
И вот как-то выбрался. В сад. Из-за стола… И оказался наедине с бегущим через сад ручейком, и с огромной кучей земли - глины - на его - тогда совсем не обустроенных берегах. Много ли надо в четыре-пять лет в жаркий день чтоб залезть в воду... Чтоб начать сосредоточенно возводить - вода, течет, просто так - ей преграду. И в который раз кажется, смотреть, как упрямо вода размывает его труды.
- Ух ты, плотина! - удивились внезапно у него за спиной. Высокий дядька уже успел - странно - сесть на корточки - чтоб оказаться на одной высоте: под взгляд. - Я - Терьо, - говорит он следом. - Я тут живу.
- А я Нэта, - так, наверно, настороженно - и что-то еще - ну, как объяснять, что ты тут делаешь чужому и взрослому... Странному взрослому. Точно - что он дальше, легко и ярко:
- У, это ты здорово так придумал. И - а можно с тобой?
...Это уже там - очень быстро и легко получилось забыть, что он взрослый - какой-то другой, и совсем другой, и совсем не... И с ним просто можно – сосредоточенно, увлеченно и интересно – выстраивать плотину снова, смотреть, как та все равно пытается обрушиться. «Вода найдет, куда течь», - кажется, и тогда говорит он, было и дальше, наверно: «Смотри, а если?..»
Было интересно – и долго - наверно, точно что плотина уже стояла – и крутил первое, «почти настоящее» колесо, собранное из веток, обрезков дощечек и чего-то легкого, прозрачного (их быстро уже, в игре, приволок Терьо), когда за спиной шумно ахнули. Маму явно успокаивали, что детище из сада никуда не денется – и чем поиграть найдет… Ну, на что похож был хороший мальчик и костюм «для гостей» после долгой возни с водой и глиной – догадаться можно, тогда вряд ли обратил внимание. Ахнет мама; и вслед зазвучит чужой голос, звонким потоком чужого языка, неожиданно сворачивая – на привычный:
- И сколько тебе сегодня лет, свет мой? – смеется Таари. – Уже первое имя держишь, или весь – под присмотром Многоликого? Но вести нашего юного гостя, как достроите, – отмываться – тебе точно придется.
- Ты лучше посмотри, что наш гость придумал, - откликается Терьо, еще возясь у плотины. – Я бы вряд ли догадался. Слушай – а давай ее так оставим, а?
- Мне нравится, - очень серьезно говорит она. – Давай оставим. Если достроите. А колесо поменять можно будет, чтоб пело… Если… ниери, вы не будете против?
Надо еще понять, что это к нему – и что это очень серьезно. Успеть удивиться, оглядеть результат работы… - а потом Нэта смотрит на маму и торопливо соглашается. Слушает вслед:
- Вы…еще работаете?
Переглядываются. Терьо – на Нэту, Нэта – на маму, та явно хмурится – и вот-вот сейчас скажет, что опять куда-то надо уходить, придется мотнуть головой – да нет уже… И все-таки получится:
- А еще – можно будет?
- Строить? Конечно. И не только строить. А теперь, мастера – отмываться…
…Плеск листьев, плеск воды – и иногда – тонкий-тонкий перезвон. Колесо они потом сделали – его уже резец в руках держать учили. Дальний от входа, к скалам ближе участок этого дома, под тенью еще одного из тех старых деревьев – как раз мастерская…
И вынырнуть – оттуда, из солнца и удивления детской памяти обратно. Впаяться. В полный и ошеломительный ужас. Что ведь совсем не знает, а что было. Здесь. Надо вдохнуть, чтоб продолжить – с ними. С оставшимися. С домом…
А дом…
Первый взгляд тоже хочет поверить, что ничего не случилось. Плиты дорожки, зелень, золотые шары, вьюнки на опорах гостевого дома, над крышей – серебряно-темно-зеленая крона одного из тех старых деревьев, светлая стена у верхней галереи большого дома, там, где и кухня и все… Но выдохнуть не успеешь, чуть-чуть отодвинуться – от этой осязаемой стены кошмара – взгляд найдет, это налево, по дорожке, что к мастерской – дальняя крона третьего дерева – рыжая, задетая следом огня, кривым веером в небо – черные остовы балок… Мастерская? Вернуться взглядом, заметить еще, что у первого на пути – той самой гостевой веранды - тоже чуть кривится крыша, потому что там недостает столбов. А еще там занавеси – где и всегда были. Другие. И… там не чисто. Там прибрано.
