а правдажЫ бьет по голове, ну да ладно - не добьет

[ingadar]

В сторону об общественном: не, это - не империя. это дважды рыбный зомби и полный песец.

В сторону о личном: ну ты же знал, что на этом фрагменте пойдет вылезать очередной осколок - и шо, ты думал, что это будет легко и приятно - размечта-а-ался. Уважаемое мироздание, я конечно и на этом летать умею, и более-менее, пришлось освоить, ибо жить-то хочется, но пойми ж - я категорически предпочитаю другое топливо, а то что-то я вроде и живенький, но как-то не шибко-то...
Ну да и хрен с ним. Справимся.


"...а где была любовь в моем сердце - там пусто, и туда вплывают небесные рыбы..."

Продолжим за имперзцев:
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm

далее поехали

Ну очень много бытовухи - про условия жизни защитников прославленной и нерушимой, степь, небо, зиму - а также про полеты. Не очень много и невесело.

где-то есть большие города, ну а я сижу в подводной лодке

***
(очень много дополнительной информации. о климатических условиях и не сухих деревьях)
Самым сложным открытием нового места назначения – восьмого Крыла базы Башни 37.126. на Халльре стало то, что можно оказаться – жить – одной. Привыкать было трудней всего. Просто не на что опереться – так никогда в жизни не было: норы Тольмарка – общие "жилые емкости" академии (на каждого два шага от койки плюс ячейка хранения). И предыдущая дыра назначения, где весьма скромно определяли границы отдельного личного места – там его физически было мало, на надводных платформах баз 20.952. Странно – и первое время трудно было в назначенные дни отдыха добираться до жилого блока, открывать дверь и понимать – вот во всем этом громадном пространстве ты одна. Прямоугольный "аквариум" общего помещения, с обязательным предположительно обогреваемым уголком гостеприимства, визжащая поначалу по всем направляющим дверь во внутренние, за невысокой лесенкой на полувтором этаже – личные помещения, целых два. В дальнем, без окон, - встроенный спальный настил, четверо улягутся, если поворачиваться по команде – шестеро, и еще вне настила место остается, а что во вторую девать – совсем непонятно. Внизу, налево, еще закуток хозблока – всякие "готовочные и помывочные", как в плане прописано...
О, непередаваемые отношения с главной ценностью полупустынного пояса Халльре - с водой! Творческие способности местной водопроводной сети тщательно пытались опровергнуть бытовую, но вполне рабочую классификацию, что вода бывает трех видов – та, которую можно пить, которую пить нельзя – и которую теоретически можно употреблять внутрь, но после пары недель начинает приходить предательская сотая мысль: может быть, застрелиться сразу – более эффективный вариант экономии ресурса? Продукт местного водоснабжения в рамки плюс-минус укладывался, но конкретные варианты были неисчерпаемы. Вода могла содержать ржавчину, мелкие камешки, песок, более жидкую субстанцию, в просторечии грязь, или неопознанные биологические включения, вонять сильно гнилым болотом, очистителем, непредсказуемой химией и далее до бесконечности. Температура и степень солености опять же менялись хаотически. В самом худшем варианте воды могло просто не быть. В общем, любой, пару раз пытавшийся совершить неэкономную процедуру – сполоснуться в жилом блоке после дежурств где-нибудь на «соленых», без проектом не предусмотренных фильтров, обыкновенно понимал на опыте, почему рядовые обитатели жилых городков базы Башни способны говорить о воде, странностях местного водоснабжения и прочих связанных темах столько – и ни разу не повториться.