И сад – зеленый, упрямый, все-таки не запущенный, тоньше и меньше – но ручеек по тому самому руслу. Плеск ветвей, плеск воды…
- Их не убили, Нэта… - голос рядом появляется совсем неожиданно. Задумался. Даже не сразу успеть повернуться. – Никого больше. Их… не нашли. Никого. Даже собаки… - и только потом Ариям лар Шарех подойдет, протянет руки, выдохнет. – Ты приехал… Все таки приехал. Что ж ты не предупредил?
- Я… сам не знал, что получится… мама, - а в голову – объемным, нелепым – то ли я вырос, то ли успел забыть. Новостные ролики точнее вроде недавней памяти – она строже и суше, и куда смуглее, и да – платок… А на руках – перчатки, в земле и в зеленом соке – вот только сейчас догадалась, отпустила руки, стягивает…
И захватило – понесло – столько всего надо успеть сказать, и все хочется сразу, что там еле впихнется в первое: «Как ты? Как ты здесь живешь?» - и она бегом, россыпью, что живет – и про работу, совсем россыпью, потому что в ответ хотят еще и больше, и про выпуск, про назначение – и как бы еще это сказать, чтоб она не очень испугалась… И это наверно долго – прежде, чем Нэта отвлечется на сад. Чтоб растеряно спросить, на тихое ее, что вот только что с работы:
- А здесь..?
- Здесь, - и она разводит руками: не работа, мол. - Сад. Просто этому городу нужен сад.
- Этот сад должен быть, - голос раздается со стороны основного дома. Резкий - при всей негромкости. Тяжелый. И Нэта все смотрит - пока выйдет на крыльцо - знакомая, узкая, резкая.... Как ее зовут? - до всего точно видел - здесь же, в этом доме. Здесь - но ни разу не слышал. Настолько, что был уверен, что разговаривать она не умеет. И стоит, и удивляется - все время, пока та идет, роняя на ходу. - Ваше... потомство явилось, ньирре-теи Ариям? Лишние руки... - и почти в упор сгружает в Нэту. - Да, я умею говорить. Но не люблю. А ты пилить умеешь?
- Меня... учили, - чуть помедлив отзывается Нэта.
- И хорошо. Там завал, где мастерскую сожгли. Меня мало - разобрать. А ньире-теи Ариям - нельзя. Сможешь помочь? - он растерянно согласится, услышит - чуть более легкое. - Когда наговоритесь.
Придут к выводу, что можно и сейчас, "Потому что тут работы..." - вздохнет Ариям.
…И еще стоял, смотрел. А горело там сильно – было в мастерской чему гореть (там дерево было, разное – доски, кругляшки, Терьо любил всякие штуки резать, стояло в мастерской и то, «что не стоит подносить к огню»… Лодка – наверно, там же осталась?), балки – это крыша рухнула. Слежавшийся, еще едкий запах гари остался. Нэта отворачивался – там дерево: ствол, рыжая крона, нижние ветки спилены. И пытался восстановить в памяти – какой была мастерская. Упирался взглядом – во все-таки светлый камень над обломками крыши (отмыли – кто – и как это надо было лазить?)
Смотрел, пока в руки не ткнули местный ручной резак – под металл и камень. С резким:
- Справишься?