Иллрейн айе Тольмарка нередко улыбалась – улыбкой на клыки – мысли ближней, что жизненные условия защитников прославленной и нерушимой специально рассчитаны на то, чтоб пагубные чувства, вроде скуки и печали, не нашли к ним дорогу. С ними куда более вероятно было повстречаться не в законный период отдыха, а как раз где-нибудь на дежурствах, на дальних «соленых» базах. Окружающая среда – ровная, как первые плоскости, единственно возможная перемена – ветер, едрить эту перемену с ее пылью, солью, снегом и прочей дрянью; состояние боевых единиц – как это еще летает, неизвестно, а потому что придется; странности распоряжений, приходящих с центральной базы, равно как и местных, и еще сто двадцать обстоятельств, предвиденных и не очень, там словно соревнуются, кто быстрей успеет – в запасе всего восемнадцать дней круга – ввести какое-то количество зачем-то сидящих здесь летных в состояние соленой спячки. Это когда единственно возможное счастье – не открывать глаза, желательно, лежа, - хотя бы пару выдохов, а лучше большой круг, а наивысшее счастье – вовсе не открывать их и не включаться. Противостоять этому противнику приходилось всем. С переменным успехом. Как показывала практика, быстрей всего соленая спячка приходила к тем, кто призван был поддерживать боевой дух и нравственную подготовку дежурного состава на должной высоте. А упорней всего сопротивлялись ей ремонтники. Видимо, потому что роскошь полежать с закрытыми глазами большой круг предоставлялась им нечасто: и без разнообразных распоряжений, проверок, периодически возникающих учений – с текущим состоянием техники летающей и прочей, всегда найдется, что делать. Ну а середина статуса – летные – зависали где-то посередине, с желательным перевесом в сторону более рабочего. «Защитка» всегда должна быть занята полезными – или не очень – действиями, иначе не подобает. Как было унесено с предыдущего места службы – с надводных платформ: «Мы – как наши «птенчики»: если не летим, то падаем вдребезги» - с внутренним, снова на клыки, продолжением: а стоять на стабилизирующих и потихоньку разваливаться, как это делают местные поминальные памятники – это кто ж нам даст?

Свои «восстановители батарей» Иллрейн может определить, хотя вряд ли захочет раскапывать эту мысль из «и так понятного». С усмешкой придется: никогда бы не подумала, что это «повезло» - родиться на Тольмарка и получить по взысканию дополнительные курсы в период обучения. А без всякой усмешки – повезло. Потому что памятный курс наземной службы – технический блок, «ремонтники», как впоследствии выяснилось, дали неоценимый запас полезных знаний. Мало о том, как эта конструкция летает, но куда больше, как обращаться со всем необходимым ремонтным арсеналом. В условиях постоянной тренировки быстро обучаешься, как из ничего и сбросовых материалов сделать практически любое нечто, пригодное к совершенно неожиданному использованию. Запас работы основных маневренных обновить взялась бы вряд ли – разве что в критической ситуации, но вот переделать отработанную и подлежащую списанию их батарею на тепловую пушку – занятие на полдесятка свободных больших кругов. И рукам и голове дело – и польза, себе и окружающим. А тренировка обеспечена. Общий язык с ремонтниками находился легко – с принципом «лишние знания лишними не бывают»… ну, и с припечатанным местом происхождения, выше которого бздежом не взлетишь, особенно со снова первыми нашивками. Иль и раскапывать не будет – стартовые позиции отдельной жизни, относительно которых как многое последующее заслужит единственной оценки: да в целом – здесь хорошо. Жить можно. Жить – и не один раз сказать: я люблю свою работу.
Тем более что «повезло родиться на Тольмарка» - это про другое. Про то, что оказалось невозможно привыкнуть к миру, где плывут облака, светит солнце и растет всякое разное. Это Иль умеет сказать вслух: но как бы это ни летало – у меня было небо. А после неба была еще и степь. И дальше сложнее. Что она – огромная, и – к ней невозможно привыкнуть – такая разная. Ее можно учить. Сверху – огромное, плоское: еле-еле, на незначительные, перемигиваются показатели наземных; редкие кучерявые нашлепки зелени с венками рек, блеск полуденного солнца по «засолке». Ветра, когда едва ли не под прядями облаков начинается – взбитое, рыжее пыльных бурь; или сразу под колючими иглами темных туч – метельная белая мгла. Все они – непроглядные, тряские, крайне неприветливые к верткой «бабочке» в любое время года. Можно – с земли: незаметные ориентиры, скромные складки местности, отмечающие водные источники, иногда пресные. Рыжее, серебряное, снова рыжее – теперь уже просто пыль, раскаленная земля, за которую редко, проплешинами, цепляются колючки невероятного вида – словно гости из иных секторов, с совершенно не приспособленной для живых существ атмосферой. Одноцветно серо-красные, летом и зимой, в отличие от более привередливых растений удерживаются и там, где зимние ветра сдувают всякий снег. Дальше уже песок, соль, пованивающий ветер, от которого слезятся глаза и под защитой, и чувствуешь себя высохшим, как местная бестенная растительность, что с упорством, достойным лучшего, цепляется за эти гиблые земли. С земли – это пешком, иногда на многие дистанции перехода, в положенный отпуск – иди куда вздумается, степь статусов не требует... Потом, на четвертом году службы, после очередной проверки по квадратам, знакомство уже эс’тиер Иллрейн айе Тольмарка со степью охарактеризовали смехом: захочу сбежать, придется с вами договариваться, чтоб в другую сторону смотрели, еще найдете. Шуточка, конечно – с обязательным личным внутренним, как бы его ни ставили, сбежать – смешная задача. Вероятно оттого же в пору заслуженного отпуска – иди себе по степи на дни перехода, понадобишься – найдут.

Иногда в одиночку… Но ходить по степи и видеть Иль учили. Лессе айе Халльре, внутренним именем Добытчик, местный уроженец, степной – из ремонтников, но большую часть времени проводящий не в ангарах и технических службах, а на вольных просторах. Потому что прибавка разнообразной калорийной свежатины к «армейскому прессованному» никогда не бывала лишней. «Все самое интересное в моей жизни начиналось со случайности, - говорит, вспоминая про самое начало, Иль. – И выговора». Как раз сдавала тогда очередной доклад о состоянии очередного дежурства на одной из «соленых». И услышала краем уха – из «технички» - усталым голосом Зануды на марше (имя ее и звание в голове не удержались, как и она сама на Халльре, тем лучше): что транспорта нет, и будет лишь к утру, и будет ли неизвестно, и вообще непонятно, почему сложности Речного должна решать первая рабочая база…
Иллрейн айе Тольмарка тогда еще не знает, что такое «песчаные кайсы» в период осенней кладки, на гнездо которых умудрилась нарваться группа учащихся из Речного городка, что отправилась в степь в шестидневный испытательный – как раз перед Днями Имен. Что, да, ничего страшного, при возможности своевременной доставки в лечебное учреждение, введении противоядия и прочей медицинской помощи. Своевременная – это максимум за сутки, а вот дальше начинаются последствия отравления, с вероятностью – необратимые, особенно для подрастающего организма. А транспорта в шестидневном испытательном не предусмотрено. Верней – знает не больше молодых руководителей пешей подготовки учащихся, в чьи обязанности не входит подробно изучать сезонные особенности поведения и физиологии степной флоры и фауны, а потому им позволительно рассудить, что справятся своими силами и незачем поднимать панику. «Панику» поднимает эс’ри Лессе айе Халльре: один из пострадавших учащихся – разумеется, без разрешения, - умудрился связаться с базой, точней – со своим отцом, к несчастью знающим степь очень хорошо.
Что дернуло за воротник просто оказавшуюся рядом Иль? Про себя она знает: интонация. Те, которые эс’ сен айе – так говорят очень редко. Но никогда не озвучит: еще не хватало напоминать о не самых достойных моментах тому, кто тебя учил. Первую половину выговора – тоже еще эс‘ри Иллрейн айе Тольмарка получит за то, что очень громко отправит очень далеко все транспортные невозможности и краем того – Зануду на марше. Потом хорошим командным выдаст, что транспорт есть, и возможность есть, и следуйте со мной (в «стрижонка» влезают шестеро, если что – что-то в Речном может быть…) Плюс к тому выговору: такой командный тон первым – снова первым – нашивкам совсем не подходит, только Иль хорошо помнит, что реагируют на него в любом состоянии. А второй половиной выговор обеспечит следующее утро; потому что «стрижонок» - машинка быстрая, но все же маловместительная, и мотаться от места обнаружения пострадавших мелких до медцентра Речного пришлось четырежды. В первый раз внутрь впихнулся и негодующий руководитель похода… Повезло, что старшие и медики детского городка оказались вменяемее – и знали о фауне степи несколько больше – негодующий получил свое и больно. И потом не вспомнил завершающий аргумент Лессе для начала транспортировки пострадавших: тот почти уже взялся за личное табельное. А может и вспомнил, но до базы Башни этого не дошло. Батареи «стрижонка» в итоге использования сели – к счастью, уже после последних доставленных ребяток, на полдороги до жилого городка базы, ночевать пришлось в степи, гнать на первом полученном, запоздать на внеочередную утреннюю проверку и лекцию об очередной поддержке боевого духа, огрести выговор… Но обратно на «соленые» все ж не отправили, значит, можно отряхнуться и отправиться проживать законный отдых.