А вместо «попробую», для которого и набирает воздух, непрошено слетает совсем другое:
- В доме… тоже?
- В доме не занялось, - укладывает голос. – Эти… вещи плохо горят. Разгромили много. Почти убрала, время было. Здесь не справляюсь.
Пока руки проверяют – здесь держат, скорости, интенсивность… справлюсь – голова все обдумывает. У этой можно еще раз спросить:
- Их… точно не нашли?
- Они ушли, - ровно ответит девушка, поймает его внезапный, чужой, удивленный жест – это и как, и куда, и вообще просьба объяснений. Выполненная почти полностью. – Домой. Наверно, трудно и страшно. Больше – не твое дело.
- Ты… уверена, что они живы? - можно закашляться – ну, первая проба резака по балке подняла – угольную крошку, пыль.
- Много спрашиваешь, - припечатает она в ответ. – Лучше работай! – и только когда засвистит вроде бы бесшумный резак – то ли руки не слишком привычны и умелы, то ли балка, что погрыз огонь, прочностью вполне сравнима с камнем. Но все-таки не так громко, Нэта услышит, понять бы в ответ на что сказанное. – Так должно быть.
Потом поддастся балка – распилить, сложить в сторону, открыть проход к основному завалу. И Нэта остановится подумать: чтоб это разгрести, тут уже или больше рук или техника, а что из достижимого двумя руками и резаком здесь разгребать безопасно? Поймет, что начинать стоит как раз от балки – много на голову не свалится… А еще поймет, что пыльный, мокрый, в горле пересохло... "Пить?" - жестом переспрашивает девушка - да, вот теперь понятно, откуда эта стена такая чистая... она и отмывает – вручную, и осторожно... Согласиться. Тоже жестом. Отвечает она быстро - россыпью - успевай ухватить. Что "в направлении кухни". И что "как всегда".
…А действительно - "как всегда". Как было. Резные опоры, гуляющий ветер, гарью не пахнет - пахнет густо, но освежающе - зеленой зарослью, вместо занавесей - какая-то их хорошо употребимая пряность - растет... А еще свежим, добрым дымом - с живого огня. Едой даже. И тяжелый каменный изгиб рабочего стола, и на нем, в том же самом углу тот же странного, шершавого камня кувшин, всегда чуть влажный, всегда прохладная вода - внутри, вот с этими листьями - хорошо: свежо и кисло. Но это потом - сначала Нэта не выдержал. Ну и что, что возвращаться - но... гарью не пахнет, но сам ей присыпан в три слоя, и пылью, и запахом, и не выдержать, повернуть - за угол и налево потом вверх по узким полутемным ступенькам, забыв подумать - так все "как всегда" - а как тут с водой? А вода - из этой их "гребенки" - течет. И она как всегда холодней привычной.
...А еще - как тогда, как в далеком детстве - не рассчитал. Светлый легкий летний костюм совсем не предполагал возни с резцом и черной пылью. Хорошо, что отмывается эта – в общем, дешевая синтетическая тряпка куда легче того парадного детского костюмчика. И вернуться назад.
Чтоб первым делом спросить у той, что старательно возвращает стенам первоначальный цвет:
- Это ты... здесь, - и еще запнуться - живешь?
Ответят ему только тогда, когда Нэта уже склонится над завалом - вот это, кажется, можно без резака расшевелить и вытащить... Ничего не грохнется только? Снова жестом. Да, я.
Тогда выпрямиться, не зацепиться за бревно, вспомнить это, с поклоном, чужое уважительное. Вслед правда спросить:
- И...ты не боишься?
- Не сочетается, - вдруг усмехнутся ему в ответ. И, со вкусом. - Выражение и жест. Или этот поклон или «не боишься».
И долго, снова - наклоняйся расшевеливать обломок, аккуратно - а он не хочет... Ответа не дождешься... Но вот - захрустит, и за звуком спрячется негромкое вдруг:
- Не страшней страшного.
- А...местные как? - немедленно Нэта, чтоб услышать внезапное, громкое:
- Ме-е-е-естные, - нежданно выразительно и громко проблеет она. И прищурится. - Да здесь тех местных осталось... На два квартала вперед-назад туда-обратно три полудохлых сквоттера… и кто остался, тот сам боится, - шумно грохнет о ведро – кистью, что ли. Припечатав. – И правильно делают.
И уже поддастся раскачиваемый обломок, захрустит под ним - крошево горелое, черепки - что было - и не узнать. Когда опять заговорит Сьерах:
- Вот за нее... несколько боюсь. Ее любят. Уговорил бы ее, а?
- Уговаривай, Сьерах, уговаривай, - голос Ариям возникнет неожиданно. Ну, со всем усилием разгребая завал - согнувшись над очередным обломком непросто заметить, что она как раз перешла на сторону травяного садика, что врастает в дворик у кухни - и слышно ей все прекрасно. Что даже подойдет близко. - Этот сад должен быть.
- Да, ньирре-теи Ариям, я помню, из-за кого пошла вода, - медленно говорит Сьерах. Но это накрывает всплеском:
- Ох, Нэта, осторожней!
Слишком легко вывернулся - очередной обломок, с россыпью - углей и мусора, так, что на ногах Нэта с трудом удержался. Чуть не свалиться, зацепиться взглядом - что мама рядом - и еще, нелепо и отдельно...
...Край полотна, сухие травинки, зацепившиеся за вышивку. Птицы. Диковинные. Перья - синева и золото. Узнаваемые птицы - и странный свободный крой платья, в котором мама - узнаваемый. И, кажется, что видел этих птиц... когда был здесь гостем в последний раз, вышивкой - в руках Таари - никогда не видел ее рук незанятыми, и тогда тоже.
А память плеснет, захлестнет, волной, некстати: "Не бойся, я осторожно!" - и руки делают. А голова - далеко-далеко.
"Не бойся, я осторожно!" - да он, держа в руках эту довольно легкую, хоть в резной деревянной обложке, книгу - сам - не то, что был аккуратным - громко дышать боялся. "Мне ее наставник подарил, - задумчиво говорил Терьо, передавая из рук в руки. - На лишнее совершеннолетие. Чтоб понимать учился. А теперь ты будешь - читать учиться - здорово, а?"
Плотные, светлые, не белые - как песок, что еще подчеркивают тонкие проблески внутри, в бумаге. Та самая, плотная и легкая, но края мягкие - книгу листали, осторожно, бережно - но не раз, и долго, и много лет. Знаки по страницам - ровно, четко, мелкие... "Их сравнивают с мозаикой, с каменной кладкой, с переплетением нитей в ткани" - и вот здесь видно, почему. Так плотно - что после первых, "больших" обучающих еще текстов под прочтение понимать такое непросто - и тем интереснее.
...А по краю, продолжением текста, скрепляющей рамкой - рисунки. Выныривают из текста и врастают снова. Кажется - два-три штриха - а получается полная и прозрачная картинка. Вот именно на той странице, где пытается понять - камень, ветки куда меньше камня, небо...
Отвлекается. Читай каждый знак, разгадывай - его и историю... и что он значит сейчас. А непросто, время от времени приходится дергать терпеливую Таари: у меня не складывается. "Это съеро, вереск, растение такое. Здесь ему, наверно, жарко. Я тебе чуть-чуть покажу, постараюсь. Он здесь цветной, да... ты уже понял?"
великая сила встречает силу малую, соприкасается с ней и вот готова новая пустошь
россыпью валуны, розовые, лиловые, фиолетовые пятна - вереск цветет
за окном
Пытался - но ой, это непросто понимать. Особенно дома, в своем рабочем уголке, да когда...