Вечером следующего дня в жилой блок девятнадцать-одиннадцать придет первый гость. Малоожидаемый. Эс’ри Лессе айе Халльре, вернувшийся из Речного. С еще более неожиданным дополнением. Удивления при виде такого у Иль удержать не получится. Он придет с веником, с копной – лилового, серебряного, пахучего… И ответит удивлению – «так у нас принято благодарить». Иль знает: с чужим «так принято» стоит обращаться осторожней, чем с «бабочкой» в полной боевой – слово «традиция» страшное слово для всей великой и нерушимой, по самые ее дыры – в глубине головы еще есть память о весьма ощутимых «так принято» даже Тольмарка. Поговорят – в общем помещении дома – немного – с ребятками вроде все обошлось, пошли на поправку, и это хорошо. А дальше Иль снова не удержится, что как же это сильно и приятно пахнет. И явно – понравится, и легко тогда скажет Лессе айе Халльре, что еще это можно высушить и заваривать, потому что вкусно, и здоровью помогает – да, и голове в первую очередь. Проверит, выяснит – и правда, и хорошо: спасаться от каждого «последствия маневров» в медблок не набегаешься. Но скажет Иль уже тогда, сразу, принюхиваясь к удивительному, прохладному, горьковатому запаху – можно пить и не заваривая, – нерешительно, потому что чужие «так принято» многообразны, спросит: «А этому… можно научиться?» Ответ на вопрос: «Чему?» - она, не зная, как точно сформулировать выдаст максимально объемный: «Степи…» Она не знает еще, что получила долгие дни, занятые делом и шагом – и вторую возможность для подзарядки внутренних батарей.
У степи можно было учиться. Тишине, осторожности, внимательности и еще одному терпению – негромко сказала бы Иль. Главное – упорству. Как находят воду – в долгом-долгом пути, среди пространств – звенящих и седых. Как глубоко тянутся к воде корни умеющих жить здесь долго, год за годом, на скупой, горячей и твердой земле. Огромным тайнам – корней и подземных рек. И умению смотреть – и радости совсем отдельной… Потому что ладно – жить: нельзя иначе – ладно держаться… Что с того, что зимой холодает «до белого металла», а летом раскаляется по рука не терпит – но все равно в то краткое время, которому семь раз в году не бывать, когда наконец сходит снег, и воды хватает на всех – еще и цвести, в иных местах – сплошным: с неба видно – ковром, от густой темноты почти грозовых облаков до белой, кружевной метели – и всеми цветами между – не-цветьем. Благоухающим – по слезы на глазах и хрупким – по то, что слезы высохнут – совсем коротко живущим… Все равно – цвести, потому что так же нельзя иначе, как потом нельзя не гореть, когда солнце заберется выше и смажет краски, оставив – рыжий, серебряный, редкую зелень…
«Я пила твою воду и называла твои имена…» - может пропеть Иль торжественное – негромко, где-то в этих просторах. Училась – тщательно, как привыкла – там, где чувствуешь себя на месте.

А потом возвращалась в жилой блок. Где тоже было, чем заняться. Первое время – первое лето – была до-олгая история со «стрижонком». Предупрежденная о том, какие здесь зимы, дорогой подарочек от погодных катаклизмов Иль старалась обезопасить. Дальше было длительно – с разрешением на установку стандартного купола ангара, доставкой, установкой собственно… Как раз – вплоть до первых похолоданий.
Зимы же полупустынного его обитателям занятий представляют много и разнообразно. Это основная цель одна, что на «соленых» базах, что в жилом городке – оборудовать место, где можно согреться. Традиции отопления, по слухам, дошли до дебрей и окраин от самой столицы Земель Изначальных в виде почти неизмененном. В соответственные времена года холодно везде равно – и под тройными колоннами мраморных дворцов самой столицы, и в последних дырах великой и нерушимой. И равно считается, что куда проще запихнуть желающего выспаться в тепле в качественный теплоизоляционный спальник, чем согреть помещение, будь оно «крытый плац» традиционной высокой архитектуры или весьма скромное спальное стандартного жилого блока… Разница разве что в качестве спальников. Как ни странно, прогреть саму эту… емкость – пять шагов на семь, до потолка дотянешься – дело столь же непростое. Несмотря на ее глухие стены при самом скромном ветре за ними откуда-то все равно сквозит. Да и теплоизоляционные свойства самих стен – и такой неточный определитель, как ладонь покажет, что хреновые. По более громким слухам, вся застройка – жилые блоки, вариант летний, рассчитаны на климат с высокими температурами – как раз на местную жару. А что вслед за ней приходят зимние времена, когда «очень холодно» - это до «белого металла», а до «звонкого снега» - норма… Ну, не рассчитали. По другим непроверенным данным, емкости жилых блоков клепает то же производство, что и «зеркалку», из сбросовых конструкций, совсем не приспособленных для дальнейшего использования. А что ближе к правде – решать некогда. Приходится выяснять более полезный вопрос: как все-таки что-нибудь согреть за пределами спальника? Потому что возвращаться каждый раз в состоянии, когда ничто кроме возможности упасть, не интересует – слишком ресурсозатратное поведение… хотя приходится иногда. Высокой мыслью, что выделяют ровно ту предписанную норму тепла, что и в самых Землях Изначальных, дополнительно не согреешься, а нормы те – стандарт как раз – на готовочную и помывочную. И официального повышения их можно добиться единственным способом. Количество местных маленьких любой, не совсем разучившийся смеяться, иной раз объяснит шуткой, бродящей по всей великой и нерушимой, где бывают холодные времена: детей заводят, чтоб согреться. Опирается не только на то, что в спальнике – понятно – не одному теплее… а если там еще и не только спать... Но и на официальные нормы подачи тепла в жилые блоки. От появления маленького до подготовки его ко второму, взрослому имени о новом гражданине великой и почитаемой подобает бережно заботиться; и в частности – увеличивать количество тепла в его доме – прилично так, в десятки раз. Но если этого варианта – по отдельным внутренним причинам – не ожидается…

О технике и личном составе уставы, начиная с основного, заботиться тоже приписывают. В «приемных» вылетов нормировки тепла, по идее, тоже должны быть увеличены на наиболее возможное. Это в обычное время – что холод, у тебя есть форма, теплоизоляционные свойства которой и правда – до «звенящего снега» поддерживают относительный комфорт внутри… если без ветра. Облегченная полевая, особенно по выныривании из спецкостюма, особенно после чего-нибудь посложней парадных «звездочек» - увы, таким тепловым режимом не отличается. «Полетишь – согреешься», но выбираться несколько так мокрым в среднюю температуру зимней базы – и для защитников великой и нерушимой может быть… ощутимо. Поэтому «приемки» полагается обогревать. А что до «соленых» баз стационарные теплосети не дотянуты, а выделенное теплообеспечение в масштабах посадочных потеряется – ищи его с увеличением… Полагается, а дальше как хотите! – это с чуть-чуть срывающейся на шипящие интонацией службы обеспечения.
А не срываясь – с вечной усталостью кого-нибудь из ремонтников: «Полагается – а далее смотри. Берется списанная батарея основных маневренных… в наших условиях они, конечно, держат и четыре положенных срока, но однажды их все-таки полагается списывать, аккуратно лишается переходников и практически всей соединительной конструкции – нет, защитный кожух лучше вернуть на место, а еще лучше – заполнить его водой, чтоб дольше грело – и время от времени можно было вырубать, приспосабливаем вот так списанные же переключатели чего-нибудь, и еще парочка действий, и вот вам условно безопасный обогреватель. На «соленых» «приемки» маленькие, трех таких теплопушек для сносной температуры на ползимы хватает. А если с умом ту батарею списали, то и на зиму. Так что, - отлетана служба, делать нечего? – садись и делай, тебе же греться на дежурствах. Для дома – слушай, пока по дружбе говорю – я б не посоветовал; спать рядом с тем, на чем ваша боевка летает – вот побоялся бы… так одно дело управлять, другое спать… и поднять его – надорвешься. Обычно те батареи, которые мелкие, поворотные берут – они вполне переносятся, списываются быстрее – и вот сколько на этой доске сижу, никто не отслеживал – куда. Действия те же, вот тебе и жаровня в спальню. А если еще по стенам «сеточку» изоляции протянуть… Как не знаешь? Согреться хочешь – слушай…»
В общем, тот, кто в полупустынном поясе Халльре дожил и пережил вплоть до того времени года, в начале которого солнце уже прогревает форму, а в конце – и землю, как правило, становится обладателем во-первых, жилого блока, в котором хоть в одном помещении, но можно согреться – а также, во внутренних знаниях, десятка мелких полезностей, по поводу того, как сохранить тепло в любых обстоятельствах, от «приемки» и ангарных до парадного плаца.