Концептуальный смысл общей идеи квартиры-студии - позволить ее обитателям как можно больше времени проводить вместе. Эти фразы воспроизводить Нэта пока еще не очень умеет. Пока еще он только может бурчать про себя. Ну попробуй тут перевести, вообще в книжку нырнуть, когда совсем над ухом звенит и Син, и проектор ее, и подруга Син. И даже Таари оказывается затянута в диалог. Она сидит недалеко, привычно на полу, стащив вниз декоративную подушку. И привычно же - работают руки. А тогда - не вышивка, сидит - собирает из рыжего многослойного вороха - что-то... оформленное. Что и вызывает громкий, ленивый вопрос Син:
- А вы что, вру-учную шьете?
а ты искал истинную магию в тайных книгах, выучил двенадцать сотен и еще двенадцать
зубодробительных ритуалов
сорвал горло в спорах, разочаровался, обрезал связь
может быть - ты начал поиски не оттуда?
Но как тут нырнуть в чтение и понимание, когда рядом плеск и водоворот. Голосов. Одновременно - мама пытается воспитать Cин, что - это невежливо, так спрашивать, но не очень она воспитывается - разной музыкой одного удивления звучат голоса. Полное, открытое, Таари:
- А вы что - не умеете?
И, отмахнувшейся от воспитания Син:
- Вы что - такие бедные?
- Не... понимаю, - очень звонко говорит Таари. Даже выпрямляется, сворачивает ворох, чтоб подойти поближе, отпустить негромкое. - Расскажите...
Ну вот тут и спроси, что там, чуть раньше уже понятных – ну так, про великую тайну – знаков, что за вода и как она так неправильно течет... Прежде, чем удастся объяснить себе, чуть-чуть вникнув в смысл, что на этих безвременных страницах находит себе место совсем бытовые штуки - там, в углу, где Син пройти успеет немало - плеска и щебетания, много там Таари расскажут, вслушиваться еще в эту... ерунду.
Это потом голос вторгнется. Очень удивленный - лехта Таалиор:
- Какой... у вас странный способ показывать свой статус. А это... не трудно - всегда ходить в форме?
Ей в ответ - не совсем... вежливо щебечут, спрашивают: почему это - в форме? Ее удивление больше - оно слышней, прозрачней и... спокойней:
- Так то, что выбрал не ты, не твоя земля и не твой дом, а ходить ты... очень должен, чтоб было видно... кто ты - наверно, форма? И если не знаешь, кем и зачем оно сшито… если это шьют. Ну – форма же, - и улыбается. Уже Нэте. Что окликает ее со своего места, пытаясь привлечь внимание. Что не понимает. Легко-легко – узкая, над песочной бумагой особенно заметно, какая светлая – ладонь над знаками: «Вот это не понимаешь?» - и дальше уже вслух:
- Да, это вода. Источник воды. Домашний… - подбирает ладонью слово. – Кран? Когда вода течет… не так, не откуда надо. Он течет… И капает. Понятно?
- Понятно… - хмурится Нэта. – А так бывает? Вода же сразу… перестает.
- Иногда бывает… - задумчиво говорит Таари. И, вполголоса. – Получается, что читается вот так, - бытовым, таким бытовым, неожиданным – от такой книги, от того, что только что понято – что лежит ниже.
в кухне который день каплет: кран потек.
калитка хлопает на ветру, ей отвечает сетка с балконной двери
а ты искал истинную магию в тайных книгах, выучил двенадцать сотен и еще двенадцать
зубодробительных ритуалов
- Тогда я понял, я все совсем понял. Странная история, - и, звонко, - то, что рассказали знаки, там, дальше, торопливо – как будто они могут убежать. Что вслед за понятным.
сходи поднови дверь, смажь петли - увидишь вереск
ветер нанес под порог земли, семена одуванчиков прилетели сами
еще вчера было пусто, теперь темно-зеленые розетки резных листьев заявляют свои права на это место
ты плачешь, ты смеешься, ты прикрываешь глаза рукой, когда смотришь на солнце
ты действуешь
ты живешь
это ли не удивительное чудо?
…И время отпускает, возвращая – в сейчас и здесь. Где старая гарь. И очередной обугленный фрагмент – это кажется сложившаяся стена, осколки камня… Часть завала уже умудрился разобрать и распилить. Незаметно. Пока вспоминал… Потому что – нашел. Странный ритм спокойствия – работы. Под который, недалеко, в травяном садике работает мама, убирает лишнее, собирает созревшее, под которое подходит Сьерах – движением: «Помочь?» - им же: «Да, убери вот это…» Отдельным, другим, боковым зрением – на все. Странный ритм спокойствия, в котором… Нет, «больно», «страшно» и «не понимаю» - остаются. Отдельно. Потом – поднять и понести. Пока признать, что они есть. Горькие-горькие, как сказали бы – те, кого здесь больше нет. Как пыль – этой прошлой гари.
А Сьерах рядом вполголоса говорит: «Когда разберем – здесь, наверно, продолжу сад…» Ответить жестом получится – и снова взяться за резак. Здесь еще можно одному. Вот дальше – потребуются помощники или техника. Одному не стоит. А пока наклониться и работать дальше. В том же ритме…
И нескоро сообразить, в каком именно. Только когда Нэта поймает себя на том, что почти шевелятся губы. Поет… Подпевает. Даже с резаком к тому моменту сладил, не свистит, издает по норме негромкий гул, не нарушающий шумового фона. Слышно – ветер, плеск листьев, где-то тинькает птица… А вот – шумным шорохом – это Ариям передвинет скамеечку – дальше в травяной садик, разбирать – чему еще расти, чему пришло время быть срезанным. «Надо столбики еще будет успеть сделать, здесь всегда была оградка», - мысль у Нэты скользит сама, где-то рядом с пониманием..
А еще Ариям поет. Негромко. Очень знакомое. И нездешнее – верней, здешнее как раз. Чуть-чуть изменить ритм – и слово за слово, что когда-то давно, еще когда не понимал, помнил – баюкало – оказывается, превосходно ложится и в работу. Неспешную. Должную. Так, что слова губы подбирают сами…
Сообразить – доработать сначала. Вот так – этот кусок бывшей стены уже можно раскачать, вытащить и унести потом. И тогда, внезапно – вынырнуть и спросить:
- Мам… ты понимаешь, что ты поешь?
Дождаться мгновенного удивленного взгляда – а замечала ли сама? А потом Ариям остановится, ссыплет семена из горсти в мешочек. Посмотрит. Почти улыбнется:
- Не очень… А ты, - поднимается, отряхивает руки, - переведи? Мне интересно…
…И наизусть – чисто, как с листа, и действительно – как с листа: перед глазами та самая светлая бумага, той самой первой пробы. Потому что первая пропись – как рисуются странные знаки «средней» письменности файдайр – пока самые простые знаки – это те же слова. Первая детская колыбельная и первая школьная пропись.
Вслух:
Что растит и держит горы? –
то, что огонь стремится ввысь - и небо смотрит сверху.
(Старый, самый прочный камень –
тот, что однажды плавился –
дремлет под корнями высоких лесов на склонах
и бездонных снегов на вершинах,
но в сердце его - огонь.)
То, что гора - она есть вся целиком –
с первой,
еще пологой тропинки подножия.
И все же у нее есть вершины.
А еще, ты знаешь - горы не останавливаются –
они всегда растут,
даже сейчас –
пока ты здесь засыпаешь.
Ему помогут. Подхватит – внезапно-легкий, ровный голос Сьерах:
Что лучше всех знают горы? –
что небо не отворачивается –
вообще никогда не отворачивается.
И под ним вполне достаточно места - хватит на все вершины.
То, что прочный, прочный камень
лежит в основании корней лесов на склонах –
и у камня тоже есть корни.