Последнее, пожалуй, сложней всего… В этом Иллрейн тоже убедилась.
Снова эс’тиер стала она ко вторым холодным временам на Халльре. При обстоятельствах печальных. И неожиданных. Пусть мраморные арки памяти в парадных совещательных, где знаки новых имен появляются все равно, хоть давно здесь не было войны, ну – и собственное умение думать говорят: «бабочки» порой разбиваются. И здравый смысл добавляет: с этими «поминальными памятниками» частота того «порой» повышается до шумной неофициальной статистики. Только все равно – это неожиданно, когда случается первый раз. Рядом. В одной системе взаимодействия.
«Это очень быстро», - может сказать Иль, если ее спросить. И замолчит надолго.

Он был неплохим командиром, эс’тиер Нирлен эс Неар айе Рианн-Далль. Можно усмехнуться – до такого, ощутимо немалого, возраста, да еще и с происхождением из семей «верхней столицы» сектора, «не влипают в золото» - то есть, остаются с первым рядом нашивок, черно-синим – или полные раздолбы, сработавшие в дерьмо свою батарею, или правда неплохие люди… Работал хорошо, спокойно – «на «соленых» не горевал, на лишние не нарывался», слетков, ему доставшихся, «шкурил» дельно, но весьма умеренно, лишними проверками не загонялся – ровно как следует, ровно что приказано, отучились, отлетали ли, отсидели – вот и хорошо: на законный период отдыха с большим удовольствием. И внешне был – светлый, округлый, внутренним именем приложила бы: Праздничная Лепешка – передвигался не быстро, говорил без столичной звонкости, по-здешнему смягчал и размазывал. В небе преображался – четкая, поющая легкость, но временами – «слетков» достойная лихость в переборе скоростей, с выходами на стрельбы и прочим; идти ему в паре на нападающих было утомительное дело, а приходилось. Историю с продолжением – полный служебный список эс’ри Иллрейн айе Тольмарка – просмотрел он внимательно, при ней, на большом обзорном, что неофициально не полагалось – прогонял малость по основным… Дальше все положенные сроки в небе Иль не вылезала – где из ведущей пары, где из замыкающих; мнения ее, что это не всегда правильно эс’тиер Нирлен эс Неар айе Рианн-Далль замечать не собирался. И то – успешные, случалось, получали, а взысканий за все время не свалилось, разве по состоянию – ну так «поминальные памятники» отменить и исправить было не под силу. И почетную обязанность «шкурить слетков» эс’тиер эс Неар – на «соленых» особенно – делил с «первым парным» иногда по-командному: вы докладывайте, а я посплю.
В голове оно держится – очень плотно держится, всплывает, когда не хочешь, подробно. Что дело было на первой базе, у городка, что шли последние дни предзимних оттепелей, как всегда бил ветер с реки, с залпами мелкого снега, - шли тогда не «дорогой разумных», а по внешним обходам. Эс’тиер эс Неар шел впереди, ветер трепал слова – но понятно, в общем, - простое и не положенное: что все, сейчас показуху отпорхаем – и домой; и хорошо, когда до дома большой круг двумя ногами – прилетел, выдохнул, и спишь себе в тепле и не один… Он идет впереди, ветер, отвечать бесполезно, слова не долетят…
Показуху тогда перед «перелетными» потребовали продемонстрировать. В полкрыла. Что видим, бдим, ваши службы охраняем, работайте спокойно. Продемонстрировали…

Это случается внезапно – и чудовищно быстро… Он – мохнатый, меховой – рыжий, с белым, размытым подшерстком и золотым проблеском – о «побочных позывных» никогда не говорят «был» - они единственные.
…Спокойно – что там, показушка, ниже под плоскостями: «кубики» базы, наблюдатели – идет на разворот четкая, слаженная восьмерка – перекрестком, он в середине. И внезапно – рыжее и золотое становится резким, колючим, как туман сверху. И небо пополам – молнией, ударом, туда, где сходятся спайки спецкостюма и выходы "личного внутреннего" - "армейская прошивка" - через все пределы интенсивности бьет команда - слишком ощутимая для системы взаимодействия, где все – близко. Выполняется раньше, чем можно успеть - что понять, что случилось, даже на слова перевести: «на поворотные и на подъем, защиту на круговую, готовиться встретить непредвиденные боевые»… И рвутся в небо непредвиденным перестроением семеро. И вслед отдельной – командует уже Иль: "Золотые: готовьтесь - перехватываю!" - потому что последний всполох того золотого и рыжего - это "грозовая, бери их на себя" - "показушку" летают без навигаторской. Все быстро – и восьмой еще идет, гонит, перебирая со скоростями за пределы возможного и разумного, прочь - от поворота на подъеме оставшихся, от кубиков базы там, далеко внизу... А дальше – обрушиваются в системе взаимодействия остальные семеро - ближе, чем просто нормой слетанного крыла, теперь - ты направляй... Внезапно и целиком понять, что была за команда, за миг до того, как встряхивает "бабочку" - жестко – ("серебряный, держи машинку!" - это одному из тех семи, удержать и удержаться)... А небо, где вот только что был – старший – рвется – белым, выцветающим в пламя.
Но сначала исчезает из системы взаимодействия рыжее и золотое - и остается... Иллрейн айе Тольмарка теперь может ответить, чем накрывает система взаимодействия оставшихся живых - после потерь. Звучит это просто: ничем. Холодным, пус-тым ощутимым "ничем". Огромным. Словно внутри тебя форточка, а за ней океан – ни-че-го…

Но можно только потом... По внешней связи – не по норме – скомандуют экстренную посадку, и надо держать доверенных, и вести звено вниз, на наземные, хорошо, что опыт был, помогло. Но остается - и когда Иль вынырнет из спецкостюма, из системы взаимодействия. И: "Как же... это?" - растеряно спрашивает у пространства тот самый серебряный – эс’ри Тинейр эс Кено айе Халльре, слеточек, совершенно неположенным, срывающимся голосом.
…"Как же это?", что там могло так рвануть, в "бабочке" командира, впоследствии с вероятностью, не выяснят: мало осталось материалов для экспертизы, фактически – просто ничего не осталось. Предположительно - самопроизвольный переход на полную боевую, а там что только ни может рвануть. Знать подробности младшим командным необязательно. Известно только - признать умудрятся не прискорбным несчастным случаем, но достойной гибелью.
Но все это - очень потом, а пока их спешно направляют в какой-то пустой зал в "приемке", и много говорят. То, что говорят - запомнить отдельно, понять потом. Пока же первыми мыслями свербит недостойное желание - расстегнуться дальше, чем форма, выгрести, выдраить - изнутри, из позвонков, из-под черепа - ледяной и прожорливый след прикосновения - ничего.
И дальше, в жилой городок все еще не выпускают, во внутренних помещениях звена. Само собой вспоминается "так принято" всех Крыльев, и никто - от командира Подушки до старшего навигатора не вмешается. И Иль некогда думать, почему припрятанная Крупным Рео запечатанная фляга "грелки" оказывается у нее в руках. Так принято - это вот так: вполголоса: «Он рыжий, с белым и золотым» - о «побочных позывных» никогда не говорят «был» – и очень редко называют вслух, и одно из этого «очень редко» – во времени оставленном, когда тот, кто таким летал – уже был. И отхлебнуть и отпустить по кругу... Никто не учит, никто не напоминает - как-то само собой задерживается это "так принято" везде - где только летают и разбиваются.
Еще отдельно слышно, как шумно выдыхает после глотка эс’ри Тинейр эс Кено айе Халльре, почти всхлипом, и глотает еще раз, невольным движением – вздрагивает. Дело не только в "грелке", которая дрянь редкая, и это сейчас ему вслух нельзя, и говорят в две руки - не вздрагивай, парень, всякое бывает - и такое. Держи машинку – и самого себя держи тоже. Но и сама Иллрейн задерживает второй глоток – за «лети легко, небо держит нас на руках – мы тебя запомним», а вдруг удастся – не отмыть, так хоть обеззаразить – след, пустой и ледяной – там, где прикоснулось – ничего. Не получится. Хоть горло этой крепкой дрянью, соленой, с четким привкусом пластика, полощи. Главное – помнить, что восстановление состояния, даваемое «грелкой», на самом деле такой же обман ощущений, как достижение с ее помощью согрева: на самом деле только способствует потере тепла.
Глубокой ночью их все-таки отпустят в жилой городок. Надо идти – пешком, специально длинной дорогой, через старое русло, слушать, как шуршит и поскуливает ветер в камышах старицы, как хрустит – еще не поет – под ногами снежная крупка. И осторожно, через четыре вдоха на пятый, пить резкий, без снега, сухой и колкий ветер – похолодает. Долго – ровно столько, сколько нужно, чтоб хоть как-то выдышать – чужое… Чтоб из всего осталось два желания, первое – это дойти и лечь – в теплое, а второе – постараться отодвинуть подальше все мысли и действия, с какими на сегодня нельзя ничего сделать.