И какой прекрасной статуи,
и какой прочной стены
ты не выстрой из камня,
ему никогда больше не стать той скалой,
которой он был задуман.
А еще горы знают и учат,
что с каждым шагом вверх вокруг меняются земля и воздух:
чем ближе к небу, тем холоднее.
Вспомни об этом в срок, когда встанешь на своей вершине.
- У нас… слова очень длиннее, - говорит она потом. – Продолжать?
Пока соглашается Ариям, пока задумчиво говорит Нэта: «Там еще куплет…» - «Два», - ровно поправляет Сьерах, а с ладони слетает странное: «И тебе тоже?»
Стоит – под ногами хрусткие угли, ржавый обод от чего-то и свежая мелкая пыль – опилки. А где-то идет война, и мир изменился – непоправимо, а сад шелестит, и надо еще спросить – как называется эта самая зеленая занавесь, растущая над кухней, так ведь и не успел… Но откуда-то – непонятно – мгновенно и остро, такое четкое – чувство чужого присутствия. Так, что очень хочется – и очень страшно оглянуться… как будто те, сказавшие: живи долго – так и остались смотреть, как ты живешь. Как будто где-то далеко еще – голоса поправляют и поддерживают, пока складывается третий куплет:
Что лучше всех видно с неба?
То, что светлые покрывала облаков, укрывшие землю,
говорят о том, что добрые реки поят эту равнину -
синие, глубокие реки.
А они берут свое начало с бездонных снегов вершин,
с высоких лесов на склонах.
Под взглядом неба - во времени его - в них одна и та же вода,
каждый миг, от истока до устья.
А еще с неба видно, что облака лежат на плечах гор.
И в этом ты немногим ниже горы -
отдельная доля неба всегда начинается над твоими плечами -
куда ты захочешь ее нести?
И они остаются – за негромким течением голоса Сьерах, не любящей говорить. Пока та хмурится, вспоминая четвертый куплет. Вспоминается одновременно – с голосом: здесь, как раз в мастерской, Терьо – за гончарным кругом, это оттуда, что эту колыбельную поют и за работой… разной, что у нее есть четвертый куплет, что говорит лехта тогда ровно: «А она на вырост… допевать колыбельную начинают – в пору понимать, как люди и вещи мира стоят на своих местах…»
Что разрушает горы? Вода и время - течением всех путей:
стоячая вода редко бывает живой.
Небо всегда лежит на плечах и давит -
и всегда предоставлен выбор, идешь ли ты дальше.
Иначе придется остаться.
Рассыпаться.
Самые корни земли уходят - мелким, мелким крошевом
памятью слишком уставшего камня -
сухим песком, в котором нет сил и жизни принять и вырастить самую тонкую травинку.
Идти в мир - не зная - места себе, правила и порядка -
вечной игрой, вечной жертвой ветра...
Был бы должно горячий огонь - и сухой песок найдет себе место -
встанет -
хрупким и ярким цветным стеклом витражей...
Но пусть тебе никогда не придется жить на земле, узнавшей - равенство песка...
- Спасибо, - наконец отвечает Ариям. Подняться, снова – ссыпать семена, понять, что разбираемая заросль закончилась. Посмотреть. – Давайте обедать, что ли…
Сноски
Канон, который читает Нэта, который про вереск – один из Канонов Грани, текст полностью – вот здесь: www.diary.ru/~eleventhland/p109732760.htm авторство - друга-соавтора
Колыбельная про горы – вот здесь zhurnal.lib.ru/editors/a/arharowa_j_l/progory.s..., хотя зацитирована она целиком.
@темы: сказочки, рыбы небесные, Канон и около, Те-кто-Служит, Тейрвенон
-
-
18.10.2010 в 15:29-
-
18.10.2010 в 15:41-
-
18.10.2010 в 16:21-
-
18.10.2010 в 16:29спасибо)