В итоге проверки и разнообразные исследовательские комиссии вопиющего происшествия – с неизбежным бардаком и разнообразной художественной полировкой черепа всех соприкоснувшихся – заняли весь законный отпуск. Можно было бы и поблагодарить – так отодвигали случившееся дальше, загораживая соответственного качества маневрами и меропринятиями… Трудно чувствовать живой бедой то, что с утренней проверки и по яркие звезды полируют об голову с упорством, достойным лучшего применения. А если ладно об привычную голову, так об какого-нибудь слеточка, у которого на лице по вылазу с этой обработки – цветным написано: а я что, тоже могу вот так – что и следа не останется? И надо бы встать и сказать, что да – все могут, но никто не должен, а потом прописать единственно возможного противоядия – хорошую такую программу вылета, лучше в «обороняющихся», кругов так на несколько… Только вылеты, пока работает «полировка», под запретом.
…Получилось почти одновременно. Трагическое происшествие признали достойной гибелью: могло бы быть хуже: своих перестроил, на базу не рухнул, далее не для рапорта: один – не потеря. А Иллрейн айе Тольмарка, с какой-то с тем связанной формулировкой – про достойные действия – вернули «первые полосатые» нашивки. А что «снова эс’тиер Иллрейн сен айе Тольмарка», оценив все окружающие обстоятельства, про себя рядом с положенным «Айе!» - оставалось выдать только «Вот дерьмо!» - так это останется только с ней.

Скверно, когда первые команды приходятся на церемонию памяти. А так как признали достойным – разумеется, придется. Встать и вспомнить, потом отметят именем арки памяти, а пока… А пока – похолодало, еще не «белый металл», но снег звенит, и звезды колются – а парадная форма, как известно, из самой обыкновенной ткани, а костюм, под нее полагающийся, к «звенящему снегу» холод уже начинает пропускать, особенно при ветре, а площадь как раз с подветренной стороны, а ветер с реки зимой – всегда, и порой такой, что ту площадь запросто не перейдешь… Снег звенел. Было очень ясно, слегка ветрено и очень холодно, било солнце, полыхали расчищенные сугробы, пар шел изо рта, оседал инеем – «равнение на небо». И что толку было говорить – сонную, негромкую речь старшего навигатора Башни 37.126. трепал ветер, доносил до шеренг смутные отрывки, зашвыривал за крылья нашивок, выкусывал последние куски тепла…
А еще – по Нирлену эс Неар айе Рианн-Далль плакали. С противоположной стороны – от «равнения на небо». От чужих приглашенных – скорей всего, родных. Прерывающийся – женский – в голос, громче речи и выше, неуязвимей для ветра, такой неуместный – от которого так не по себе, что хоть обрадуйся, что стойка обязывает смотреть в другую сторону: как это вот так, открыто, перед всеми? Он запомнится – его непросто будет посторонить – невозможная обнаженность чужого горя – запомнится куда собранней речи и даже сильней холода.
А завтра была все та же жизнь и скоро, через три дня, старому звену с новым командиром предстояло отбывать в свое очередное – на вторую соленую… Ладно, не самое скверное место для первых команд; служба погоды, правда, обещает – задует «полуденник», потонем в снегу… Знать бы: вылеты крутить под него не заставят?

На вылеты, как впоследствии оказалось, их еще пару дежурств не выпускали.

по прежнему спасибо за отзывы, да
ибо - ох, хочу другого топлива...